– Ну конечно. Что гораздо более ценно, чем твоя дружба с самим собой. Несколько странная формулировка, но сойдет.
– Ты меня понимаешь. Никто больше не понимает. И ты меня любишь.
– Беззаветно. Когда не слишком занят.
– Что?
– Чувство юмора, Питер, где твое чувство юмора? В чем дело? Брюхо болит? Несварение души?
– Эллсворт, я…
– Да?
– Я не могу тебе сказать. Даже тебе.
– Ты трус, Питер.
Китинг беспомощно уставился на него; голос Тухи звучал сурово и мягко, и он не мог понять, что ему следует чувствовать: боль, обиду или доверие.
– Ты приходишь сказать мне, что не имеет значения, что ты делаешь, а затем начинаешь рыдать то над одним, то над другим. Ну, давай, будь мужчиной и скажи, что же не важно. Скажи, что ты сам не важен. Покажи это. Ну, смелей. Забудь о своем маленьком Я.
– Я не важен, Эллсворт. Я не важен. О Господи, если бы кто-нибудь мог сказать это, как говоришь ты. Я не важен. И я не хочу быть важным.
– Откуда деньги?
– Я продал Доминик.
– О чем ты говоришь? О круизе?
– Только кажется, что я продал вовсе не Доминик…
– А какая тебе разница, если…
– Она отправилась в Рино.
– Что?
Он не мог понять, почему Тухи так бурно отреагировал, он слишком устал, чтобы думать об этом. Он рассказал, как все случилось; рассказ не занял много времени.
– Ты последний идиот! Ты не должен был этого допускать!
– А что я мог сделать против Винанда?
– Позволить ему на ней жениться!
– А почему нет, Эллсворт? Это лучше, чем…
– Я и не подумал, что он… О Господи, черт возьми, я оказался еще большим дураком, чем ты!
– Но для Доминик лучше, чтобы…
– К чертовой матери Доминик! Я же думаю о Винанде!
– Эллсворт, что с тобой?.. Почему это тебя беспокоит?
– Помолчи, ладно? Мне надо подумать.
Через некоторое время Тухи пожал плечами, сел возле Китинга и обнял его за плечи.
– Извини, Питер, – начал он. – Я прошу прощения. Я был непростительно груб с тобой. Просто я был в шоке. Но я понимаю, что ты чувствуешь. Однако не следует принимать все близко к сердцу. Это не имеет значения. – Он говорил автоматически. Мысли его витали далеко, но Китинг не заметил этого. Он слушал слова. Они были бальзамом для его души. – Это не имеет значения. Ты только человек. А кто лучше? Кто может первым бросить камень? Все мы люди-человеки. Это не имеет значения.
– Боже! – воскликнул Альва Скаррет. – Это невозможно! Только не на Доминик Франкон!
– Он сделает это, – подтвердил Тухи. – Как только она вернется.
Скаррет удивился, когда Тухи пригласил его позавтракать, но услышанные новости сделали это удивление еще больше и болезненнее.
– Мне нравится Доминик. – Скаррет, потеряв всякий аппетит, отодвинул тарелку. – Мне она всегда нравилась. Но получить ее в качестве миссис Гейл Винанд!
– Я чувствую то же самое, – кивнул Тухи.
– Я всегда советовал ему жениться. Это помогает. Придает стиль. Дает своего рода подтверждение респектабельности. Он всегда любил кататься по тонкому льду. Правда, пока что ему все с рук сходило! Но Доминик!
– Почему вам кажется, что этот брак столь плох?
– Ну что ж, это… Черт побери, вы же знаете, что это совсем не то!
– Я знаю. А вы?
– Послушайте, она очень опасная женщина.
– Да. Но это не главный ваш аргумент. Ваш главный аргумент иной: он опасный мужчина.
– Что ж… в каком-то смысле… да.
– Мой уважаемый редактор, вы меня отлично понимаете. Но бывают обстоятельства, когда полезно сформулировать, что и как. Это помогает… сотрудничеству. У нас много общего, хотя вы все время от этого открещивались. Мы – две вариации одной темы, если можно так выразиться. Или играем с двух сторон против одного центра, если вы предпочитаете собственный стиль. Но наш дорогой босс – совсем другая мелодия. Совершенно иной лейтмотив – разве нет, Альва? Наш любимый босс – всего лишь случайность среди нас. А на случайности нельзя полагаться. Вы годами сидели на краю своего кресла, наблюдая за мистером Гейлом Винандом. Не так ли? Поэтому вы понимаете, о чем я толкую. Вы также знаете, что мисс Доминик Франкон тоже ария не из нашей оперы. И вам не хотелось бы, чтобы именно это влияние отразилось на жизни нашего босса. Должен ли я объяснить подробнее?
– Вы умный человек, Эллсворт, – серьезно сказал Скаррет.
– Это давно известно.
– Я поговорю с ним. Вам лучше этого не делать. Он вас не переваривает, вы уж меня извините. Но не думаю, что и я смогу что-то сделать. Если уж он что надумал, то это серьезно.
– Я не ожидаю, что у вас что-то получится. Вы можете попытаться, если хотите, хотя это бесполезно. Мы не сможем предотвратить этот брак. В моих правилах признавать неудачу, если она неизбежна.
– Тогда почему же вы…
– Вам это рассказываю? В порядке обмена, Альва. Снабжаю информацией.
– Я ценю это, Эллсворт. Честное слово, ценю.
– Будет весьма благоразумно и впредь ценить это. Газеты Винанда, Альва, так просто не сдадутся. В единении сила. Ваш стиль.
