– Так он же бежит!
«Вот как все просто!» – читалось в ее глазах.
Евграф Соломонович чуть не гыкнул в ответ. Он все никак не мог понять логику разговора с ребенком, уяснить, как ему, взрослому, надо себя вести.
– Смотри. – Сашка решила, что ее собеседник заслуживает доверия и потянула его за рукав. Она хотела ему что-то показать. – Смотри! Это пес Сулейман. Его хозяин уехал в Японию, а он остался дома, – Сашка перевернула альбомную страницу. – Вот его подружка, Моника Кяу. Они вместе ходят гулять. – Еще страница. – Сулейману пришло письмо от хозяина.
Евграф Соломонович стоял, склонившись, и слушал Сашкину историю очень внимательно. И не потому, что в ней было для него что-то новое. Нет. Просто наступающий вечер, Сашка, его сегодняшнее блуждание в поисках человека, соглашающегося его выслушать, – все это было той самой Сашкиной историей про пса Сулеймана. Евграфу Соломоновичу становилось спокойно и хорошо. Но он подозрительно относился ко всем чувствам, посещавшим его редко. Он по-прежнему ждал вопроса о смысле жизни и собирался кого-то куда-то вести, указывая путь…. И никак не мог предположить, что ведом он сам. И что иногда люди хотят остаться на месте – никуда не стремиться и молча любить друг друга.
…Хозяин оставил ему деньги. Пятьдесят рублей. Пес Сулейман купил конфеты со вкусом банана.
Евграф Соломонович угадывал в псе Сулеймане и его подружке Валю с Ниной. Япония явно возникла из рассказов о дяде Мане, который там трудился на кафедральном поприще – читал лекции в университете. Но вот почему Сулейман? Евграф Соломонович пытался вычитать Сашкину жизнь между строк ее незатейливых произведений.
– Кому же твой Сулейман обязан столь экзотическим именем?
Сашка запуталась, вслушиваясь в вопрос, и улыбкой попросила повторить.
– Ну, почему Сулейман? Не Бобик, не Тузик, не, наконец, Барбос?
– Его так назвал Тема. Он сказал, что когда у него будет овчарка, он назовет ее Сулейманом. А у меня не будет собаки, пока я не вырасту. И у Темы не было, когда ему было, как мне. Он хотел. – Сашка взяла красный фломастер и подрисовала Сулейману ошейник, отчего он стал еще меньше похож на собаку, чем был.
Евграф Соломонович принял вид немного озадаченный: разумеется, дети хотят иметь дома зверей. Разумеется. И чем больше им этих зверей достают родители, тем больше они хотят их иметь еще. Дети радуются, звери – едят и какают, а родители ходят за ними с совком и тряпкой. Интересная получается взаимосвязь!
Однако о том, что Артем хочет овчарку, Евграф Соломонович слышал впервые. Артем отлично помнил день, когда из красного школьного уголка они с Валей принесли домой на расквартирование черепаху. Как они заботливо устроили ее в ванной и как папа, заглянувший туда и обнаруживший жилицу, устроил совет, на котором ультимативно заявил: либо я, либо ЭТО. И ЭТО, понятное дело, пришлось удалить, дабы не разрушать семью. Поутру, пока мальчики спали, Настя завернула Фросю в газетку и вынесла на лестничную клетку. Дальнейшая судьба кочующей черепахи от человечества сокрыта мраком. Евграф Соломонович с необычайной живостью представил себе шерстяную овчарку, вспомнил про неизбежную весеннелетнюю аллергию и понял, что только она способна сравниться с ремонтниками по невыносимости своего присутствия.
– А Валя? – Евграф Солмонович набрался храбрости узнать всю правду.
– У Валиной подружки есть Лазан. Нина обещала взять его с собой.
– То есть как «с собой»? – Разговор с Сашкой явно принимал интересный оборот.
– С собой, когда они с Валей поженятся и поселятся в его комнате, – Сашка перестала шуршать фломастером по бумаге и уставилась на дядю. Лицо у того по какой-то неведомой ей причине менялось. Устами младенца истина, как всегда, глаголала в самый неподходящий момент.
Евграф Соломонович провел ладонью по лицу и скособочил очки:
– И когда они переезжают?
– Когда Нина закончит свой колледж. Она станет архитектором и построит нам всем дома, – уточнила Сашка, чувствуя на уровне инстинкта, что Нинин авторитет нуждается в защите.
– Н-да. Каждому – по однокомнатной конуре с удобствами. – Евграф Соломонович уже не слушал ее, а Сашка в очередной раз удивилась его непонятливости: как человек – взрослый и большой – поместится в конуру? И потом Сашке совместное проживание никогда не казалось в тягость. Она до сих пор удивлялась, почему ее мама, папа и бабушка живут отдельно от мамы и папы Артема и Вали, когда Серафима Ферапонтовна все равно готовит им обед, и Настя всегда берет ее, Сашку, в кино.
Евграф Соломонович должен был переварить полученную информацию и все больше склонялся в сторону обеда.
– Саш, иди, мой руки и садись за стол.
– А что у нас сегодня на обед?
– Овощной суп, две сосиски и макароны.
– А я не хочу суп!
– Саш! Не обсуждается!
– Ну ты же не ешь его! Почему я должна? У-уу!..
