Просторное помещение было прямо-таки увешано и уставлено произведениями искусства. Пол кабинета устилали восточные ковры, привлекали также внимание резные скульптуры Будды и африканский ритуальный барабан. На одном из столиков красовался букет цветов.
— Вы хотели меня видеть? — внезапно почувствовав некоторую растерянность, спросила Нина. Издатель ничего не ответил, жестом пригласил ее сесть в кресло напротив.
Разговор долго не начинался. Гартвик, глоток за глотком отпивая минеральную воду из хрустального бокала, не спеша разглядывал Нину. Взгляд его золотисто-зеленых глаз теперь казался ей зловещим.
— Вы знаете, зачем я вас вызвал? — наконец поинтересовался он.
— Не имею представления, — невинно улыбнулась она.
— Вы уволены. — Гартвик сказал это совершенно спокойно, но Нина чувствовала, что он рассержен.
— Можно спросить почему?
— Потому что вы ищейка.
— Да что вы такое говорите! — с искренним негодованием воскликнула она и слегка покраснела.
— Меня уже давно беспокоила утечка информации, касающаяся некоторых авторов и некоторых наших решений. Я здорово расстроился, когда публика узнала о моих друзьях то, что они вовсе не собирались предавать гласности. А потом, мисс Дэвис, появилась заметка о моей жене и конгрессмене. — Глаза его вмиг потемнели, он скрипнул зубами. Нина занервничала. Гартвик сейчас был словно сжатая пружина, которая вот-вот распрямится.
— Не понимаю, какое отношение это имеет ко мне, — дерзко отозвалась она и, высоко подняв голову, выпятила подбородок.
— Сначала я тоже этого не понимал. Затем как-то раз увидел вас в лифте. Вы — видная женщина, — любезно кивнув, заметил он. — Но меня привлекли не ваши женские чары. Я не сразу понял, в чем тут дело, но потом сообразил, где видел вас раньше. «У вас». Вы работаете там официанткой и обслуживали тот банкет. Это что, случайное совпадение?
— Чистое совпадение! — встав, с гневом выпалила Нина. — И по правде говоря, меня возмущают ваши намеки!
— Вы не в той ситуации, чтобы чем-то возмущаться. Сядьте!
Это была отнюдь не просьба. Нина подчинилась.
— Я не верю в совпадения, мисс Дэвис. — Нина снова попыталась встать, но Гартвик красноречивым жестом заставил ее остаться на месте. — Вы были на всех тех банкетах, после которых появились заметки о «Гартвик-хаус», обо мне, моей жене и моих друзьях. После выхода самой последней я спросил мисс Катлер, есть ли причины, по которым вам хотелось бы опорочить ее. Она сказала, что отвергла вашу рукопись. Я попросил отдать ее мне.
Теперь Гартвик застыл прямо перед ней. Он снова выдерживал паузу. Когда издатель наконец заговорил снова, голос его звенел от бешенства.
— Она была права! — выпалил он. — Это полная чушь. Единственный талант, который у вас есть, — это талант доставлять неприятности. Но проявлять его вы будете не здесь. Даю вам один час на то, чтобы получить расчет и убраться восвояси!
Вернувшись домой, на автоответчике Нина обнаружила краткое послание от Лилы: «Ты тупая сука!»
Следующие шесть месяцев Нина искала работу, перебиваясь на пособия по безработице и те небольшие сбережения, что ей удалось скопить. С каждым днем ее ненависть к Энтони Гартвику все усиливалась. Конечно, она нарушила этикет по отношению к шефу, но он зашел уж слишком далеко. Уволил ее из «Гартвик-хаус», принял меры к тому, чтобы она потеряла работу в «У вас», а поскольку он добился увольнения Клайва, угрожая «Пост» судебным иском, то Нина лишилась и последнего источника средств к существованию. Гартвик не просто ее выгнал — он постарался ее уничтожить.
Когда Клайв нашел себе место помощника редактора раздела светской хроники в «Дейли ньюс», Нина встретила это известие со смешанным чувством. Удача Клайва только подчеркивала ее бедственное положение. После долгих раздумий она решила действовать.
На следующее утро она отправилась в «Пост», чтобы увидеться с бывшим начальником Клайва, Питом Мойнихэном. На должность Клайва еще никого не нашли, и Нина предложила свою кандидатуру. Просмотрев ее резюме, Мойнихэн засмеялся:
— С меня уже хватит неприятностей с «Гартвик-хаус», мисс Дэвис. Вы милая молодая женщина, и я от души желаю вам успеха, однако этот номер не пройдет.
— Если вас беспокоит судебный иск, не волнуйтесь. Он его отзовет.
— Вы знаете это наверняка?
— Да. Все неприятности с Энтони Гартвиком возникли по моей вине. — Мойнихэн посмотрел на нее с удивлением. — С Клайвом Фроммером мы были друзьями. Я снабжала его большим количеством информации. Дошло до того, что он печатал все, что от меня узнавал, — сказала она, тщательно прицеливаясь, чтобы поточнее вонзить нож в спину своего друга. — Рассказывая Клайву о Гартвике и его любовнице, я не настаивала на публикации. Я думала, он и сам понимает. — Сталь вонзилась в тело, и потекла кровь. — Однако Клайв слишком уж амбициозный. К сожалению, его недальновидность стоила вам судебного иска, а мне — работы.
— Очень жаль, — отозвался Пит, — но я по-прежнему не вижу оснований брать вас к себе.
