С изобретением канонических, а позднее механических часов, которые вскоре появились на башнях того же самого средневекового монастыря, новый законодатель (придуманное человеком дискретное время) стал распоряжаться схемой дня, подчиняя себе даже врожденные модуляции биологических циркадных ритмов человека. Хотя решение о делении часа на 60 минут, а минуты — на 60 секунд было принято лишь в 1345 году, влияние отсчета времени на образ мыслей, поведение и жизнь людей было огромным. Отсчет времени средневековыми монастырями изменил жизнь людей, введя новое ощущение порядка, усилив регламентацию жизни и навязав искусственный принцип, который Льюис Мамфорд называл «регулярным коллективным биением и ритмом машины». Вполне в соответствии с основной идеей моего представления о формировании человеческих мозгосетей и о том, как они определяли социальное поведение человека еще с момента возникновения нашего вида, Мамфорд подкрепляет свое заявление, добавляя: «Часы — это средство не только для отслеживания времени, но и для синхронизации действий людей».
Эта новая реальность с вовлечением временного фактора в дела людей стала настолько всесильной, что бенедиктинским монастырям Европы можно поставить в заслугу введение одной из важнейших ментальных рамок, послуживших успеху промышленной революции (несколько столетий спустя) и одновременному появлению и распространению еще одной мощной ментальной абстракции — капитализма. Вот почему именно механические часы, а не паровой двигатель Мамфорд считает ключевым изобретением, огласившим наступление индустриальной эпохи и зарождение новой, «созданной человеком религии», которую он окрестил культом машины (см. главу 13).
Кроме того, отсчет времени был важен для расцвета еще одной принципиально важной человеческой ментальной абстракции — науки. Вновь приведем слова Льюиса Мамфорда: «Более того, часы — это элемент механизма, „продуктом“ которого являются секунды и минуты: по своей природе они отделяли время от человеческих событий и помогали создавать веру в независимый мир математически измеряемых последовательностей: особый мир науки».
Влияние официального источника отсчета времени на поведение человека легче понять, если вспомнить, что не только монастыри Западной Европы диктовали ритм жизни больших популяций людей. Во времена пророка Мухаммеда в VII веке мусульманский мир принял намаз: с тех пор пять раз в день все верующие должны оставить свои дела ради молитвы. Точное время пяти молитв определяется положением солнца на небе и поэтому различается в зависимости от географического местонахождения человека. Эти молитвы — фаджр (утром до рассвета), зухр (солнце в зените, полдень), аср (после полудня), магриб (на закате) и иша (между закатом и рассветом, до полуночи). Эти пять суточных призывов к молитве, объявляемые во всеуслышание пением муэдзина с минаретов мечетей всего мира, служили сигналом синхронизации для мусульман и для неверующих на протяжении последних четырнадцати столетий — с тех пор, как, по легенде, сам пророк Мухаммед узнал о них непосредственно от Аллаха. Иудейский зманим тоже отмечает моменты времени, когда нужно выполнять определенные требования в соответствии с Талмудом.
Суть этого краткого исторического экскурса сводится к тому, что фактически со Средних веков католики, мусульмане, иудеи и многие другие люди не могли избежать новой человеческой мантры отсчета времени. На самом деле в какой-то степени справедливо сказать, что последние вот уже семьсот лет, с тех пор как в Европе появились первые часы, большинство людей полностью зависят от непрекращающегося тиканья выдуманного человеком времени. Несмотря на модификации формы и стиля, часы и хронометры фактически оставались неизменными на протяжении столетий. А доказательство невероятного успеха этого монопольного бизнеса отсчета времени заключается в том, что и по сей день часы контролируют наши каждодневные дела. Если у вас есть хоть какие-то сомнения, просто взгляните на часы на вашем смартфоне и вспомните, что вы смотрите на следы средневековой технологии, существующей уже более семи столетий.
Сегодня мы можем только фантазировать по поводу того, насколько иным был бы мир, в котором мы живем, если бы отсчет и хронометраж времени не были изобретены и не заняли такого доминирующего положения в рутине человеческой жизни. Получить представление о таком альтернативном способе существования можно на примере немногих сообществ и культур, не поддавшихся искусственному ритму, навязанному отсчитывающими время устройствами. А также можно воспользоваться воображением и возвратиться во времени в ту эпоху, когда еще не существовало самого понятия времени. Так, несколько миллионов лет назад, еще до появления речи, которая позволила людям установить устную традицию пересказа историй и способствовала передаче информации из поколения в поколение, самой длинной историей для каждого отдельного гоминида была та, которую он мог сохранить в голове в форме собственных долгосрочных воспоминаний. Эти воспоминания, запечатленные в мантии мозга каждого индивидуума, хранили следы опыта, который он переживал или наблюдал за время жизни. Однако, поскольку осознанно человек может вспомнить (или декларировать, говоря профессиональным языком) только часть своей жизни, любая попытка восстановить историю жизни даже одного человека оказывается незавершенной, частичной и субъективной. И все же возникновение нейрофизиологических механизмов, позволяющих долгосрочным воспоминаниям записываться в нейронную ткань, сохраняться и оставаться доступными для будущего воспроизведения на протяжении жизни, знаменует важнейший переход к естественному процессу отсчета времени органической материей.
