[26], которые не контактировали друг с другом и были независимы от Евразии. Это делает возможным существование шести полностью независимых случаев. Однако трудно найти хотя бы двух ученых, которые без возражений согласились бы с указанным количеством. Например, Уэбб (Webb 1975) также добавляет соседствующий с Месопотамией Элам, который будет рассмотрен далее в этой главе, а также регион озер Восточной Африки, на котором мы не остановимся. Становление прочих цивилизаций, очевидно, происходило во взаимодействии с уже возникшими цивилизациями или с их преемниками. По этой причине цивилизация не может быть предметом статистического анализа. Учитывая уникальность обществ, мы, как представляется, не можем сделать никаких обобщений на основе небольшого количества независимых случаев.
Однако один общий фактор для всех случаев налицо: все цивилизации возникли в долинах рек и практиковали аллювиальное земледелие. На самом деле большинство из них пошли дальше, начав искусственно, при помощи артефактов, затоплять долины рек водой после наводнений. В отличие от доисторических периодов, когда развитие происходило во всевозможных экологических и экономических условиях, история и цивилизация могут рассматриваться как продукт одной особой ситуации — аллювиального и, возможно, ирригационного земледелия.
Даже после того как большинство упомянутых цивилизаций распространились дальше по континенту, их ядро в течение долгого времени оставалось в аллювиальных долинах рек. Индская цивилизация распространилась по всему западному побережью Пакистана и Индии, но ее центром вплоть до самого коллапса была одна река. Нил ограничивал Египет в течение гораздо большего периода — с 3200 по 1500 г. до н. э., когда началась политика экспансии. В течение указанного периода варьировалась лишь его протяженность по долине реки. Даже впоследствии его могущество продолжало базироваться на берегах Нила. Китай занимал обширную территорию, но его экономическим и стратегическим ядром оставались лёссовые аллювиальные почвы Северо-Китайской равнины. Шумеры, Аккад, древняя Ассирия, а также Вавилонская империя располагались по берегам Тигра и (в основном) Ефрата с 3200 по 1500 г. до н. э. Эти цивилизации появились в результате подражания друг другу в одних и тех же экологических условиях речных долин и даже пустынных оазисов Евразии. Хотя в Америке земледельческие истоки доколумбовых народов были другими, ряд (хотя и не все) ключевых прорывов к урбанизации и письменности произошел в связи с ирригацией, которая оставалась ядром империй вплоть до прибытия испанцев.
Теперь общий паттерн стал отчетливее. Если учесть миной-скую цивилизацию, то она будет исключением, поскольку аллювиальное и ирригационное земледелие здесь по большей части отсутствовало. Цивилизация майя в Мезоамерике также является исключением. В более поздних случаях роль аллювиального и ирригационного земледелия была значительно меньше. Мы не можем объяснить Хеттскую, Персидскую, Македонскую или Римскую империи подобным образом. Тем не менее во времена самой ранней истории в Евразии и Америке в долинах рек что-то произошло, и это имело глубокие последствия для цивилизаций. Но почему?
Мой ответ адаптирует и комбинирует уже существующие объяснения. Но я подчеркиваю два важных момента. Во-первых, большинство локальных эволюционных историй являются функционалистскими и излагаются в терминах возможностей и стимулов для социального продвижения, я же, напротив, буду говорить о неотделимости функциональности и эксплуатации. Метафора «клетки» получает продолжение: главная особенность экосистем и человеческих реакций на них — закрытие дороги к отступлению. Обитатели этих территорий в отличие от людей, живущих в других условиях по всему миру, были вынуждены принять цивилизацию, социальную стратификацию и государство. Они оказывались в ловушке определенных социальных и территориальных отношений, фокусируясь на том, как сделать эти отношения интенсивнее, а не на том, как их избежать. Это вело к появлению возможностей для развития коллективной и дистрибутивной власти, результатом чего стали цивилизация, социальная стратификация и государство. Этот аргумент схож с теорией «инвайронментальных ограничений» (средовой ограниченности) Карнейро (Carneiro 1970; 1981), которую воспроизводит Уэбб (Webb 1975) (см. далее в этой главе) без теоретического акцента на демографическом давлении и милитаризме. Поэтому ключевая роль ирригации может состоять в существенной интенсификации изоляционистских или заключающих в «клетку» сил доисторического периода. В нашем объяснении причиной являются именно силы, заключающие в «клетку», а вовсе не аллювиальное или ирригационное сельское хозяйство, которые были всего лишь обычной формой этих сил или их индикатором в данную историческую эпоху.
