| "Shut up over there!" someone hissed at them from the crowd. | - Эй вы там, заткнитесь! - прошипел кто-то из толпы. |
| "We're missing it all," she whispered. | - Мы так всё пропустим, - прошептала она. |
| "That's Austen Heller speaking. | - Сейчас выступает Остин Хэллер. |
| Don't you want to hear Austen Heller?" | Разве тебе не хочется послушать Остина Хэллера? |
| Keating looked up at the loud-speaker with a certain respect, which he felt for all famous names. | Китинг посмотрел на громкоговоритель с некоторым уважением, которое вызывали в нём известные всем имена. |
| He had not read much of Austen Heller, but he knew that Heller was the star columnist of the Chronicle, a brilliant, independent newspaper, arch-enemy of the Wynand publications; that Heller came from an old, distinguished family and had graduated from Oxford; that he had started as a literary critic and ended by becoming a quiet fiend devoted to the destruction of all forms of compulsion, private or public, in heaven or on earth; that he had been cursed by preachers, bankers, club-women and labor organizers; that he had better manners than the social elite whom he usually mocked, and a tougher constitution than the laborers whom he usually defended; that he could discuss the latest play on Broadway, medieval poetry or international finance; that he never donated to charity, but spent more of his own money than he could afford, on defending political prisoners anywhere. | С публикациями Остина Хэллера он был знаком не очень хорошо, но знал, что Остин Хэллер является ведущим обозревателем "Кроникл", блистательной независимой газеты, непримиримого противника изданий Винанда. Он знал, что Хэллер - выходец из старинной, очень известной семьи, выпускник Оксфорда. Начав как литературный критик, Хэллер стал тихим маньяком, одержимым идеей разрушения любых форм принуждения, частных или государственных, на небе и на земле. Его проклинали проповедники, банкиры, активистки женских клубов и профсоюзные лидеры. Его манеры были много изысканнее манер светской элиты, которую он высмеивал, а телосложение намного крепче, чем у рабочих, которых он обычно защищал. Он с полным пониманием дела рассуждал и о последней бродвейской премьере, и о средневековой поэзии, и о международной финансовой системе. Он ни гроша не давал на благотворительность, но почти все свои средства тратил на защиту политических заключённых во всём мире. Всё это было хорошо известно Китингу. |
| The voice coming from the loud-speaker was dry, precise, with the faint trace of a British accent. | Из громкоговорителя раздавался сухой, размеренный голос с едва уловимым британским акцентом. |
| " ... and we must consider," Austen Heller was saying unemotionally, "that since - unfortunately - we are forced to live together, the most important thing for us to remember is that the only way in which we can have any law at all is to have as little of it as possible. | - ...мы также должны принять во внимание, -бесстрастно говорил Остин Хэллер, - что поскольку, увы, мы вынуждены жить в обществе, то для нас необычайно важно не забывать, что чем меньше будет каких бы то ни было законов, тем больше будет порядка. |
| I see no ethical standard to which to measure the whole unethical conception of a State, except in the amount of time, of thought, of money, of effort and of obedience, which a society extorts from its every member. | Я не вижу никакой этической мерки, которой можно было бы измерить бесконечную аморальность самой концепции государства. Её можно лишь приблизительно оценить тем временем, физическим и интеллектуальным напряжением, повиновением, наконец, деньгами, которые государство силой выжимает из каждого из своих подданных. |
| Its value and its civilization are in inverse ratio to that extortion. | Ценность общества и степень его цивилизованности находятся в обратной пропорции к его уверенности в необходимости такой силы. |
| There is no conceivable law by which a man can be forced to work on any terms except those he chooses to set. | Ничем нельзя оправдать закон, по которому свободного человека можно заставить работать вообще или не на тех условиях, которые он сам выбрал. |
