акая Истина не может принадлежать Науке. Природа Истины, которую мы обсуждаем, кажущаяся, т. е. она кажется истинной человеческому разуму и, следовательно, человеку и может быть названа майей[27] или иллюзией.
Эйнштейн: Таким образом, в соответствии с вашей концепцией, возможно индийской концепцией в целом, это не индивидуальная иллюзия, но иллюзия всего человечества.
Тагор: Виды тоже принадлежат к единой сущности, к человечеству. Поэтому единый человеческий разум осознает Истину; индийский и европейский разум сливаются в общем осознании.
Эйнштейн: Слово «вид» в немецком языке относится ко всем людям, и тем же словом описываются человекообразные обезьяны и лягушки.
Тагор: В науке мы продвигаемся путем уничтожения личных ограничений нашего индивидуального разума и тем самым достигаем понимания истины, являющейся разумом Универсального Человека.
Эйнштейн: Проблема возникает в том случае, если Истина не зависит от нашего сознания.
Тагор: То, что мы называем истиной, находится в рациональной гармонии между субъективными и объективными аспектами реальности, которые относятся к сверхличности.
Эйнштейн: Даже в повседневной жизни мы чувствуем потребность придать независимую от человека реальность тем предметам, которыми мы пользуемся. Мы делаем это для того, чтобы связать наши чувственные ощущения разумным путем. В частности, даже если в этом доме никого нет, стол все равно остается там, где он есть.
Тагор: Да, он остается за пределами индивидуального разума, но не универсального. Стол, который я воспринимаю, ощутим тем типом сознания, которым я обладаю.
Эйнштейн: Если в доме никого нет, стол все равно будет таким же, но с вашей точки зрения это уже ложно, поскольку мы не можем объяснить, что означает, что стол здесь, вне зависимости от нас. Наша естественная точка зрения в отношении существования отделенной от человечества истины не может быть объяснена или доказана, но это убеждение, которое никто не может потерять, даже приматы. Мы приписываем истине сверхчеловеческую объективность; она нам необходима, это реальность, которая не зависит от нашего существования и нашего опыта, а также от нашего разума, хотя мы и не можем сказать, что это означает.
Тагор: Наука доказала, что стол как твердый предмет — это лишь видимость, и, следовательно, то, что человеческий разум воспринимает как стол, не могло бы существовать, если бы не было разума. В то же время необходимо признать факт, что конечная физическая реальность — лишь множество отдельных вращающихся центров электрической силы и она тоже принадлежит человеческому разуму. При осознании Истины существует извечный конфликт между универсальным разумом и тем же разумом, заключенным в индивидууме. В нашей науке, философии и в нашей этике происходит бесконечный процесс согласования. В любом случае, если и есть какая-то Истина, абсолютно не связанная с человеком, для нас она абсолютно призрачна и бесплотна. Нетрудно представить себе разум, для которого последовательность событий происходит не в пространстве, а только во времени, как последовательность нот в музыке. Для такого разума подобная концепция реальности сравнима с музыкальной реальностью, в которой геометрия Пифагора не имеет смысла. Есть реальность бумаги, бесконечно далекая от реальности литературы. Для такого разума, как у моли, которая ест бумагу, литературы не существует, тогда как для человеческого разума литература имеет более высокую степень Истины, чем сама бумага. Аналогичным образом, если бы существовала какая-то Истина, которая не имела бы чувственного или рационального отношения к человеческому разуму, она оставалась бы ничем столь же долго, сколько мы оставались бы людьми.
Эйнштейн: По этой логике я получаюсь более религиозным, чем вы!
Тагор: Моя религия заключается в согласовании сверхличностного Человека, универсального человеческого духа, с моим собственным индивидуальным существованием.
Этот диалог продолжился во время второй встречи в августе 1930 года.
Тагор: Я обсуждал… сегодня новые математические открытия, которые говорят о том, что в мире бесконечно малых атомов определенную роль играет вероятность; картина существования не является полностью предопределенной.
Эйнштейн: Факты, которые заставляют науку склоняться к этой точке зрения, вовсе не отрицают причинности.
Тагор: Возможно, нет; однако, кажется, идея причинности не заложена в элементах, и какая-то другая сила строит из них организованную вселенную.
Эйнштейн: Мы пытаемся понять, как организован порядок на более высоком уровне. Существует порядок, в соответствии с которым крупные элементы соединяются и направляют существование; однако в мелких элементах этот порядок не ощущается.
Тагор: Этот дуализм заложен в глубинах существования — противоречие свободного импульса и действующего на него приказа, приводящего к эволюции упорядоченной схемы событий.
