На столе были глиняные миски с мясом, рыбой, овощами, а также хлебом. Хмельницкий взял стоявшую перед ним чашу, отпил из нее, громко выдохнул, крякнул. Лицо его подобрело. Он ласково глянул на д’Артаньяна, двигая в его сторону чашу.
— Пей, — коротко сказал гетман.
— Что это? — поинтересовался гасконец.
— Горилка, — сказал Хмельницкий и уставился на д’Артаньяна.
— Я прошу прощения Его Сиятельства, но я больше привык к вину и с радостью отведал бы этого напитка…
— Будем пить горилку, — упрямо повторил Хмельницкий. — А откажешься — слушать не стану!
Надо отметить, что разговор велся на латыни, так как д’Артаньян не знал ни польского, ни, тем более, украинского, а Хмельницкий, хоть и владел несколькими языками, по-французски не говорил. При этом гасконец с завистью смотрел на гетмана, который с легкостью изъяснялся по-латински, на этом универсальном языке науки и искусств, несмотря на то, что был уже изрядно пьян, и с досадой и грустью вспоминал свое школярство в замке Кастельмор, так как наукам и языкам он тогда предпочитал фехтование, верховую езду и лазание по деревьям за птичьими гнездами.
Глянув в темные глаза Хмельницкого и удостоверившись, что тот непреклонен, д’Артаньян пододвинул к себе чашу, зажмурился и сделал быстрый, не очень большой, но и не маленький, чтобы не обидеть хозяина, глоток — как его успел научить еще в замке Конецпольского Портос. Хоть это был не первый раз, когда он пробовал горилку, д’Артаньян не смог сдержать навернувшихся на глаза слез — ему показалось, что он только что влил себе в горло кипяток (хотя, к счастью, с ним такого никогда не приключалось). Гасконец с удивлением для себя крякнул, как буквально несколько минут до этого сделал его настойчивый хозяин.
На лице Хмельницкого появилось выражение одобрения.
— Spiritus sanum in corpore sano [16], — сказал он и улыбнулся, затем рассмеялся.
Д’Артаньян рассмеялся в ответ. Он все еще ощущал жар в горле и груди, но пекло уже не так сильно, зато по всему телу растекалось приятное тепло. В голове появилась едва заметная легкость.
— Mens sana…, — сказал мушкетер сквозь смех.
Хмельницкий одобрительно кивнул, его глаза загадочно сверкнули.
Глава девятая. Посланник кардинала
— А теперь можем и поговорить, — примирительно сказал Хмельницкий.
Он испытующе посмотрел на д’Артаньяна. Тот прочистил все еще горящее горло, разгладил усы, выровнялся, уперев локти в стол.
— У вас ко мне послание кардинала Мазарини, первого министра Франции. Я готов вас выслушать.
— Первый министр Франции Джулио Мазарини выражает гетману Богдану Хмельницкому свое уважение и просит передать заверения в искренней дружбе, — начал д’Артаньян, по ходу соображая, как ему следует перейти к непосредственному изложению предложений кардинала.
— Благодарю за добрые слова. Передайте первому министру, что гетман Войска Запорожского ценит выказанные ему уважение и дружбу и, памятуя о былом успешном военном сотрудничестве, выражает надежду на его дальнейшее укрепление и расширение.
Гасконец внутренне напрягся, приятная расслабленность, вызванная горилкой, улетучилась. Он ясно осознал, насколько Хмельницкий опытнее его в делах дипломатии, насколько непросто будет убедить его в чем-то, что ему может показаться невыгодным, а потому — насколько сложно будет выполнить поручение кардинала Мазарини.
Д’Артаньян, все то время, что он находился в Речи Посполитой, взиравший на всех и вся, особенно в украинской ее части, с некоторым снисхождением, понимал, что перед ним сейчас во всех смыслах — человек исключительный, превосходивший талантами многих своих современников, в том числе и наиболее выдающихся. Это был европейски образованный человек, умный, волевой, его личная храбрость и полководческий дар также не вызывали сомнений. Не зря во Франции Хмельницкого называли «козацким Кромвелем».
— Кардинал Мазарини обещает гетману Хмельницкому личную дружбу и всяческую поддержку со стороны Франции, — в конце концов выдавил из себя д’Артаньян.
Хмельницкий несколько устало кивнул. Он понял, что посланник не уполномочен обсуждать детали возможной помощи со стороны французского государства, а потому все его, Хмельницкого, дипломатические хитрости здесь были бессмысленны.
— Что конкретно предлагает мне первый министр Франции? — спросил, наконец, гетман.
Д’Артаньян мысленно поблагодарил Хмельницкого за то, что тот сам вывел его на нужную тему.
— Первый министр полагает, что Войску Запорожскому гораздо выгоднее будет не воевать с Речью Посполитой, а добиваться больших привилегий, оставаясь в ее составе, — сказал француз и искоса глянул на гетмана.
А тот пребывал в лирическом настроении:
— Вот и сенатор Адам Кисиль мне о том пишет. Говорит, что в целом свете не сыскать государства, где, подобно Речи Посполитой, было бы столько прав и свобод. Мол, везде одна неволя, и только в королевстве польском есть вольность.
Хмельницкий пристально посмотрел на француза.
