– А бабушка говорит, что «Докторская», потому что ее доктора едят!
– А хлеб «бородинский», потому что он с бородой, да, Саш? – Валя слегка повел ухом.
Саша чуть-чуть улыбнулась. Но одна она и больше никто.
– Саш, а ты фломастеры с собой привезла?
– Да, две упаковки, – Сашка оживилась, – а мы что, будем рисовать?
– А хочешь?
– Да. – Глаза девочки засветились от предвкушаемой радости.
– Они наконец-то нашли друг друга, – констатировал Валя и, взяв чашку кофе с неизменными сливками, встал из-за стола. Кофе он любил пить на балконе. – Спасибо. Я пошел.
– На здоровье. На здоровье, – отозвалась Настя, по-прежнему погруженная в какие-то свои думы.
В дверях Валя столкнулся с Евграфом Соломоновичем, который, подумав, решил посетить кухню и напиться зеленого чая со сливками. Он думал, что все уже позавтракали, и никак не ожидал увидеть в сборе всю честную компанию.
– Доброе утро, пап, – с привычной иронией в голосе обронил Валя, пропуская отца вперед. – На завтрак была овсянка.
Сострив в очередной раз, он быстро скрылся из поля зрения Евграфа Соломоновича, а Настя, инстинктивно почувствовав близость ссоры, встрепенулась и предложила мужу яичницу. Евграф Соломонович посмотрел не на нее, а куда-то в ее направлении – взглядом совершенно рассеянным – и отказался. Сашка, не спускавшая глаз с дяди, стала есть не в два, в три раза медленнее. Ей почему-то казалось, что именно с ней первой он сейчас и заговорит. Спасение было в широкой чашке какао – в нее можно было уйти по самые глаза и пить долго. Долго-долго. Сашка вся отдалась этому нехитрому занятию, а Артем, знавший наперед причину подобного поведения сестры, засмеялся в голос и потряс головой.
– Что-то смешное? А?
Евграф Соломонович сел на свое место кухонного диванчика, смиренно и несколько неестественно сложив руки на коленях. Как маленький мальчик. Он переводил взгляд с Артема на Сашку и обратно. И столько подкупающей наивности было в нем!.. На Артема снова нашло. Настя повернулась – она мыла посуду в раковине – и в свою очередь посмотрела на Евграфа Соломоновича и детей. В глаза ей бросилась чудная поза первого, и эта поза сразу все объяснила: и отсутствие мужа за завтраком, и беспричинное веселье сына. Видимо, Евграф начал писать. Снова, после почти годового простоя. В лихорадочные дни подобных писаний Евграф Соломонович становился неадекватен, и настроение его менялось со страшной скоростью…
– Грань, тебе чаю налить? – Голос у Насти выдал нетерпение. Евграф Соломонович непонимающе воззрился на нее. – Ну, давай быстрее: налить?
– Да, зеленого. Место для сливок оставь, пожалуйста. – Евграф Соломонович снова обратился к сидящим с ним за столом.
Саша уже начала облизывать пустую чашку изнутри, упорно не желая отнять ее от лица. Артем ел бутерброд с плавленным сыром, некрасиво набивая рот огромными кусками и совсем не думая, что кому-то это может показаться некрасивым. А Евграфу Соломоновичу всегда казалось. И вот теперь – тоже. Он все думал: как это Артем не понимает, как ему самому от этой некрасивости не странно? Не странно. Настя протянула Евграфу Соломоновичу чашку забеленного зеленого чая и вышла из кухни, еле слышно напевая что-то.
– Над чем же вы все-таки смеялись, а?
– Козырно ты, пап, чай пьешь!.. – Артем одним глотком прикончил свой кофе, потер руками и собрался вставать из-за стола.
– Козырно что? Что это за слово такое?
– Козырно. А ты никогда не слышал?
– Неужели… нет, ну неужели нельзя выражаться как-нибудь иначе?
– Да ладно, пап… – Артем все-таки встал и, попрыгав, чтобы отодвинуть стул, пошел искать брата.
Саша заторопилась вслед за ним.
– Саш, а ты мне – что ты мне хорошего скажешь?
Мгновение девочка выглядела озадаченной, но вдруг все ее личико просияло, и она весело ответила:
– Нестор Раков снова женился, и Валя с Темой сейчас пойдут смотреть на его третью жену!
Саша даже предположить себе не могла, как глубок и длителен будет эффект от сказанного ею. Евграф Соломонович вдруг почувствовал в племяннице ненормальность. Какой Нестор Раков? Какую жену? Что за матримониальные отношения разворачиваются под его носом? Он хотел было спросить обо всем этом, но Саши уже и след простыл. Так Евграф Соломонович остался сидеть совсем один с полной чашкой нетронутого чая. И чая ему почему-то не хотелось. И радость – а ведь это была радость, то чувство, с которым он пришел на кухню, – тоже несколько посерела. Он сидел и смотрел на геометрически правильные линии скатерти: вот один ромб переходит в другой, вот второй переходит в третий… и так до бесконечности материи, ограниченной в каждом конкретном случае площадью обеденного стола. И чего же это все так придумано, что обо всем сидишь и мыслишь?
Евграф Соломонович потряс головой. Он не знал, а может быть, и знал, только не хотел верить, что никто и никогда просто так про Нестора Ракова не рассказывает. И про домового, который, случается, заводится в темноте под кроватью и утаскивает туда неприбранные носки, пугая топотком босых лохматых ног по ночам. И про красную руку, которая ровно в полночь вылезает из ковра над кроватью и собирается тебя задушить. Про это не говорят тому, кто не готов бояться вместе с тобой. Или тому, кто бояться готов слишком.