Эйнштейн: Современные физики не считают, что они противоречат друг другу. Облака выглядят одним [образом] на расстоянии, но если вы посмотрите на них вблизи, они представляются разупорядоченными каплями воды.
Тагор: Я нахожу параллель в человеческой психологии. Наши страсти и желания не упорядочены, но наш характер подчиняет эти элементы и приводит в гармоничную целостность. Являются ли элементы мятежными, динамическими и обладают ли собственными стремлениями? И есть ли в физическом мире принцип, который покоряет их и придает им упорядоченную организацию?
Эйнштейн: Даже элементы не обходятся без статистического порядка: элементы радия будут всегда сохранять свой специфический порядок сейчас и всегда, как они делали это и раньше. Следовательно, у элементов существует статистический порядок.
Тагор: В противном случае картина существования была бы слишком беспорядочной. Есть постоянная гармония случайности и определенности, которая делает ее бесконечно новой и живой.
Эйнштейн: Я считаю, что все то, что мы делаем и для чего живем, имеет свою причину; и это хорошо, хотя мы и не можем этого увидеть.
Если бы пять лет назад меня спросили, кто выиграл в этом споре, я незамедлительно ответил бы, что верх одержал Эйнштейн. Но сегодня я готов признать, что в этом обмене мнениями честно победил поэт Тагор, который в конце концов заставил Эйнштейна признать, что независимая от человека объективная реальность, существование которой тот всю жизнь отчаянно защищал, есть не что иное, как продукт его собственных религиозных представлений, если не сказать личных интеллектуальных пристрастий. И поэтому именно Тагор, обладающий данными лишь поэтам от бога способностями, самым удачным образом подытоживает те доводы, которые я пытался представить в двух последних главах. Если вы перечитаете этот диалог несколько раз, чтобы привыкнуть к лексике и манере речи Тагора, вы легко обнаружите в его речи ключевые концепции обсуждаемой нами мозгоцентрической космологии: такие понятия, как гёделевская информация, гёделевские операторы (такие как вера), мысленные абстракции для объяснения внешнего мира и неизбежное осознание того, что, какое бы научное объяснение мы ни дали вселенной, пусть даже прекрасно подтвержденное экспериментальным путем, оно всегда будет ограничено нейробиологическими свойствами человеческого мозга, поскольку, в конце концов, единственная доступная нам реальность — это реальность, созданная нашим мозгом. А это означает, что в навязчивом желании осмыслить космос наша самая «человеческая» способность одновременно является и даром, и ограничением.
Философская позиция Тагора помогает мне вкратце коснуться еще одной важной темы — причинности. В соответствии с релятивистской теорией мозга наш мозг создает внутри себя обширную карту причинно-следственных связей, которые он извлекает из информации, поступающей из внешнего мира. Подобно времени, пространству и математике, эта созданная мозгом база данных причинно-следственных связей чрезвычайно важна для нашего выживания и поэтому поддерживалась естественным отбором в качестве способа повышения нашей приспособленности. По моему мнению, как и в отношении восприятия, созданная мозгом причинность определяется множеством поступающих исходных сигналов и собственной точкой зрения мозга. В рамках этого процесса мозг концентрируется на создании краткосрочных причинно-следственных связей, которые имеют смысл в рамках нашей обыденной временной шкалы. Поэтому гораздо более сложные и долгосрочные причинные схемы, возможно лежащие в основе естественных явлений, могут вовсе не учитываться в базах данных причинно-следственных связей мозга. Такой взгляд на причинность отчасти сродни представлениям шотландского философа XVIII века Дэвида Юма, считавшего, что все мысленные построения (или идеи, в его терминологии) и связи между ними, создаваемые нашим мозгом, диктуются нашими органами чувств, опытом и размышлениями.
Понятное дело, большинство физиков, подобно Эйнштейну, не признают мозгоцентрический подход Тагора или кого бы то ни было еще. Как и сторонники математического платонизма, большинство традиционных физиков продолжают доблестно отражать атаки на крепость объективной реальности (или реализм, как говорят философы), поскольку им глубоко претит сама мысль о том, что в наши представления о вселенной и всех ее чудесах закрадывается хоть капля человеческой субъективности. Стоит только посмотреть на YouTube недавнюю дискуссию между физиком-теоретиком Шоном Кэрроллом и буддистским философом Брюсом Аланом Уоллесом — и вы убедитесь в том, что немногое изменилось со времен беседы между Тагором и Эйнштейном. Опять-таки мне кажется, буддистский философ одерживает здесь верх, представляя гораздо более обоснованные взгляды на происхождение реальности.