– Тоже верно, – отзываюсь я. – В таком случае возвращайтесь домой. Надеюсь, на этот раз ветки останутся там, где и должны быть.
– Я доверяю своим духам-хранителям, – отвечает возница. – До сих пор они еще ни разу не подводили меня.
Лошади рысью уносятся прочь, и пока я продвигаюсь к входной двери, звуки колокольчиков равномерно стихают где-то вдалеке. Я вхожу в дом и сразу слышу голоса Этци и барона, доносящиеся в холл из гостиной. Они громко читают вслух – очень громко! Судя по всему, они поделили между собой роли из недавней пьесы Ба́ндита Боргера Шелли. Звонкий смех и аплодисменты Каниклы говорят мне о том, что она с восхищением слушает этих двоих. Моя фея-крестная со стопкой тарелок в руках выходит ко мне в холл.
– Призрачных желаний, Клэри! Куда ты запропастилась? Давно пора ужинать! Я больше ни минуты не выдержу этих ужасных криков.
– Возблагодарим призраков, фея-крестная. Вообще-то эти крики – искусство.
На лице феи появляется гримаса отвращения.
– Поторопитесь! – раздается радостный возглас Каниклы. – Скорее, скорее!
Я вскидываю брови.
– Она тоже участвует?
Моя фея только отмахивается:
– Они возложили на нее роли нескольких безымянных слуг. И как бы она ни читала свои слова, это никогда не бывает достаточно хорошо.
Едва Каникла умолкает, раздается голос Этци:
– Ники, речь идет о жизни и смерти! Ты должна вложить в свой голос больше ужаса и трагизма!
– Поторопитесь! – тянет Каникла, на этот раз несколько писклявым тоном. – Скорее, скорее!
Фея-крестная остается стоять со мной с тарелками в руках, наблюдая, как я снимаю свои мокрые от снега вещи и убираю их в гардероб.
– Так я слушаю? – нетерпеливо говорит она. – Чем ты занималась весь день?
Пока мы вместе накрываем на стол, я рассказываю моей фее о старике Вайдфарбере, что вызывает у нее громкие недоверчивые возгласы.
– Серьезно?! Но ведь он всегда был таким обаятельный мужчиной! Я до сих пор помню, как он приходил навестить мою бабушку, и даже подарил мне блестящие пуговицы и тесьму, чтобы я могла с ними играть.
– Они были друзьями?
– Не думаю. Если смотреть с сегодняшней точки зрения, я бы сказала, что он с ней заигрывал, а она его отвергала.
Когда мы заканчиваем говорить о Вайдфарбере, я рассказываю фее о своем визите к Випу. Едва я упоминаю о зеркале и блуждающем взоре, как моя фея презрительно фыркает.
– Зеркало! – возмущается она. – Это вещь нового времени, оно не подходит для этого!
– А что подходит, ты знаешь?
– Естественно. Берешь чистую воду и наливаешь в миску. Зимой для этого отлично подходит снег, который нужно собирать в открытом поле. Летом моя бабушка набирала дождевую воду. Потом ты погружаешь взгляд в свое отражение на поверхности воды, пока водная гладь не начнет показывать тебе картины событий, которые происходят с другими людьми в далеких краях.
– И это работает? – спрашиваю я. – Она действительно что-то видела?
– Думаю, да. Однако всегда упоминала, что мне не стоит необдуманно делать то же самое. Обычно люди видят в отражении тревожные вещи, понять которые не в силах и которые истолковать могут только мудрые волшебники. Всем остальным эти образы несут лишь несчастье и огорчение.
– А ты когда-нибудь раньше пробовала это делать?
Фея что-то уклончиво бормочет, словно бы случайно сталкивает ложку, что та, перелетев через весь стол, сваливается с другого его конца на пол.
– Упс, – говорит она и исчезает под скатертью в поисках упавшего столового прибора.
– Ты ведь пробовала, да? – спрашиваю я. – И что ты видела?
– Блуждающий взор – не моя специальность, – доносится из-под стола глухой голос. – Видения удаются мне больше.
– Прискорбно.
– Мне уже явилось несколько видений, – говорит она, выныривая из-за стола с разгоряченным лицом и ложкой в руке. – Прежде всего…
– Знаю-знаю, ты видела корону на моей голове. Но, фея-крестная, давай будем честны: я до сих пор ни разу не надела корону и, вероятно, не стану носить ее в обозримом будущем.
– Да брось. Видения нужно уметь интерпретировать, и мне до сих пор это отлично удавалось. А теперь принимайся раскладывать по тарелкам рагу, а я позову остальных.
С этими словами она несется из столовой в гостиную и с криком «Дети, ужинать!» врывается прямо в сцену убийства, за что удостаивается радостного вопля Каниклы и уничижительного стона Этци.
– Неужели нельзя было подождать хотя бы пять минут, добрая фея? Неужели в этой семье я единственный человек, который обладает деликатностью, манерами и пониманием искусства?
– К счастью, да, единственная! – парирует фея, тем самым обрывая барона, который едва успевает начать свой спонтанный хвалебный гимн в честь прекрасной Этцисанды. – Встаем, встаем! – подбадривает моя фея. – Мой желудок уже рычит намного громче, чем ты способна завопить при виде убийцы!
