— Семьи, — вздохнул он.
— Семьи?
— Док, я вам верю, коли вы говорите, что знаете своих пациентов насквозь. Вы сказали, что они не могли сделать ничего подобного, и я исхожу из этого. Это ваш улей и ваш мед. — Он подался вперед на кушетке. — Но скажите-ка мне вот что. Когда вы берете пациента, знакомитесь ли вы с его семьей?
— Нет. Иногда в семье и не подозревают, что один из них ходит к психоаналитику.
Моди откинулся, удовлетворенный.
— Вот так, — сказал он.
Джад посмотрел на него.
— Думаете, кто-то из семьи пациента пытался убить меня?
— Возможно.
— Но у них мотивов не больше, чем у самого пациента.
— Может, и меньше. — Моди с усилием встал на ноги. — Никогда не знаешь, а, док? Скажу вам, что я хотел бы сделать. Дайте мне список пациентов, которых вы принимали в последние четыре-пять недель.
Джад задумался.
— Нет, — сказал он наконец.
— Врачебная тайна? По-моему, наступило время проявить гибкость. Ставка — ваша жизнь.
— Думаю, вы на неверном пути. То, что происходит, не имеет ничего общего с моими пациентами или их семьями. Если бы в этих семьях были случаи ненормальности, это выплыло бы в результате психоанализа. — Он покачал головой. — Мне жаль, мистер Моди. Я должен защищать своих пациентов.
— Вы сказали, что в ваших папках нет ничего важного.
— Ничего важного для вас.
Он вспомнил некоторые записи. Джон Хенсон цеплял матросов в определенных барах на 3-й авеню. Тери Уошберн занимается с парнями из бэнда. Четырнадцатилетняя Эвелин Уоршак — проститутка, учится в школе…
— Мне жаль, — снова сказал он, — но я не могу показать вам дела.
Моди пожал плечами.
— О'кей, — сказал он. — Тогда вы должны выполнить часть работы за меня.
— Что именно вам нужно?
— Извлеките все записи разговоров с теми, кто побывал на вашей кушетке за последний месяц. Внимательно прослушайте каждую. Только на этот раз не с позиции врача, — слушайте как детектив, ищите что-нибудь необычное.
— Я только этим и занимаюсь. Это моя работа.
— Проделайте ее снова. И смотрите в оба. Я не хочу вас потерять до того, как мы раскроем дело.
Он поднял пальто и влез в него. Танец слона. Считается, что толстые мужчины грациозны, думал Джад, но это не относится к Моди.
— Знаете, что во всем этом представляет исключительную особенность? — задумчиво проговорил Моди.
— Что?
— Вы сами отметили это, когда указали, что в офис явились два человека. Может, один человек и мечтает разделаться с вами. Но почему двое?
— Не знаю.
Моди с минуту изучающе смотрел на него.
— Ей-богу! — сказал он.
— Что такое?
— Должно быть, у меня мозги затуманило. Если я прав, то их может быть больше, чем двое.
Джад недоверчиво уставился на него.
— Вы полагаете, что за мной охотится целая группа маньяков? Это же чушь.
На лице Моди отражалось растущее волнение.
— Доктор, у меня есть идея насчет того, кто заправляет этой игрой, — он посмотрел на Джада яркими глазами. — Не знаю, как и почему, но возможно знаю, кто.
— Кто?
Моди покачал головой.
— Вы бы отправили меня в дурдом, если бы я сказал вам. Как говорится, если хочешь высказаться, чтобы тебя поняли, убедись, что хватает словарного запаса. Дайте мне потренироваться в стрельбе по мишеням. Если я напал на верный след, я вам скажу.
— Надеюсь, что это так, — искренне сказал Джад.
Моди с минуту глядел на него.
— Нет, док. Если вы цените свою жизнь хоть в грош, молитесь, чтобы я ошибся.
И Моди исчез.
До офиса он поехал на такси.
Была пятница, полдень, и поскольку до рождества оставалось всего три дня, улицы были заполнены запоздалыми покупателями, сгибавшимися навстречу порывам сырого ветра с Гудзон-Ривер. Сияли витрины магазинов, украшенные зажженными елками и фигурками евангельских персонажей. Мир на Земле. Рождество. И Элизабет, и их неродившийся ребенок. Когда-нибудь, скоро, — если он останется в живых — он создаст себе иной мир, освободится от мертвого прошлого и устремится вперед. Он знал, что с Анной он мог бы… Он резко оборвал себя. Что толку мечтать о том, чтобы замужняя женщина ушла от мужа, которого любит?
Джад вышел из такси, нервно оглянулся. Но кого остерегаться? Он понятия не имел, где прячется смерть и кто занесет меч над его головой. Войдя в офис, он запер дверь, подошел к панели, за которой прятал магнитофонные кассеты, и открыл ее. Записи были расположены по хронологии, под именами пациентов. Он отобрал последние и отнес их к магнитофону. Все назначения на сегодня отменены, он сможет сосредоточиться и попытаться найти какую-нибудь нить, указывающую на друзей или близких своих пациентов. Он чувствовал, что это предположение Моди может увести далеко, но из уважения к нему не решился игнорировать его просьбу.
Взяв в руки пленку, он вспомнил, как последний раз слушал свою запись. Неужели это было лишь позавчера? Он снова испытал состояние кошмара. Кто-то задумал убить его здесь, в той же комнате, где была убита Кэрол!