— Я уже выполняла за него всю работу, и, пока он не прокололся, получалось неплохо. Благодаря мне «Шестая страница» опубликовала несколько сенсационных материалов.
Мойнихэн кивнул. Так оно и было.
— Я знаю, как собирать слухи, у меня есть свои источники. Я умею слушать, знаю, кого слушать, что публиковать, а о чем умолчать. Честно говоря, Питер, вам без меня не обойтись.
Устроившись на работу, она с месяц подождала, а потом на «Шестой странице» вновь появилась небольшая заметка «об одном известном издателе, список любовниц которого длиннее, чем список бестселлеров, выпущенных его компанией».
В тот же день Нине позвонил неизвестный, который настоятельно советовал ей прекратить сочинять небылицы. В голосе позвонившего, в котором Нина узнала Энтони Гартвика, слышался гнев, но вместе с тем она уловила в нем нотки растерянности и, пожалуй, даже уважения.
Итак, она нашла свое призвание. Джоди Катлер была права: ей не стоит писать романы или рассказы. Ее дар — рассказывать сплетни.
Глава 13
Взглянув на озеро Мендота, Изабель опечалилась. Когда же наконец оно сбросит с себя унылый серый наряд? Солнца Изабель не видела уже целую вечность. С конца октября ландшафт стал монохромным, в нем преобладали различные оттенки белого, серого и черного цветов. И хотя в этом заключалась своеобразная гармония, в целом впечатление было угнетающим.
Еще раз взглянув на пейзаж, Изабель взяла в руки уголек и принялась рисовать. Резкими, четкими линиями Изабель обозначила деревья и кусты, озеро, более темное у берега и пропадающее в дымке на горизонте, скалы, мелкие камни и куски льда.
Закончив рисовать, Изабель отложила уголек в сторону и окинула рисунок пристальным взглядом. Внезапно она вздрогнула и тут же улыбнулась, поняв, что не погода тому виной — просто от картины веяло холодом. Что бы она ни думала о Кларенсе Боумене, учителем он был хорошим.
— Ваша задача очень проста, — повторял этот коротышка. — Надо всего лишь заполнить пустое пространство так, чтобы было красиво.
Но этой кажущейся простоты достичь вовсе не легко. Изабель опять пришлось работать с геометрическими фигурами, но уже по-другому: Боумен учил ее японским принципам уравновешенности света и тени. Учил он также прибегать к музыке как к источнику вдохновения.
Музыка действительно помогала. На ранних стадиях, когда только Изабель овладевала основами композиции, она ставила ноктюрны Шопена, поскольку ее чаровала их ясность и глубина. Затем, почувствовав, что начинает усваивать принципы Боумена, Изабель с расширением рабочего пространства картин расширила и свой музыкальный репертуар, включив в него «Эротику» Бетховена, увертюру «1812 год» Чайковского, «Венгерские рапсодии» Листа.
Совершенно неосознанно она стала накладывать мазки в ритме музыки: отступала от холста, когда мелодия достигала крещендо, и вновь подступала к нему под звуки цимбал. Иногда Изабель рисовала так интенсивно и вдохновенно, что к концу работы просто обливалась потом. Вскоре у нее вошло в привычку во время работы сбрасывать с себя верхнюю одежду. В студии из скромности она надевала под блузки и свитеры мужское белье, а дома довольно часто работала совершенно обнаженной. Зачастую, выпив бокал вина, она трудилась в таком виде чуть ли не до утра. Когда же играла музыка, а за окном падал снег, Изабель доходила почти до оргазма.
Несколько картин, созданных во время таких ночных бдений, Изабель послала Скай.
— Невероятный темперамент! — позвонив ей, восхитилась Скай. — Интересно, что за мужчина появился в твоей жизни и какие кнопки он нажимает?
Изабель засмеялась, жалея, что Скай сейчас далеко.
— Кроме Кларенса Боумена, в моей жизни нет других мужчин, а его ты, поверь, и близко не подпустила бы ни к каким своим кнопкам.
— Возможно, но как бы там ни было, Изабель, это лучшие твои работы. Я просто благоговею.
— Ты показывала их Рихтеру?
— Показывала. Он хочет встретиться с тобой, когда ты в следующий раз будешь в Нью-Йорке.
— Что именно он сказал? Повтори слово в слово!
— Ну хорошо! Он сказал, что у тебя очень чувственный стиль и богатая фантазия. Ну, теперь ты довольна?
Изабель была в восторге. Если бы она могла, то вылетела бы в Нью-Йорк первым же самолетом, но на дворе сейчас стоял март, а срок обучения кончался лишь в конце июня; к тому же она собиралась после этого навестить тетю Флору.
— Никаких проблем! — успокоила ее Скай.
Как всегда после разговора с подругой, ее охватило острое чувство одиночества. И как всегда, она постаралась встряхнуться: она здесь не для того, чтобы беспокоиться о происходящем там. Она здесь для того, чтобы там ее приняли.
Джулиану Рихтеру было сорок четыре года, но в мире художников он уже около двадцати лет пользовался большим авторитетом. В Нью-Йорке он ломал и создавал карьеры с такой смелостью, что слава его порой затмевала славу протеже. Действительно, о нем писали столько же, сколько о самых выдающихся художниках, бульварные газеты помещали его фотографии не реже, чем фотографии посещавших его галерею знаменитостей, а о его личной жизни ходило не меньше слухов, чем обо всех их, вместе взятых.