Во-вторых, на разных стадиях повествования в этой и следующих двух главах я преуменьшу значение аллювиального и ирригационного земледелия в первых цивилизациях. Мы должны учитывать их отношения со смежными экосистемами и народами, а также стимулирующее воздействие первых на вторые. Я не претендую на собственную оригинальность в этом аспекте (см. последние работы таких ученых, как Адамс (Adams 1981) и Роутон (Rowton 1973, 1976) по Месопотамии, или работы Фланнери и Ратье по Мезоамерике (рассматриваемые в следующей главе). Я только формализую эти акценты при помощи модели пересекающихся сетей власти, рассмотренной в главе 1: экстраординарное развитие цивилизаций в Месопотамии или где бы то ни было еще можно объяснить путем изучения пересекающихся сетей власти, рост которых стимулировали аллювиальное и ирригационное земледелие. В той степени, в которой эти сети могут быть поняты при помощи другой конвенциональной модели «центр — периферия», модель пересекающихся сетей власти ограниченна. В частности, модель сетей власти позволяет нам лучше осознать, что это были цивилизации с множеством акторов власти', они не были унитарными обществами. Номинально они состояли из власти двух уровней: ряда маленьких политических единиц, зачастую городов-государств и более широкого цивилизационного «культурного/регионального» комплекса. Это наблюдение не является моим (Renfrew 1975).
Тем не менее оба подхода могут быть использованы в дальнейшем. Пытаясь осмыслить новые находки, археологи часто обращаются к довольно избитым социологическим теориям. Зная это, социолог может попытаться использовать свои теоретические компетенции для реинтерпретации археологических данных. Я проиллюстрирую это на примере разделяемой мной критики в сборнике эссе, посвященном переходу к государственности на примере древнего Нового Света Джонса и Кауца (Jones and Kautz 1981). Среди этих эссе аргумент Коэна и МакНейша в целом схож с моим в описательном смысле. Они с недоверием относятся к эволюционистам и направлены на исследования частных региональных спусковых механизмов к государственному состоянию, основанных на процессах заключения в «клетку», учитывающих региональные различия. Но большинство теоретических эссе в сборнике не могут принять этого в дальнейшем. Они увязают в двух спорах, давно известных социологам.
Первый спор разворачивается в эссе Хааса (Haas). Он по понятным причинам возмущен функционалистскими теориями государства и чувствует необходимость в создании того, что он называет «конфликтной» моделью, выстраиваемой вокруг борьбы классов, а не процессов социальной интеграции. Ни один социолог не нуждается в еще одном раунде спора модели «конфликта» против моделей «интеграции», бесконечно ведущегося на протяжении 1950-60-х гг. Современная социология рассматривает эти две модели как диалектически связанные: функционирование создает эксплуатацию, и наоборот. Только в исключительных условиях (с одной стороны, сообщество равных, с другой — захватническая война или война на уничтожение) могут быть выявлены общества, в которых преобладает что-то одно — интеграция или конфликт. Мы не найдем таких примеров, работая с ранними государствами в этой или следующей главе.
Второй спор возник в книге двух соавторов — Коу и Китинга (Сое and Keatinge), справедливо обращающих внимание на роль религии в формировании государств в древнем Новом Свете, в частности на способность религии к культурной интеграции значительно больших территорий, чем те, которыми могли управлять древние государства. Это означает, утверждают авторы, что религиозные, культурные и идеологические факторы должны обладать существенной «автономией» в социальной жизни. Во вступлении редактора на этом аргументе сделан особый акцент. Они предполагают разные способы синтеза идеологических и скорее материальных факторов. Следует добавить, что эта тяга к «автономии идеологических факторов» характерна и для других сфер, в которых сотрудничают археология и антропология (например, мнение Шеннана о Стоунхендже см. Shennan 1983). В этом случае я едва ли могу заявить, что мейнстрим теоретической социологии может с легкостью предложить готовое решение. Тем не менее дискуссии между защитниками «автономии идеологических факторов» и материалистами не затихают в социологии уже более полувека. Но я попытаюсь найти решение в томе 3.
Ошибка в том, что идеологию, экономику изображают как аналитические идеальные типы, которые актуализированы в обществах как автономные структуры или «измерения» либо «уровни» единого всеобъемлющего «общества». Согласно этой модели можно оценить вклад каждой из них в определение всеобъемлющей структуры общества. Но, судя по описанию Коу и Китинга, ситуация в древнем Новом Свете диаметрально противоположная. Они демонстрируют, что, напротив, различные социальные отношения, в которые вступают люди (отношения производства, торговли, обмена мнениями, супругами, артефактами и т. п.), создают две социопространственные сети взаимодействия, одна из которых — государство — была относительно небольшой, а другая — религия или культура — относительно более широкой. Было бы смешно предположить, что государство не содержало «идеальных» факторов или религия не содержала «материальных». Напротив, они были различными потенциальными основами, составляющими «реальные» и «идеальные» общества. Одна из них — государство — соответствовала социальным потребностям, которые требовали территориально централизованных, авторитетных организаций, которые могли быть организованы только на весьма ограниченных территориях. Другая — культура или религия — соответствовала социальным потребностям, основанным на более широком диффузном сходстве опыта и взаимной независимости. В главе 1 я назвал это