– Но колдовать-то можно?
– Нет. Колдовство запрещено смертной казнью. Так что, пожалуйста, не колдуй, когда мы туда войдем.
– Но я не могу контролировать свои силы. Пару недель назад даже не подозревала, что они у меня есть.
– Когда почувствуешь странные покалывающие ощущения, подумай о пудинге. В детстве я всегда так делал, когда боялся, что могу случайно сотворить магию в Кинипетской часовне.
– О пудинге?
– Ну или еще о чем-нибудь, ты же любишь есть. Мне это всегда помогало.
– Предположим, мы не доберемся до этой жуткой часовни вовремя…
– Мы справимся, потому что Львиное Сердце будет лететь к Онклидамии и потому не станет медлить.
Должно быть, мой линдворм действительно понимает, о ком мы говорим, потому что по его телу тут же пробегает радостная дрожь.
– Разве для него это того стоит? – кричу я Испе́ру, еще крепче прижимаясь спиной к его груди и поворачивая к нему голову. – Я имею в виду, будет несправедливо, если…
– Да! – прерывает он меня. – Мой брат в отчаянии, потому что она уже трижды пыталась вырваться из своей конюшни и улететь в Амберлинг.
– Как здорово.
– Ну, у Пери на сей счет другое мнение.
– Ты до сих пор называешь его так?
– Старая привычка.
– Как твой отец отреагирует на мое появление?
– Постарайся немного поспать. Я крепко держу тебя, так что ты не упадешь.
– Я не смогу уснуть. Давай, скажи мне: как он отреагирует?
– Сначала рассердится, а когда я скажу ему, кто твой отец, проявит враждебность. Попытается нагнать на тебя страху.
– И что мне тогда делать?
– Думать о пудинге.
Я пытаюсь представить, что судорожно думаю о пудинге, стоя лицом к лицу с внушающим страх императором, но это отчего-то усыпляет меня. В следующий раз, когда смотрю на горизонт, нижнюю границу неба окаймляет розовая полоса.
Глава 25
Конечно, я понимаю, что Толовис – большой город, но море крыш, над которым мы пролетаем на рассвете, взрывает мои прежние представления. Наш королевский город по сравнению с ним – крестьянская деревня не только потому, что там живет гораздо меньше людей, но и потому, что наша архитектура безобидна, обозрима и миловидна против огромных зданий, которые иногда занимают целые улицы. Здесь существуют огромные павильоны, в которых замок нашего короля мог бы разместиться трижды, а на их крышах можно проводить скачки или несколько базарных дней одновременно.
Чем дальше мы продвигаемся в глубь города, тем плотнее стоят дома и тем теснее становятся дороги. Мы летим уже довольно низко, когда я замечаю сопровождающих верховых летающих животных вокруг нас. Вдалеке вижу освещенный императорский дворец, возвышающийся над обычными домами, но едва замечаю его великолепие, как Испе́р опускается еще ниже, – мы направляемся к большой площади, которая открывается в густо застроенной старой части города.
Стоит очень раннее утро: солнце еще не взошло, фонари горят, а улицы утопают в темных тенях, но площадь полна людей. Львиному Сердцу только и остается, что приземлиться в переулке, освобожденном огромным отрядом солдат. Когда мы спускаемся вниз, меня ослепляет свет и мерцание молний, поэтому я даже не осознаю, что со мной происходит. Испе́р уже спрыгнул и протягивает мне руку. Я двигаю окоченевшими конечностями и сползаю на землю.
– Нам нужно торопиться, – кричит мне Испе́р. – Всегда держись рядом со мной, предоставь разговоры мне и…
– Думай о пудинге.
– Точно, – смеясь, говорит он.
Раздражающее мерцание и вспышки света никак не прекращаются, но мои глаза настолько привыкают к этому, что я распознаю, откуда они исходят: люди, которых солдаты держат на расстоянии, создают огни своими руками или с помощью волшебных свечей, и всякий раз, вспыхивая, их свечи ярко освещают Испе́ра. И меня – грязное, слегка хромающее, дико растрепанное пугало в рваной одежде. Мы достопримечательности!
Что ж, отлично, я в восторге.
Но у меня нет времени стыдиться своей внешности. Испе́р движется в быстром темпе, и я пытаюсь не отставать от него, не теряя при этом равновесия. Не так-то просто, знаете ли, скакать по брусчатке на глазах любопытной толпы, когда всю ночь провела верхом на линдворме, а днем успела заработать кучу синяков и ссадин в изнурительной борьбе со всякими мерзкими злодеями. Но я стараюсь изо всех сил, даже когда мы поднимаемся по ступенькам к так называемой часовне, которую я представляла себе маленькой и идиллической. Но на самом деле она представляет собой огромное круглое здание с куполообразной крышей, охраняемое магами и солдатами, вооруженными до зубов. И впрямь священное место, сразу видно.
Я воздерживаюсь от высказывания своих саркастических мыслей вслух, тем более что Испе́ру и так достается: он то и дело что-то выкрикивает или успокаивает кого-то из внушающих страх и отчасти даже не похожих на обычных людей стражников.
– Нет, у нас нет времени! – кричит он внушительному гиганту с рогами. – Речь идет о будущем Империи. Мне нужно к императору. Сейчас!