— И каково же ваше решение? — д’Артаньян не стал заострять внимание на тезисе о том, что Речь Посполитая — единственно в мире государство, где чтят права и свободы.
— Я и сам думал о таком, — гетман приосанился, еле уловимым жестом оправил пышные усы. — В Варшаву послов отправил, чтобы они там наши требования представили, — Хмельницкий задумчиво замолчал, затем продолжил:
— Но, пока они не вернулись с ответом, обсуждать это преждевременно.
— Но гетман не прекращает войну и, как утверждают в войске, собирается идти дальше на запад вплоть до Варшавы, — робко возразил д’Артаньян.
— Кто такие слухи распространяет? — грозно спросил Хмельницкий. Его глаза гневно сверкнули.
— Разные люди, — уклончиво ответил француз, внутренне поежившись под тяжелым взглядом Хмельницкого.
Гетман задумался. Затем громко хлопнул в ладоши, и в комнату тот час вбежал молодой козак. Хмельницкий что-то сказал ему по-украински, тот кивнул, выскочил из комнаты и через несколько минут снова появился. В одной руке у него была курительная трубка, похожая на турецкую, в другой — сосуд с крышкой и длинным узким носиком, также явно откуда-то с востока. Козак поставил сосуд на стол, а трубку вручил Хмельницкому. Затем поклонился и удалился.
— Война продолжается — это верно. Но не мы ее начали, — сказал гетман, раскуривая трубку. — Пусть выполнят наши требования, и тогда я со всем Войском Запорожском присягну на верность королю. — Он выпустил тонкую струйку дыма. — Но короля нет пока, так что и присягать некому… А всем сейчас в Польше заправляют магнаты вроде Вишневецкого и Конецпольского, — глаза гетмана налились кровью. — Ярема, пусть только покажется в своих имениях за Днепром — сравняю все с землей, а самого убью, голову велю отрубить. Замки Конецпольского прикажу в руины превратить. Пусть новый король накажет их за все беды, причиненные Украине, а, еще лучше — пусть выдаст мне на расправу. Если нет — быть войне. Дойду с войском до Варшавы, до Гданьска, если надо, дойду!
С каждым словом бешенство в нем нарастало, его всего трясло, лицо побагровело, глаза сверкали молниями. Хмельницкий кричал, стучал кулаком по столу. В комнату начали заглядывать напуганные шумом слуги, но гетман лишь махал руками, приказывая им удалиться, и они, с облегчением видя, что Хмельницкий и его гость остаются в полном здравии, и никого вредительства никому не нанесено, поспешно прикрывали за собой двери, попутно осеняя себя крестным знамением.
Гетман немного успокоился, хоть и продолжал тяжело дышать. Он протянул мушкетеру трубку, а также предложил попробовать похожий на шоколад напиток, которого себе уже налил в маленькую чашечку из сосуда с узким носом.
— Это кофе, — пояснил Хмельницкий.
Д’Артаньян чашку кофе принял, а от трубки все-таки отказался, хоть и опасался снова навлечь на свою голову гетманский гнев, как в случае с горилкой. Но на этот раз, на удивление, Хмельницкий настаивать не стал.
— Козаки хотят идти дальше на запад. Татары тоже хотят. Там — богатства, там — добыча, — продолжал гетман, глядя в сторону. Над его головой поднимались клубы едкого дыма. — Я не могу не считаться с мнением простых козаков. И от помощи татар я завишу, — сказал Хмельницкий, снова повернувшись лицом к д’Артаньяну.
Гетман прищурил один глаз — то ли от лезущего в него дыма, то ли от хитрости, с помощью которой он пытался оправдать продолжение войны, заверяя при этом, что он-де на самом деле стремится к миру.
— Короля скоро изберут, — осторожно вставил д’Артаньян.
— Вот тогда и будем что-то решать. А пока — только война.
— Я слышал, гетман ищет союзников, — решил прощупать почву мушкетер.
— Союзники нам нужны, — кивнул Хмельницкий.
— И кого вы видите своим главным союзником?
— Францию! — гетман засмеялся. Его глаза посверкивали сквозь туман дыма.
Д’Артаньян хмыкнул, несколько натужно. Он с ужасом подумал, что Хмельницкий сейчас начнет от него требовать гарантий вступления Франции в войну против Польши. И что он ему ответит? Что не уполномочен обсуждать такие вопросы? А на что он уполномочен? Зачем, вообще, пожаловал он в Украину, проделав такой длинный и опасный путь?
Но Хмельницкий, похоже, не собирался развивать эту тему. Как мы помним, он практически сразу догадался, что с посланником переговоры вести нет возможности, и что француз, этот граф д’Артаньян, как он сам себя величал, прибыл сюда лишь для того, чтобы передать ему, украинскому гетману, некое предложение. Это не был дипломат, как, например, граф де Брежи («сколько же у них во Франции, однако, графов», мимоходом подумал Хмельницкий).
Однако предложение первого министра Франции, как он понимал, до сих пор еще не прозвучало. Хмельницкий пристально посмотрел на д’Артаньяна.
— Я, безусловно, хотел бы иметь в союзниках Францию и готов серьезным образом обсуждать такой союз, — в глазах гетмана заиграли лихие огоньки. — Сейчас я веду переписку с турецким султаном. Удалось привлечь на свою сторону татар.