| There is no conceivable law to prevent him from setting them - just as there is none to force his employer to accept them. | Ничем нельзя оправдать закон, по которому свободный человек лишается права выбирать. С другой стороны, недопустимо навязывать условия работника работодателю - тот сам волен соглашаться или не соглашаться. |
| The freedom to agree or disagree is the foundation of our kind of society - and the freedom to strike is a part of it. | Свобода соглашаться или не соглашаться - основа истинно свободного общества. И частью этой свободы является свобода бастовать. |
| I am mentioning this as a reminder to a certain Petronius from Hell's Kitchen, an exquisite bastard who has been rather noisy lately about telling us that this strike represents a destruction of law and order." | Я говорю об этом лишь в порядке возражения некоему патрицию из трущоб Адской Кухни, лощёному выродку, который в последнее время весьма шумно вещает всем нам, что эта забастовка является нарушением и дискредитацией закона и порядка. |
| The loud-speaker coughed out a high, shrill sound of approval and a clatter of applause. There were gasps among the people in the lobby. | Из громкоговорителя донёсся высокий, пронзительный гул одобрения и шквал аплодисментов. |
| Catherine grasped Keating's arm. | Кэтрин ухватила Китинга за руку. |
| "Oh, Peter!" she whispered. | - Ой, Питер! - прошептала она. |
| "He means Wynand! | - Он же говорит о Винанде! |
| Wynand was born in Hell's Kitchen. | Винанд родился в Адской Кухне. |
| He can afford to say that, but Wynand will take it out on Uncle Ellsworth!" | Он-то может себе позволить говорить такое, но Винанд отыграется на дяде Эллсворте! |
| Keating could not listen to the rest of Heller's speech, because his head was swimming in so violent an ache that the sounds hurt his eyes and he had to keep his eyelids shut tightly. | Китинг не мог толком послушать окончание речи Хэллера - у него дико разболелась голова и любые звуки вызывали такую боль в глазах, что ему пришлось плотно закрыть их. |
| He leaned against the wall. | Он привалился к стене. |
| He opened his eyes with a jerk, when he became aware of the peculiar silence around him. | Китинг резко открыл глаза, скорее почувствовав, чем услышав вокруг какую-то странную тишину. |
| He had not noticed the end of Heller's speech. | Он не заметил, когда Хэллер закончил выступление. |
| He saw the people in the lobby standing in tense, solemn expectation, and the blank rasping of the loud-speaker pulled every glance into its dark funnel. | Он увидел, что люди в вестибюле замерли в напряжённом и отчасти торжественном ожидании, а сухое потрескивание громкоговорителя приковывает все взгляды к его тёмной горловине. |
| Then a voice came through the silence, loudly and slowly: | Потом тишину разорвал отчётливый неторопливый голос: |
| "Ladies and gentlemen, I have the great honor of presenting to you now Mr. Ellsworth Monkton Toohey!" | - Дамы и господа! Мне выпала величайшая честь представить вам мистера Эллсворта Монктона Тухи! |
| Well, thought Keating, Bennett's won his six bits down at the office. | "Что ж, - подумал Китинг. - Свои полторы монеты Беннет выиграл". |
| There were a few seconds of silence. | Последовало несколько секунд молчания. |
| Then the thing which happened hit Keating on the back of the head; it was not a sound nor a blow, it was something that ripped time apart, that cut the moment from the normal one preceding it. | То, что началось затем, дикой болью ударило Китинга по затылку. Это был не гром, не толчок, не взрыв - это было нечто разорвавшее саму ткань времени, нечто отрезавшее это мгновение от предшествовавшего ему совершенно обычного. |
| He knew only the shock, at first; a distinct, conscious second was gone before he realized what it was and that it was applause. | Вначале Китинг почувствовал только удар и лишь потом, по прошествии целой отчётливо осознаваемой секунды, понял, что это, собственно, такое. Аплодисменты. |
| It was such a crash of applause that he waited for the loud-speaker to explode; it went on and on and on, pressing against the walls of the lobby, and he thought he could feel the walls buckling out to the street. | Овация столь бурная, что Китингу показалось, будто громкоговоритель сейчас взорвётся. Овация не стихала, она распирала стены вестибюля, - Китингу показалось, что они начинают опасно в |