– Не будем переходить на личности! Я старый язвенник – нашла с кого брать пример.
– Но я не хоч-ччу! Он невкусный! – Сашка для усиления эффекта передернула плечами.
– В войну, дорогая моя, – Евграф Соломонович оперся руками на спинку пустующего стула, – дети ели суп из отцовских ремней! Так что прекращай, пожалуйста, свои выступления и иди мыть руки.
Сашка, надувшись, сползла со стула, всем своим видом показывая, что подчиняется исключительно в силу физического превосходства Евграфа Соломоновича. Евграф Соломонович изогнул бровь и проводил племянницу скептическим взглядом, не отходя от стула.
Ели они молча, сидя друг напротив друга и двигая от одного к другому миску с хлебом по мере надобности. Сашка тщательно пережевывала ненавистную вареную капусту и думала, что к сорока годам тоже будет есть, как Евграф Соломонович, – что хочет. Евграф Соломонович, зажмурившись, глотал не менее ненавистную рисовую кашу, запивая ее более терпимой ряженкой. Сашке еда Евграфа Соломоновича казалась несомненно более вкусной, чем ее собственная, хотя она прекрасно знала «липучесть» рисовой каши и «комочки» ряженки. Евграф Соломонович, угадывая Сашкины мысли, налил ей полкружки ряженки, зная наперед, что целую она даже в «наказание» ему не выпьет. Сашка молча придвинула к себе кружку и стала, посапывая, пить. Евграф Соломонович, подогнув левую руку, правой размазывал по тарелке остывший рис.
Но вот в коридоре послышалось шебуршание: дверь открывали ключом. Кто-то возвращался. Сашка, услышав и обретя предлог досрочно расстаться с супом, нырнула со стула и вприпрыжку побежала в коридор, каждым движением выражая радость наступившей свободы. Евграф Соломонович, отодвинув тарелку, отправился вслед за племянницей. Он остановился у своей любимой калошницы – Сашка прильнула к двери, – он же принял позу Наполеона и ждал. Дверь распахнулась с характерным скрипом несмазанных петель и впустила в квартиру Артема. Да, это был несомненно Артем. Только что-то в нем было не то. Евграф Соломонович все вглядывался и пытался разобрать, все вглядывался… Сашка взвизгнула и захлопала в ладоши.
Артем был красный как рак – от кончиков пальцев до корней волос.
Июньское солнце сожгло его.
Глава 13
Я люблю эти дни, когда замысел весь уже ясен и тема угадана…
И о многом другом еще можно подумать, о многом другом.
Евграф Соломонович недаром ел свой хлеб. Точнее, не совсем даром. Если теперь все тяготы трудовой жизни лежали исключительно на Настиных хрупких плечах, то так было не всегда, отнюдь не всегда. Было время, и не столь далекое, когда фамилия Декторов находилась в зените славы, и мама Вовочки Степаненко, с которым дружил в школе Валя, рассказывала по телефону маме Сарочки Берлинблау все обстоятельства этой крепкой дружбы. А мама Сарочки – женщина, скроенная тоталитарно и монолитно, с какой точки на нее ни посмотри, – глубокомысленно восклицала: «Да. Декторы – это известная фамилия». И мнения Сарочкиной мамы и мамы Вовочкиной тогда совпадали.
Не так давно это было: чуть больше двадцати лет назад, в поздних семидесятых. Настали дни, когда поколение семидесятых заправски пудрит носы всей ныне здравствующей литературной тусовке, но тогда об этих юнцах никто еще и слыхом не слыхивал. Их простые мамы – физики и скромные врачи – их еще не родили. Богема имеет свойство не наследовать от родителей. Во всяком случае, наследовать не все.
Итак, процветали другие. Декторы были одними из. Евграф Соломонович как раз принимал поздравления с выходом его последней третьей книжки пьес. Тогда драматургов печатали централизованно – безо всяких там грантов и конкурсов. Печатали по имени. У Декторов имя было закоренело драматургическим. Сценарист-отец по мере старения отходил от излюбленного жанра и тоже примыкал к сыновнему делу. И так они творили на радость окружающим. А книга-то, с которой поздравляли нашего героя, действительно была последней. Только он об этом не знал, как, впрочем, не знал никто. И книга была его любимой, потому что он писал ее для своих еще не родившихся детей. Он уже был женат, и Настя ждала прибавления в середине следующего месяца. Так что выход книги был более чем своевременным. Евграф Соломонович искренне радовался, что может из любимого самим Сетона-Томпсона сотворить новую историю. Он был, как фонвизинский Недоросль, мастер рассказывать истории. Бывало, как начнет… и он рассказал.
Валя полгода назад, плавая в Интернете, нашел в каком-то виртуальном магазине ту самую, последнюю книжку. Значились все выходные данные, даже картинка с обложки была скопирована. Заплатить просили всего сорок три рубля семьдесят копеек. Валя подивился точности, с которой ее оценили. В разделе рецензий не стояло ни одной, что это значило, сами понимаете что. Валя исправлять ситуацию обманным родственным способом не стал, никакого отзыва не сочинил, и никому ничего не сказал. Евграф Соломонович жил не на другой планете: он сам знал жестокую сетевую правду и привык принимать ее спокойно. По крайней мере, привык так думать.