Когда Доминик ушла, Кики повернулась к Тухи:
– В чем дело? Что у вас произошло, Эллсворт? Что это за разговор – совершенно ни о чем? Лица людей и первые впечатления еще ни о чем не говорят.
– Это, дорогая Кики, – ответил он, и голос его звучал мягко и отстраненно, будто он отвечал не ей, а собственным мыслям, – одно из наших общих и самых больших заблуждений. Нет ничего более значительного, чем лицо человека. И более красноречивого. На самом деле мы можем по-настоящему узнать человека только с первого взгляда. Более того, при этом взгляде мы узнаем о нем все, хотя не всегда бываем достаточно мудры, чтобы развить это наше знание. Ты когда-нибудь задумывалась о стиле души, Кики?
– О… чем?!
– Стиле души. Помнишь знаменитого философа, который говорил о стиле цивилизации? Он называл это стилем. Он говорил, что это самое подходящее по смыслу слово, которое можно найти. Он говорил, что у каждой цивилизации есть свой главный принцип, одна-единственная высшая определяющая идея, и все усилия каждого человека внутри этой цивилизации подчинены этому принципу – неосознанно и неотвратимо… Я думаю, Кики, что каждая человеческая душа также имеет свой собственный стиль, свою главную тему. Ты видишь, как она отражается в каждой мысли, каждом поступке, каждом желании этой личности. Единственный абсолют, единственный императив этого существа. Годы изучения человека не расскажут тебе этого. Но расскажет его лицо. Чтобы описать личность, потребуются тома и тома. Но вспомни его лицо. Больше тебе ничего не понадобится.
– Это совершеннейшая фантастика, Эллсворт. И это, если верно, нечестно. Люди окажутся перед тобой совершенно голыми.
– Хуже того. Голым окажешься перед ними и ты. Обнаружишь себя тем, как ты реагируешь на определенные лица. На определенный сорт лиц… Стиль твоей души… В мире нет ничего важнее человека. Нет ничего более важного в человеке, чем его отношение к себе подобным…
– Ну и что же ты видишь в моем лице?
Он посмотрел на нее, будто только сейчас заметил ее присутствие:
– Что ты сказала?
– Я спросила, что ты видишь в моем лице.
– О… да… Ну что ж, скажи мне имя кинозвезды, которая тебе нравится, и я скажу тебе, кто ты.
– Знаешь, мне нравится, когда меня анализируют. Ну, посмотрим. Моей любимой кинозвездой всегда была…
Но он уже не слушал. Он отвернулся от нее и удалялся, даже не извинившись. Он выглядел утомленным. Она никогда раньше не видела, чтобы он был груб, – разве что намеренно.
Чуть позже до нее донесся его сильный, вибрирующий голос, утверждавший:
– …и таким образом, самая благородная идея на свете – идея абсолютного равенства людей.
VII
«… здесь оно и будет стоять как памятник безграничному эгоизму и ничему, кроме эгоизма мистера Энрайта и мистера Рорка. Оно будет стоять между рядами жилых домов из песчаника с одной стороны и газгольдерами – с другой. Возможно, это не случайность, а перст судьбы, свидетельствующий о ее разборчивости. Иное соседство не смогло бы столь красноречиво выявить кричащую наглость этого строения. Оно будет выситься как насмешка над всеми зданиями города и людьми, построившими их. Наши здания лишены всякого смысла и противоестественны; строение мистера Рорка лишний раз подчеркивает это. Но контраст совсем не в его пользу. Сам факт этого контраста делает это здание частью всеобщего абсурда, причем частью самой комической. Так луч света, проникший в свинарник, делает видимой всю грязь и тем оскорбляет наш взор. Наши строения имеют великое преимущество: они робки и темны. Более того, они нас удовлетворяют. Дом Энрайта смел и светел… Он как пернатая змея. Он привлечет внимание – но лишь к безмерной наглости мысли мистера Рорка. Когда его построят, он станет шрамом на лице нашего города. А шрам тоже по-своему ярок и выразителен».
Это было напечатано в колонке «Ваш дом», которую вела Доминик Франкон. Статья появилась через неделю после приема у Кики Холкомб.
Утром, в день ее появления, Эллсворт Тухи вошел в кабинет Доминик. В руках он держал экземпляр «Знамени», открытый на странице, где была помещена ее рубрика. Не произнося ни слова, Тухи остановился и замер, слегка раскачиваясь на своих маленьких ножках. Казалось, можно было не видеть, а слышать выражение его глаз: в них буквально искрился смех. Губы же его были вполне невинным образом сжаты.
– Ну и?.. – спросила она.
– Где ты встречалась с Рорком до этого приема?
Доминик сидела, глядя на него, опершись правой рукой о спинку стула, на кончиках ее пальцев висел карандаш. Казалось, она улыбается. Она сказала:
– Я впервые его увидела на этом приеме.
– Что ж, я ошибся. Я просто удивлен, – газета зашелестела в его руке, – сменой чувств.
– Да? Но он мне не понравился, когда я его встретила… на этом приеме.
– Именно это я и заметил.
– Садись, Эллсворт. Ты выглядишь не лучшим образом, когда стоишь.
– Не возражаешь? Не занята?
– Не особенно.