И Евграф Соломонович был не готов во всех смыслах. И он чувствовал себя не готовым.
Отодвинув в сторону чашку, точно она и вправду ему мешала, Евграф Соломонович покинул ненавистную теперь кухню и пошел на поиски семьи. Все, как оказалось, стеклись в гостиную: в одном углу на ковре среди кучи утренних самолетиков – молодежь с какими-то альбомами в руках, а у окна в кресле – с ногами Настя. И с книжкой. Что же она читает? Евграфу Соломоновичу сильно захотелось, чтобы все ему сразу кинулись показывать и рассказывать, что делает каждый. Чтобы он вдруг стал всем нужен для продолжения всех этих интересных занятий. Чтобы и его позвали играть. Но никто не позвал. Настя машинально перевернула страницу.
– Сегодня в три пополудни по телеканалу «Культура» будут показывать какой-то хороший фильм про жизнь насекомых. – На последней фразе молодежь громко прыснула, окончательно раздосадовав Евграфа Соломоновича. – Фильм обещает быть очень неплохим, – понизил ему планку Евграф Соломонович. – По-моему, французский. Так что, – он обвел родных взглядом, – настоятельно рекомендую посмотреть. Если других дел не предвидится.
Настя со скучающим видом оторвалась от книжки и приятным высоким голосом ответила:
– Конечно, Грань, конечно. – И уже обращаясь к ребятам: – Эй, команда! Слышите? Нам рекомендуют хорошее кино. Саш, слышишь? – Настя заложила книгу пальцем и полуобернулась к веселящимся в углу. Там притихли и обратили внимание.
– А долго оно идти будет? – от группы отделился Валя. Рукав его белоснежной рубашки был перепачкан то ли фломастером, то ли сладостью неизвестного происхождения.
Настя мысленно отправила рубашку в стирку. Артем тер пальцем переносицу, совсем как в детстве, а Сашка дергала его за штанину, при этом прикусив губу от упорства.
– А что такое?
Евграф Соломонович переминался с ноги на ногу.
– Да не знаю… я погулять хотел. – Валя потянулся и слегка порычал, набирая воздух в легкие, а потом выдохнул что было сил. – До трех кончится?
– Кончится в два сорок пять. – Евграф Соломонович глядел совершенно обиженным, что с ним бывало всякий раз, когда его предложение недооценивали.
Он уже собрался уходить, но тут голос подал Артем:
– А что хоть за насекомые?
– Насекомые… откуда мне знать, какие именно… – Теперь Евграф Соломонович уже мстил мелко и не по адресу. – Просто мне это показалось любопытным. А вы уж сами решайте. – И он тихо вышел из гостиной.
Настя проводила его взглядом, а потом долго еще глядела в окно. На мгновение ее губ коснулась улыбка – едва заметная улыбка, с которой к нам иногда приходит воспоминание, нежданное, теплое…
– Нестор Раков всегда неодинаков!.. – Саша засмеялась, очевидно повторяя шутку одного из своих братьев.
Смеяться принялись все трое. Настя глянула на них через плечо – и вновь улыбка посетила ее бледное грустное лицо. Где-то в глубине огромной квартиры послышался звон бьющейся посуды, подытоживая собой очередное субботнее утро в семье Декторов. Ибо Евграф Соломонович разбил свою любимую чашку.
Глава 9
Семейство Декторов никогда не нуждалось. Не нуждалось в том смысле, в каком нуждаются люди, не позволяющие себе за сезон износить более чем одну пару ботинок, брюк, одного-двух свитеров домашней вязки. Они пили соки и покупали книги. Одного этого достаточно, чтобы считать их семьей среднего класса. Человек, тратящий деньги на книги, в глазах многих выглядит легкомысленным транжирой. «Ведь ты же не станешь читать ее по второму разу!» – обычно восклицают они и продолжают дивиться упорству, с которым вы отказываетесь от нового пуловера или юбки, предпочитая им томик Теннисона. Они не поймут никогда и в лучшем случае обзовут вас библиофилом. В худшем – перестанут давать вам деньги на эти самые книги, если вы сами их не зарабатываете. С подобным отношением в ранней студенческой юности столкнулся склонный к мучительному самоанализу Фрейд, который и спустя десятилетия помнил скупость отца, прервавшего с сыном переписку по этой самой причине. Повзрослевший Зигмунд помнил. И однажды упомянул парой слов в «Толковании сновидений» – книге, покупкой которой сегодня наверняка стыдят не одного молодого ученого.
Евграфа тоже в свое время стыдили. И ходил он пристыженный и думал, что даром ест свой хлеб на этом свете. И портил он себе нервы от этого, и вообще собрался было… а потом подумал и стал подрабатывать. Написал сценарий для мультфильма и отнес его на студию Горького – самую единственную тогда киностудию. А там взяли. И еще попросили. Так студент не повторил путь психоаналитика. Но прошел свой.
Евграф Соломонович, обретя возраст, исчисляемый годами, и опыт, исчисляемый только бог знает чем, незаметно для себя изменил точку зрения. Сам стал стыдить. Если Настя собиралась пойти с сыновьями в кино, то Евграф Соломонович с ними не шел, довольствуясь рассказами посмотревших. Хвала человеку с богатым воображением!.. И, отпуская семью получать приятные впечатления, не забывал сказать: «Только билеты дорогие не берите!» А стыдил он преимущественно Валю, столь на него самого похожего. Ибо Валя заведовал выдаваемой ему наличностью весьма умело: он спускал все на необходимые ему вещи, причем вещи наилучшего качества.