– Что вы имеете в виду?
– Только то, что нас ожидают тяжелые времена, друг мой. Поэтому лучше держаться вместе.
– Господи, я же с вами, Эллсворт. И всегда был с вами.
– Не совсем так, но Господь с ним. Меня волнует лишь настоящее. И будущее. Как залог нашего взаимопонимания – что вы думаете насчет того, чтобы при первой же возможности отделаться от Джимми Кернса?
– Я вижу, вы ведете к этому уже несколько месяцев! А что плохого в Джимми Кернсе? Он умный мальчик, многообещающий. Лучший театральный критик в городе. У него острый ум.
– Да, ум у него есть – собственный. Но мне не кажется, что вам нужно что-то острое – если не считать вашей собственной остроты. И думаю, что надо быть осторожнее с многообещающими мальчиками.
– А кого посадить на его место?
– Жюля Фауглера.
– Ну, черт возьми, Эллсворт!
– А почему нет?
– Этот старый су… Он нам не подходит.
– Подойдет, если захотите. Подумайте, какое он сделал себе имя.
– Но это же самый невыносимый из всех старых…
– Хорошо, не берите. Мы еще поговорим об этом позже, просто отделайтесь от Джимми Кернса.
– Послушайте, Эллсворт. Для меня все равны, любимчиков у меня нет. Я выкину за дверь Джимми, если пожелаете. Но не понимаю, что от этого изменится и, кроме того, какое это имеет отношение к предмету нашего разговора?
– Не понимаете, – согласился Тухи. – Но скоро поймете.
– Гейл, ты знаешь, что я хочу видеть тебя счастливым, – говорил в тот же вечер Альва Скаррет, сидя в удобном кресле в кабинете Винанда на крыше небоскреба. – Ты знаешь, что я ни о чем больше не думаю.
Винанд, вытянувшись на кушетке, закинув ногу на ногу, молча курил.
– Я знаю Доминик много лет, – продолжал Скаррет, – задолго до того, как ты услышал о ней. Я люблю ее. Люблю, можно сказать, как отец. Но согласись, она не та женщина, в которой твои читатели хотели бы увидеть миссис Гейл Винанд.
Винанд молчал.
– Твоя жена – общественная фигура, Гейл. Она становится ею автоматически. Она принадлежит обществу. Твои читатели вправе ожидать от нее некоторых вещей. Она должна быть символом, если ты понимаешь, что я хочу сказать. Вроде королевы Англии. Можешь ли ты надеяться, что Доминик поднимется до этого? Можешь ли надеяться, что она вообще будет соблюдать приличия? Более непредсказуемой личности я не знаю. У нее ужасная репутация. Но хуже всего – только подумай, Гейл! – разведенная! А мы тратим тонны краски, ратуя за святость семейного очага и чистоту женщины! Как твои читатели переварят это? Как прикажешь мне подать им твою жену?
– Тебе не кажется, что лучше прекратить этот разговор, Альва?
– Да, Гейл, – смиренно сказал Скаррет.
Предчувствуя серьезные последствия, как после жестокой схватки, Скаррет ожидал примирения и искал его.
– Я понял, Гейл! – вскричал он весело. – Я понял, что мы сможем сделать. Мы снова возьмем Доминик в газету, вести рубрику, но другую – объединенную рубрику о доме. Знаешь, хозяйственные советы, кухня, дети и все такое. Это отразит все нападки, все увидят, какая она домовитая и милая, несмотря на все ее девичьи заблуждения. Пусть женщины ее простят. Мы введем особый раздел – «Рецепты миссис Гейл Винанд». Тут уже подойдут ее фотографии – клетчатые платья, переднички, скромная прическа.
– Заткнись, Альва, пока я тебе не дал по морде, – сказал Винанд, не повышая голоса.
– Да, Гейл. – Скаррет попытался встать.
– Сиди. Я не закончил. – Скаррет послушно ждал. – Завтра утром, – сказал Винанд, – ты разошлешь указание во все наши газеты. Ты напишешь, чтобы просмотрели все архивы и нашли все фотографии Доминик Франкон, которые могли сохраниться в связи с ее старой рубрикой. Ты напишешь, чтобы все это было уничтожено. Ты напишешь, что впредь упоминание ее имени или использование ее фотографии в любой из моих газет будет стоить работы всему руководству. В нужное время ты опубликуешь сообщение о нашей свадьбе во всех газетах. Без этого не обойтись. Но это будет самое краткое сообщение, на которое ты способен. Без комментариев. Без статей. Без снимков. Шепни, кому надо, чтобы как следует это запомнили. Это означает увольнение для всех, включая тебя.
– И никаких репортажей – когда вы поженитесь?
– Никаких, Альва.
– Но Господи Боже мой! Это же сенсация! Другие газеты…
– Мне безразлично, что делается в других газетах.
– Но… почему, Гейл?
– Ты все равно не поймешь.
Доминик сидела в вагоне у окна и прислушивалась к стуку колес под полом. Она смотрела, как за окном в сгущающихся сумерках проплывают сельские пейзажи Огайо. Голова ее покоилась на изголовье сиденья, руки безвольно свисали с поручней. Она составляла как бы единое целое с вагоном и двигалась вместе с его оконными рамами, полом и стенками. Края открывавшейся перед ней панорамы расплывались в сгущавшейся темноте, но окно оставалось светлым – вечерний свет поднимался с поверхности земли. Она позволила себе понаслаждаться этим странным освещением; оно заполнило купе и царило в нем, пока Доминик не прогнала его, включив свет.