С блаженной улыбкой на лице я иду на кухню, надеваю фартук и выкладываю мясное рагу в супницу. Вот он – мой дом: здесь я чувствую себя счастливой. И этого у меня не отнять ни одному волшебнику в мире.
Изначально я собиралась испробовать этот фокус с блуждающим взором в ту же ночь, но, к сожалению, слишком устала, чтобы этим заняться. А на следующее утро обнаруживаю, что мне необходимо наверстать всю упущенную за неделю работу. Прислугу, которую я нанимаю на почасовую работу, во время моего отсутствия не пускали в дом по приказу Испе́ра, а члены моей семьи не сочли нужным что-то мыть, подметать полы или стирать белье. Хорошо хоть фея-крестная взяла на себя обязанности заботиться о курах в сарае. Моя фея даже подкармливала птиц в саду, о чем она, явно гордясь собой, не преминула мне сообщить.
– И ты поднималась по лестнице? – интересуюсь я. – Несмотря на то что постоянно твердишь о том, что ступеньки находятся слишком далеко друг от друга для твоих коротеньких ножек?
– Я велела сделать это Испе́ру. Потому что для тебя это важно.
– Да что ты?
– Кроме того, мы оба хотели проверить, не окажется ли в кормушке еще одного письма.
– Так вот откуда дует ветер.
– Но там ничего не было.
– И слава богу, – говорю я. – Я все равно не понимаю, зачем этим безумным волшебникам потребовалось приставать со своими дурацкими сообщениями к бедным птицам. Могли бросить его в почтовый ящик, так оно тоже было бы доставлено. Что за театральщина?
Целых пять дней подряд я занята, приводя все в порядок и возвращая нашу жизнь в прежнее русло. Дважды за это время выезжаю в город, чтобы сделать заказы, и каждый раз чувствую в вежливых приветствиях горожан, обращенных ко мне, столько же холода, как в нынешней зимней стуже. Люди по-прежнему считают арест Вайдфарбера неким оскорблением со стороны императора («Он всегда был почетным, добропорядочным жителем Амберлинга!») и, соответственно, не очень-то лицеприятно высказываются об Испе́ре. Но поскольку они не могут лично высказать все сыну императора, то выражают свое недовольство мне. Конечно, все это в рамках приличия, так что не подкопаешься.
– Не могла бы ты в следующий раз прийти ближе к одиннадцати? – шепчет мне Мелли, дочь бакалейщика. – Знаешь, я против тебя вообще ничего не имею, но в прошлый раз мне пришлось выслушивать комментарии относительно того, что я якобы разговаривала с тобой чрезмерно ласково и дружелюбно. «Она хороший покупатель!» – оправдывалась я. А после этого в городе стали говорить, что моя благосклонность была куплена. Поэтому если ты в магазине будешь единственной клиенткой, нам обоим будет спокойнее, понимаешь?
– Понимаю, но не знаю, смогу ли это устроить. С каких это пор стало предосудительным быть замужем за мужчиной, который держит под замком преступников?
– О, – уклончиво мямлит Мелли. – Я думаю, это что-то вроде особенности наших жителей. Они искали повод выступить против императора, и теперь он у них есть.
Каждый раз, появляясь в городе, я прихожу к квартире, в которой живет повар со своей женой, и стучу в дверь. Но мне никто не открывает. Когда расспрашиваю соседей и прохожих, мне говорят, что видели здесь жену повара только вчера. Или сегодня утром? Во всяком случае, она вот недавно проходила по этой улице. Тогда я пишу письмо и прихожу к их квартире в третий раз. В этот раз, как и ожидалось, тоже никто не открывает, поэтому я закидываю послание через прорезь для писем в двери.
Все эти дни мои мысли вращаются вокруг ключа, за который держится жизнь моего отца. При всем желании я не могу придумать, о каком предмете мог говорить филин. Что на самом деле хорошо, поскольку мне не придется принимать решение относительно этой вещи, если она вдруг окажется в моих руках.
Вот как все будет: если Король-Призрак проснется, врата в Царство призрачного времени снова будут открыты, и это поможет безумным древним ведьмам и колдунам обрести новую силу. Они нападут на императора еще более ожесточенно и агрессивно, нежели сейчас, тем самым вовлекая Амберлинг в ужасную войну. Мой отец вряд ли сможет предотвратить это, ведь даже тогда он не смог помешать мятежным волшебникам сотворить злодеяния. Так что, если я найду ключ, мне придется его уничтожить. С другой стороны, мне не хочется, чтобы над моим отцом и дальше довлело проклятие. Не могу же я позволить ему спать вечно? Его душа даже не может бродить вокруг, пока она привязана к подставке для яйца, пресс-папье или прихватке.
Стоит признаться, что именно моя нерешительность является истинной причиной того, что в течение этих пяти дней я никак не могу наполнить миску снегом и перед сном отнести ее в свою башенную комнату. Я хочу знать, где находится этот ценный предмет, который филин зовет ключом, но не сейчас. Лучше через пару-тройку дней, а может, и недель. Но на шестой день меня начинают терзать угрызения совести. И вот вечером я-таки приношу таз со снегом в башенную комнату, и в поздний час, когда остальные уже спят, сажусь при мерцании свечи перед тазом с талой водой