Гигантское влияние, которое долгосрочные воспоминания оказывали на наших предков гоминидов и оказывают на нас в нашей современной жизни, отчетливо проявляется, когда эта удивительная способность исчезает в результате неврологического заболевания или травматического повреждения мозга. В этом отношении наиболее символичный пример — история Генри Г. Молесона, вошедшего в анналы нейробиологической литературы под именем пациента Г. М. С десяти лет он страдал от легкой формы эпилепсии, но, повзрослев, стал полным инвалидом из-за утяжелившихся приступов, которые уже не подавлялись доступными в то время противосудорожными препаратами. В качестве последнего средства для решения проблемы в 1953 году Г. М. пошел на обширную и радикальную нейрохирургическую операцию по удалению большого фрагмента коры, локализованной в медиальной височной доле, ответственной за возникновение приступов. В процессе этой процедуры также было проведено двустороннее удаление значительных участков гиппокампа и других важных структур медиальной височной доли.
У оправившегося после хирургической операции Г. М. начали проявляться серьезные нарушения памяти. Непосредственно после операции он не мог вспомнить людей, которые ухаживали за ним днем, и не помнил никаких событий, происходивших во время его пребывания в госпитале. Хотя внимание, интеллектуальные способности и свойства личности не пострадали, вскоре всем стало ясно, что Г. М. потерял способность превращать какую-либо новую информацию, которую он воспринял или восстановил в уме, в долгосрочные воспоминания. Самая удивительная сторона этого дефицита внимания проявлялась тогда, когда Г. М. вступал в разговор с только что встреченным человеком. Он мог завязать разговор и взаимодействовать с новым знакомым, но через несколько минут уже не помнил ни разговора, ни человека, с которым говорил.
Это специфическое состояние пациента Г. М. стали называть антероградной амнезией. В целом он был не в состоянии создавать новые долгосрочные воспоминания и извлекать их из памяти. Он учился выполнять некоторые новые моторные и перцептивные задачи, но просто не мог вспомнить, что во время обучения уже осуществлял повторяющиеся движения, а также не умел описать словами этот опыт и свои взаимодействия с исследователями.
Но это еще не все.
Хотя у Г. М. сохранилось большинство прошлых воспоминаний, накопленных за годы до хирургической операции, он не мог вспомнить эпизодические события из собственного прошлого, из чего следовало, что у него также возникла частичная ретроградная амнезия. В результате этих неврологических нарушений после выхода из-под общего наркоза до конца жизни его мозг отказывался производить непрерывную регистрацию текущих событий, как будто был заморожен во времени.
Вслед за развитием нейрофизиологических механизмов, необходимых для создания и поддержания долгосрочных воспоминаний, следующий важнейший этап в биологическом отсчете времени наступил, когда наши предки стали активно пользоваться речью. По разным причинам появление устной речи может рассматриваться в качестве водораздела — еще одного истинного «Большого взрыва» в развитии человеческого мозга. В контексте проблемы хронометража способность выражать мысли с помощью речи означает, что сообщества Homo sapiens уже не были ограничены рамками частных и личных исторических воспоминаний о жизни отдельных существ, а могли создавать коллективные и более полные описания своих традиций, достижений, эмоций, надежд и желаний. Хотя для долгосрочного хранения эти новые коллективные исторические описания по-прежнему должны были регистрироваться в нервной ткани отдельных индивидуумов, они, безусловно, внесли значительный вклад в распространение понятия времени среди наших древнейших родственников. Поэтому появление устной речи и коммуникации в племенах Homo sapiens можно считать важнейшим ментальным механизмом сохранения воспоминаний, положившим начало бесконечному процессу построения человеческой вселенной при анализе окружающего космоса. В результате в один прекрасный момент родилась такая дисциплина, как история, — пожилые мужчины и женщины сидели у огня и пересказывали детям и внукам легенды и мифы, которые слышали когда-то от собственных родителей и дедов, и этот непрерывный процесс продолжался тысячелетиями. Вот почему мне нравится говорить, что история и хронометраж — близнецы-братья, родившиеся от одной матери — речи.