Внезапно он сообразил, что даже не вспомнил о тех пациентах, которых лечил в бесплатной клинике, где работал одно утро в неделю. Должно быть, потому что убийства были связаны с его офисом, а не с больницей. И все же… Он подошел к секции, где хранились пленки с пометкой «клиника», просмотрел несколько кассет и отобрал с полдюжины. Поставил первую и включил магнитофон.
Роз Грэхем:
— …Несчастный случай, доктор. Нэнси часто плачет. Она всегда была плаксой, поэтому, если я ее и била, то ей же на пользу, так ведь?
— Вы когда-нибудь пытались выяснить, почему Нэнси часто плачет? — спросил голос Джада.
— Потому что испорченная. Папаша совершенно разбаловал ее, а потом сбежал и бросил нас. Нэнси всегда была «папенькиной дочкой», но разве Гарри любил ее, если так подло удрал?
— Вы и Гарри не были женаты?
— Ну… Сожительство, вы бы назвали так. Мы собирались пожениться.
— И долго вы жили вместе?
— Четыре года.
— Сколько времени прошло после того, как ушел Гарри, когда вы сломали Нэнси руку?
— Около недели, думаю. Я не хотела ломать. Просто она не переставала хныкать, вот я и взяла прут для занавески и поколотила ее.
— Вы думаете, что Гарри любил Нэнси больше, чем вас?
— Нет. Гарри с ума сходил по мне.
— Так почему же, по-вашему, он вас бросил?
— Потому что он мужчина. Знаете, каковы они? Скоты! Все вы! Вас нужно резать, как свиней!
Джад выключил запись Роз Грэхем. Она была психомизантропкой и дважды едва не забила своего шести летнего ребенка насмерть. Но психоз Роз Грэхем и характер убийств не имели ничего общего.
Он поставил следующую запись из клиники.
Александр Феллон:
— Мистер Феллон, полицейский говорит, что вы напали на мистера Чемпиона с ножом.
— Я только сделал то, что мне было сказано.
— Вам кто-нибудь велел убить мистера Чемпиона?
— Он велел.
— Он?
— Бог.
— Почему же Бог хотел, чтобы вы убили его?
— Потому что Чемпион злой человек. Он актер. Я видел его на сцене. Он поцеловал ту женщину. Актрису. Перед всей публикой. Он поцеловал ее и…
Молчание.
— Продолжайте.
— Он потрогал ее за титьки.
— Это вас расстроило?
— Конечно! Ужасно расстроило. Вы не понимаете, что это означало? Он знал ее половым путем! Когда я вышел из этого театра, то как будто побывал в Содоме и Гоморре. Их следовало наказать.
— Поэтому вы решили убить его?
— Я этого не решал. Бог решил. Я просто выполнил его приказ.
— Часто Господь разговаривает с вами?
— Только когда должна быть выполнена Его работа. Он избрал меня своим орудием, потому что я чист. Знаете, что делает меня чистым? Знаете, что в этом мире очищает лучше всего? Убийство зла.
Александр Феллон? Тридцать пять лет, бывший помощник пекаря. Был отправлен в лечебницу на шесть месяцев, затем выпущен. Мог Бог приказать ему уничтожить Хенсона, гомосексуалиста, и Кэрол, бывшую проститутку, и Джада, их благодетеля? Маловероятно. Мыслительный процесс Феллона протекал короткими, мучительными спазмами. Кто бы ни планировал эти убийства, он обладал высокоорганизованным сознанием.
Он прослушал еще несколько пленок из клиники, но ни на одной из них не нашел характера, который искал. Нет. Это не был пациент из клиники.
Он вновь осмотрел кассеты, и в глаза ему бросилось имя Скит Гибсон.
Он поставил запись.
— Привет, док. Как вам нравится этот прекрасный день, который я приготовил специально для вас?
— Я вижу, вы хорошо чувствуете себя сегодня.
— Лучше не бывает. Вы не видели мое шоу вчера вечером?
— Нет. К сожалению, не смог.
— Я был в ударе. Джек Гулд назвал меня самым приятным комиком в мире. А кто я такой, чтобы спорить с гением вроде Джека Гулда? Вы бы слышали публику! Они аплодировали, будто вышли из себя. Знаете, что это доказывает?
— Что они могут прочитать плакат «Аплодируйте»?
— А вы хитрый, черт. Что я люблю — так это лекаря с чувством юмора. Последний мой лекарь был дрег: у него была большущая борода, это меня вырубало.
— Почему же?
— Потому что на самом деле он был… леди!
Громкий смех.
— Что, на этот раз я сквитался, старый хрыч? Серьезно, ребята, вот одна из причин, почему я чувствую себя так хорошо: я только что пообещал миллион долларов — сосчитай-ка один миллион баксов! — в помощь детям Биафры.
— Не удивительно, что это подействовало на вас так хорошо:
— Можете смело биться об заклад своей славной задницей — эта история попадет на первые страницы во всем мире.
— Это важно?
— Важно? Что вы имеете в виду? Много ли парней могут пообещать столько капусты? Дуй в собственный рожок, Питер Пэн. Я рад, что могу позволить себе обещать деньги.
— Вы все говорите обещать. А имеете ли в виду дать?
— Обещать, дать — в чем разница? Обещаете миллион долларов, дайте несколько тысяч, и они вас целуют в задний проход… Я не говорил вам, что у меня сегодня юбилей?