– Твой отец будет рад, что ты все-таки успел к празднованию юбилея, – глубоким голосом и очень душевно отвечает великан. – Но постороннего человека впустить в часовню мы не можем.
По тому, как рогатый человек обращается к наследному принцу на «ты», я делаю вывод, что великан занимает при дворе довольно высокое положение. Вероятно, знает Испе́ра с малых лет, возможно, они даже дружат: доверительный, хотя и несколько напряженный тон наводит меня на это.
– Незнакомый человек не носит оружия и не будет колдовать, – отвечает Испе́р. – Я ручаюсь за нее.
– Мне очень жаль, что…
Испе́р не ждет, что скажет рогатый человек: он, к моему ужасу, обнажает свой меч. В то же время он применяет магию, которая проявляется в ярком белом свете, который внезапно окружает нас и от которого отступают все, кто стоит у нас на пути.
– Я знаю, что делаю! – выкрикивает Испе́р стражникам, причем так резко, что я едва узнаю его. Не дожидаясь реакции, он тянет меня вперед, мимо человека с рогами, который крайне скептически сторонится белого света, который нас окружает.
Когда мы достигаем большой двери, ведущей в часовню, Испе́р бросается на нее плечом, и та с оглушительным грохотом распахивается. Вспыхивают многочисленные огни, разнообразные краски, что предполагает выброс значительного количества магии, и на лицах стражников, наблюдающих за этим зрелищем с благоговением и беспокойством, появляется тревога. Ненадолго этот мужчина кажется мне жутким. Почему я не нашла себе обычного, нормального парня?
Но для раскаяния уже слишком поздно. Когда мы врываемся в часовню, Испе́р прекращает всякое колдовство, чтобы не нарушать запрет, который якобы карается смертной казнью.
Громкое пение, доносившееся до нас на входе, постепенно затихает, пока мы продвигаемся через ряды скамеек к площадке в центре круглого здания. И когда мы останавливаемся перед ступенями, ведущими к трону, затихает даже мощный звук органа, который еще секунду назад заставлял вибрировать воздух часовни.
Император уже давно не сидит на этом троне: он вскочил и смотрит на нас сверху вниз, словно разгневанный Бог грозы. Люди – их, быть может, около двух тысяч, – сидят, тесно прижавшись друг к другу, на скамьях, выстроившихся ровными рядами, и едва осмеливаются дышать. Все они без исключения очень дорого и нарядно одеты, как наш король в особых случаях, и это делает контраст с моими почерневшими от сажи тряпками еще более разительным. Но что поделаешь. Если я переживу все это и мне не придется гнить в императорской темнице рядом с камерой Вайдфарбера, – уже хорошо.
– Надеюсь, ты можешь предоставить мне вескую причину для этого! – выкрикивает Бог грозы, он же император. В этом месте ему нельзя использовать силу или магию, но мне кажется, что стены часовни сотрясаются от одной только мощи его голоса. Под «этим» он подразумевает меня. Как обычно называют животное, обнаруженное наполовину разложившимся где-то под кухонным шкафом, и которое теперь нельзя отнести к какому-либо виду. Если бы я окончательно не потеряла присутствие духа, громко бы сказала Испе́ру: «Как ты позволяешь ему так разговаривать со мной?» Но сейчас речь идет о жизни и смерти – о моей жизни и смерти, – поэтому я послушно молчу.
Оставив всю свою грубость за пределами часовни, Испе́р говорит со своим отцом совершенно спокойно и мягко:
– Если ты меня выслушаешь, – просит он, – я приведу тебе сразу несколько веских причин. Помимо этого, я ожидаю, что ты поверишь мне и поймешь, что я не стал бы так легкомысленно прерывать столь важную церемонию.
Император фыркает, но у меня создается впечатление, что Испе́ру удалось нанести правильный, хотя и небольшой удар, что выражается в том, как император медленно опускается на свой трон. В то же время он буравит меня взглядом так, словно само мое существование отдается мучительной болью у него в животе. Он хочет избавиться от меня, полностью вычеркнуть из своей жизни, но порядочность и доверие к решениям сына мешают ему это сделать. Пока Испе́р не закончит говорить. Надеюсь, он все скажет правильно.
Едва подумав об этом, мне становится как-то не по себе. Гул под ногами и тихий звон в голове невольно заставляют меня искать призраков и даже лазейки, которые могли бы вывести меня отсюда в Царство призраков. Я ничего не могу обнаружить, зато замечаю, как Испе́р бросает на меня предостерегающий взгляд.
Ах да, пудинг! Нужно думать о пудинге. Боже мой, надеюсь, я не успела использовать ненароком какие-нибудь чары. Я пристально смотрю в пол, пытаясь представить себе карамельный пудинг, который при тщательном помешивании сгущается в котле и становится все более и более кремообразным. Он булькает, пускает пузыри, его сладкий аромат проникает мне в нос. Пузырь растет, но тут я слышу, как Испе́р называет мое имя – пузырь быстро делает «Пам!» и весь воображаемый пудинг тут же растворяется в воздухе.
– Дорогой отец, ты, конечно, помнишь, Клэри Фарнфли из Амберлинга? Я много тебе о ней рассказывал.