— Я видел в войске гетмана татарскую конницу, — д’Артаньян слегка склонил голову набок. — Но насколько прочным может быть такой союз? — добавил он, напуская на себя важный вид.
— Турецкому султану выгодней иметь козаков в качестве союзников, а не врагов — это я могу сказать точно. А вот татары — ненадежные союзники. Сегодня они с нами, а завтра вдруг решат ни с того ни с сего вернуться к себе в Крым, — Хмельницкий вновь раскурил трубку.
— Турция — мусульманская страна. Не боится ли гетман, что Украина попадет под влияние ислама?
— Украинцы свято хранят свою веру. Полякам не удалось ее у нас отобрать, и у турок не выйдет, — с пафосом сказал Хмельницкий.
— Но многие украинские шляхтичи переходят в католичество, — решил возразить гасконец.
— Вишневецкого имеешь в виду? Есть и такие, но их немного. Возьмем меня, к примеру. Польскому королю служил, по-польски говорить выучился, веру греческую — не предал. В Турции в плену был, опять же — язык тамошний выучил. Если бы принял ислам, мог бы там остаться и по службе продвинуться лучше, чем в Речи Посполитой. Но нет, не стал принимать мусульманскую веру, остался в своей. Так что я так скажу — страху, что веру свою христианскую мы, украинцы, потеряем, нет у меня.
— Наверняка не только с турками ведете переговоры? — не унимался д’Артаньян.
— Может, и веду, — Хмельницкий с подозрением посмотрел на француза. — А что в том такого? Вот, летом, в июне, писал письмо царю московскому. У нас с ним одна вера, языки похожи — иногда и не отличишь. Корень один — Киев, мать городов руських. Границы между державами четкой нет — сегодня это Речь Посполитая, а завтра, глядишь, — уже Московия. Или наоборот.
— И что ответил вам московский царь? — сказал мушкетер, сам ужасаясь своей наглости.
Хмельницкий не спешил с ответом. Он делал вид, что очень занят раскуриванием трубки. Гетману вдруг стало понятно, куда клонит француз, и это его забавляло.
— Ничего не ответил, — буркнул, наконец, Хмельницкий, выпуская клуб дыма.
Это было неправдой, но его собеседник не мог этого знать. Даже если шпионы кардинала Мазарини уже были в курсе деталей его переписки с царем, соответствующая информация уж никак не могла еще стать достоянием этого французского дворянина, посланного к нему с деликатной миссией.
Правда же состояла в том, что московский царь очень уклончиво ответил на просьбу украинского гетмана о покровительстве и на предложение совместно ударить по польской армии.
В то время Московия находилась с Речью Посполитой в состоянии длительного перемирия, которое русский государь нарушать не хотел.
Кроме того, Хмельницкий несколько раз перехватывал письма, предназначавшиеся Адаму Кисилю и Иеремии Вишневецкому, двум польским воеводам украинского происхождения, из которых могло следовать, что московиты собираются помогать полякам в войне с козаками. Царю Алексею Михайловичу пришлось даже оправдываться перед Хмельницким, что никогда не замысливал он соединяться с поляками против украинцев, и что кто-то специально такие слухи распускает, дабы поссорить двух правителей. Но люди гетмана перехватили очередные письма, а в них были все те же планы совместных действий против козаков, и Хмельницкий на это пригрозил царю, что помирится с Польшей и совместно с ней выступит против Московии.
— Крепкий союз может создаться со Швецией, — неожиданно заявил гетман.
Д’Артаньяна как огнем обожгло.
— Вы получали конкретные предложения?
— Получал, — с важностью сказал Хмельницкий.
Он с любопытством — уже в который раз — посмотрел на француза. А тот уже не в силах был скрывать волнения.
— Первый министр Франции хочет предостеречь гетмана Войска Запорожского от союза со шведским королем, — тихо произнес д’Артаньян.
— Это от чего же? — поинтересовался Хмельницкий. — В последней войне Швеция и Франция воевали сообща. Союзники, стало быть. Если я со шведским королем на союз пойду, значит и французскому государю стану союзником, так ведь?
— Война закончилась, не сегодня-завтра будет подписан мир. О разрыве союза речи не идет, но…, — д’Артаньян замялся.
— Но? — переспросил Хмельницкий.
Он спокойно ждал продолжения, но в общих чертах уже обо всем догадался.
— Теперь, когда война закончилась, все будет уже по-другому, — гасконец, честно говоря, и сам толком не понимал, что именно будет по-другому, а потому лишь повторил фразу, которую услышал от Мазарини.
— И что же будет по-другому? — Хмельницкий как будто прочитал его мысли.
— Я во всем этом не очень хорошо разбираюсь…
— А чем именно Швеция не угодила кардиналу? Неужели Франция с ней воевать собралась?
— Нет! Как можно о таком помыслить!? — воскликнул д’Артаньян. При этом в голове у него пронеслась мысль, что он совершенно не знает на этот счет планов Мазарини, в которые тот его, разумеется, не посвящает, и среди которых, как знать, что-то подобное, может, и имеется. — Дело вовсе не в этом! Кардинал считает, что шведскому королю доверять нельзя. Оттого и предостерегает гетмана от такого союза.