Он присел сбоку от ее стола. Сел и в задумчивости похлопал сложенной газетой по коленям.
– Знаешь, Доминик, – начал он, – это нехорошо сработано. Совсем нехорошо.
– Вот как?
– Разве ты не понимаешь, что можно прочесть между строк? Конечно, это заметят не многие. Он заметит. И я заметил.
– Но это написано не для него или для тебя.
– Так что, для других?
– Для других.
– Тогда это подлая насмешка над ним и надо мной.
– Вот видишь? Мне показалось, что сработано неплохо.
– Что ж, у каждого свои приемы.
– А что ты напишешь об этом?
– О чем?
– О доме Энрайта.
– Ничего.
– Ничего?
– Ничего.
Он, почти не шевелясь, бросил на стол газету, просто движением кисти руки, и сказал:
– Кстати, об архитектуре. Доминик, почему ты ничего не написала о здании «Космо-Злотник»?
– А о нем стоит писать?
– О, определенно. Есть люди, которых оно будет весьма раздражать.
– А стоит ли обращать на них внимание?
– Кажется, да.
– И что это за люди?
– О, я не знаю. Откуда нам знать, кто читает то, что мы пишем? Но в этом-то и весь интерес. Все эти незнакомые люди, которых мы никогда не видели, с которыми никогда не говорили или не можем говорить… и газета, где они могут прочесть наши ответы, если мы хотим дать эти ответы. Я убежден, что тебе надо написать несколько приятных слов о здании «Космо-Злотник».
– Тебе, кажется, очень нравится Питер Китинг?
– Нравится? Я чертовски его люблю. И ты тоже полюбишь… со временем, когда лучше узнаешь. Питера Китинга очень полезно знать. Отчего бы тебе не выделить время буквально на днях и не встретиться с ним, чтобы он рассказал тебе историю своей жизни? Ты узнаешь много интересного. Например, что он учился в Стентоне.
– Я это знаю.
– И ты считаешь, что это неинтересно? По-моему, это более чем интересно. Великолепное место этот Стентон. Замечательный образчик готической архитектуры. А витражи в его часовне, они же действительно одни из самых красивых в стране. Кроме того, там так много молодых студентов. И таких разных. Некоторые при окончании получают дипломы с отличием. А других выгоняют.
– Ну и?
– Ты знаешь, что Питер Китинг – один из старых друзей Говарда Рорка?
– Нет. А что, он?..
– Да, он его старый друг.
– Питер Китинг – старый друг всех.
– Совершенно верно. Замечательный парень. Но Рорк совсем не такой. Ты не знала, что Рорк тоже учился в Стентоне?
– Нет.
– Кажется, ты не очень много знаешь о мистере Рорке?
– О мистере Рорке я ничего не знаю. Но мы обсуждаем не мистера Рорка.
– Разве? Нет, конечно, мы обсуждаем Питера Китинга. Но ты же понимаешь, что контраст позволяет убедительнее выявить точку зрения. Как ты сделала это сегодня в своей прелестной заметочке. Чтобы оценить Питера так, как он того заслуживает, попробуем сравнить их. Проведем две параллельные прямые. Я склонен согласиться с Евклидом, что эти две параллельные прямые никогда не пересекутся. Так вот, они оба учились в Стентоне. Мать Питера содержала нечто вроде пансиона, и Рорк жил там в течение трех лет. Все это не столь важно, но от этого последующий контраст получается более зримым и, скажем, более личного свойства. Питер закончил университет с отличием, первым в своем выпуске. Рорк был исключен. Не смотри на меня так. Я не должен объяснять, почему его исключили, мы это понимаем, ты и я. Питер стал работать у твоего отца, теперь он уже его партнер. Рорк также работал на твоего отца, и тот его вышвырнул. Да, именно так. Разве это не символично? Кстати, он сделал это без всякой помощи с твоей стороны – в этот раз. На счету Питера здание «Космо-Злотник» – а Рорк создал лишь киоск для продажи сосисок в Коннектикуте. Питер раздает автографы – а имени Рорка не знают даже производители сантехнического оборудования. И вот Рорк заключает контракт на жилой дом, что для него весьма ценно, ведь это единственное его детище, – а Питер бы этого не заметил, даже если это дом Энрайта, ведь для него контракты дело привычное. Не думаю, чтобы Рорк особенно ценил работу Питера, и никогда не будет ценить, что бы ни случилось. А теперь продвинемся с нашей параллелью еще на шаг. Никто не хочет поражений. Но потерпеть поражение от человека, который в его глазах всегда был символом посредственности, работать одновременно с этой посредственностью и наблюдать, как она взбирается все выше, тогда как он борется изо всех сил и получает лишь мордой об стол, видеть, как посредственность крадет у него один за другим шансы, ради которых он отдал бы жизнь, видеть, как посредственность становится объектом поклонения, терять место, которое хотел бы получить, и наблюдать, как на нем возводится храм посредственности, терять, зная, что тебя приносят в жертву, что тебя не понимают, что со всех сторон на тебя сыпятся только удары, удары, удары – и не от гения, не от полубога, а от Питера Китинга… Ну как, моя маленькая дилетантша, ты считаешь, что испанская инквизиция могла бы изобрести пытку, равную этой?