— А кому сейчас доверять можно? — спокойно сказал Хмельницкий. — Я, вот, никому не доверяю, — он в упор посмотрел на гасконца.
Д’Артаньян от смущения потупил глаза.
На улице стемнело, в комнате зажгли свечи, в их неровном огне лицо гетмана казалось зловещим.
— Может, еще и с Польшей договоримся, — произнес устало Хмельницкий. — Поздно уже. Я пока ответа первому министру дать не могу. Думать буду. А с вами, граф, — гетман снова перешел с д’Артаньяном на учтивый тон и обращение на «вы», — нам еще предстоит не одна беседа. А пока — прощайте.
Он хлопнул в ладоши. Вошел козак, который все это время прислуживал им, то появляясь в комнате, то исчезая.
Д’Артаньян, понимая, что аудиенция окончена, встал из-за стола, поклонился и вышел в сопровождении козака. Из комнаты, в которой остался Хмельницкий, послышались звуки музыки — гетман, пребывая в меланхолии, навеянной разговором с французским посланником и горилкой, терзал струны бандуры. Д’Артаньян шел к своей палатке, не оборачиваясь. Вскоре музыка перестала быть слышна.
После Пилявцев армия Хмельницкого оставалась некоторое время в Константинове. Гетману нужно было скорее решать — оставаться ли на месте, укрепляя будущую границу с Польшей по реке Случ, или идти дальше на запад — освобождать Львов и остальную Галичину.
— Поделим добычу, отправим обозы по домам, а сами встанем заставами на пограничье! — кричали полковники на старшинской раде.
— Ну, да, а поляки за зиму отсидятся, в себя придут, а по весне снова на нас двинут, только уже всеми силами, какие только найдут! — с гневом отвечали другие.
— На Збараж, на Львов! — звучали призывы.
— За Вислу идти, на Варшаву! — выкрикивал кто-то.
Сам Хмельницкий в тайне склонялся к тому, чтобы дальше пока никуда не идти и дать отдых утомленному войску, но чернь и татары хотели двигаться дальше, и он вынужден был уступить.
Было принято решение идти на Львов, где, как доносили источники, скрывались Вишневецкий и Конецпольский.
Хмельницкий сперва надеялся застать Вишневецкого в Збараже, куда тот ретировался после Пилявцев. Но когда козаки подошли к городу через несколько дней после битвы, оказалось, что он пуст, и польских отрядов в нем нет. В замке остались вооружения и припасы, и все они достались войску Хмельницкого.
Прошел слух, что Вишневецкий скрывается в своем родовом имении — Вишневце, который был совсем неподалеку от Збаража. Говорят, сам гетман отправился туда с шеститысячным отрядом, но опять разминулся со своим врагом.
Оставалось только одно теперь — без промедления идти на Львов.
Под стенами города армия Хмельницкого была уже через две недели после Пилявецкой битвы.
Львов, большая часть жителей которого были поляками, пребывал в состоянии осажденной крепости с самых первых дней украинского бунта, когда армия запорожцев была еще очень далеко. Город под завязку запасался провиантом, порохом, оружием. С тревогой горожане следили за разрастанием восстания, опасаясь, что голову поднимет местное православное население.
Слухи распространялись самые разные. Так, говорили, что православные священники помогают восставшим на востоке пулями и порохом и готовятся всколыхнуть единоверцев здесь, на западе. Тем временем, само восстание неумолимо приближалось ко Львову, козаки захватывали все новые города на Волыни и уже хозяйничали в Галичине. Шляхтичи и богатые мещане укрывались в замках, а селяне и городская беднота грабили брошенные дворы и дома.
Прибывавшие после разгрома полки лишь добавляли беспокойства. Каждый раз, когда под городскими стенами появлялся очередной вооруженный отряд, начинался переполох, люди в суматохе бежали в разные стороны, прятались по подвалам, кто мог — тот вооружался, надеясь таким образом защитить себя, свою семью, свой дом. Утомленные, измотанные, беглецы утверждали, что враг следует за ними буквально по пятам, но вместо сочувствия они натыкались лишь на враждебность и озлобленность со стороны местных жителей.
Некоторые из разбитого войска не останавливались во Львове и бежали дальше на запад. Среди них был и главный военачальник — князь Доминик Заславский.
Многие жители Львова, не веря, что город выстоит под напором козаков, спешно бросали свои дома и также устремлялись за Вислу в надежде там найти защиту.
Вишневецкий, Остророг и Конецпольский, напротив, остались во Львове. На военном совете, на котором присутствовали все трое, решались вопросы обороны города. Среди главных тем — кому поручить эту высокую миссию.
Вишневецкий, которому в свое время не доверили командование коронной армией, теперь отыгрывался за все былые обиды — досталось и сейму, и региментариям, был бы жив король — и ему перепало было. В связи с отсутствием Заславского всех собак повесили на него.
Долго пришлось упрашивать Иеремию Вишневецкого возглавить осажденное войско, и, в конце концов, к общей радости князь дал согласие. В помощники себе он взял все тех же Остророга и Конецпольского — вот так командный триумвират был возрожден, только в нем произошла замена, причем весьма значительная.