Из других источников мы доподлинно знаем, что русские и поляки всегда отличались высоким ростом. Впрочем, видимо, в Вильно осели русины так называемого полесского типа — низкорослые блондины.
Для нас любопытно здесь вот еще что. Безусловно, идеалом красоты Средневековья и более позднего времени был темный брюнетический тип европейца. Но, кажется, не только ради любви к литовцам епископ наделяет их «модными» антрополигическими чертами. До сей поры в Литве известен очень темный тип людей, и именно чистых литовцев. Это выдает определенное южное происхождение части балтов. Видимо, тот средиземноморский антропологический пласт, который выделяют многие антропологи в Прибалтике, вошел не в состав венедов, как считал А. Г. Кузьмин, а как раз в состав балтов. И может быть, легенда о римских переселенцах, которые заложили основы литовской народности, не лишены рационального зерна? Интересно, что в XVII веке хорват Юрий Крижанич в своей книге «Политика» сетовал на то, что славяне, а он имел в виду прежде всего своих соотечественников и западных славян, не слишком красивы по сравнению с западными европейцами.
Не было среди соотечественников Крижанича жгучих брюнетов, которыми гордились в XVII веке Испания, Франция и Италия, не было и ярких блондинов. С сожалением Крижанич говорит, что его соотечественники — все шатены с серыми глазами, редко голубыми. Для нас же это интереснейшее свидетельство того, что в позднем Средневековье основным антропологическим типом западных и южных славян был так называемый среднеевропейский, со многими признаками, который роднит этот тип с нордическим. Мода на брюнетов приходит и уходит, а антропологические признаки славянских народов остаются, показывая их историческую преемственность к древним северным предкам. И то, что для Крижанича было некрасивым, для других иностранцев и в другое время было признаком того, что славяне внешне очень красивые люди. Возможно, Крижанич как католик, живший в православной Московии, получивший западное образование, получил вместе с ним и комплекс определенной неполноценности перед западноевропейцами, столь характерный для западного славянства в целом и вовсе неизвестный русскому народу в то время. Вернемся к литовцам и их соседям, белорусам.
В сборнике 1882 года «Живописная Россия», посвященном Белой Руси и Литве, есть примечательные строки: «У белоруса русые, часто почти белые волосы, серые, светлые глаза… вообще наружностью белорусы отличаются как от великоруссов, так и от литовцев и латышей. Они среднего роста, от 2 аршин 3 вершков до 2 аршин 7 вершков и редко до 8 и 9 вершков. Волосы русые, лицо большею частью круглое… в молодости женщины очень красивы, но скоро стареются…».
Говоря о балтийских соседях белорусов, сборник отмечает: «Тяжелое прошлое наложило свою печать как на физиономию, так и на характер латыша. Он мрачен, задумчив, какая-то скорбь и как будто недовольство отпечатаны на его лице, в типичном отношении совершенно схожем с одноплеменными литовцем и пруссом. У него светлые глаза, русые волосы; он среднего роста, но статен и ловок… Многовековой гнет, конечно, имеет сильное влияние на характер латыша… Литовцы, за редким исключением, имеют волоса белокурые, в юности совершенно белые, доходящие почти до цвета жемчуга; в среднем возрасте и в старости волоса темнеют, но никогда не переходят в рыжий цвет. Глаза у большинства голубые. Нос большею частью античный, в прямой линии с челом. Лицо и тело цвета совершенно белого. Вообще, настоящий литовец физиономией разниться от белоруса, у которого черты более мужественныя, волоса большею частью темного цвета, также и глаза. Женщины литовские отличаются приятной наружностью… славятся своей красотой. Правильные черты лица, голубые глаза, белокурые волосы, гибкий стан отличают их от белорусских женщин, хотя между последними тоже много красавиц». Любопытно, что сведения о литовцах и белорусах XIV века прямо противоположны сведениям из XIX века. В древности перед нами предстают темные и мужественные литовцы и рыжие, невоинственные русины, в конце XIX века все наоборот. Впрочем, сведения о белорусах в «Живописной России» носят несколько непоследовательный характер, что внимательный читатель уже заметил. Интересно, что в XIX веке белокурость ассоциировалась с женственностью. Важно другое. Наряду с характерными нордическими чертами у литовцев имеется действительно сильная южная примесь. Причем темные литовцы значительно темнее своих темных белорусских соседей, и это нельзя объяснить влиянием переселенных в Литву из Крыма караимов.
Вернемся непосредственно к скифам. Действительно, В. В. Битнер подметил удивительный и необъяснимый факт. Вроде бы скифы были более тысячи лет южными соседями славян, а славянам о них никогда и ничего не было известно. Ни эпос, ни легенды не отразили даже поверхностного знакомства славян с чуждым ему иранским племенем. Наши летописи, в самой их самобытной части, не испытавшей влияния античной учености, не ведают в прошлом чуждого нам огромного и могущественного племени по соседству. Факт более чем удивительный. И еще, как уже отмечалось, в славянских языках можно отыскать множество параллелей с санскритом, языком индийских арьев, и фактически нет заимствований из иранской группы индоевропейских языков. Это тем более поразительно, что по признанию многих историков скифы-пахари, по их мнению, несомненные праславяне, принадлежали к единому культурно-бытовому миру «царских» скифов, кочевников, но влияние последних почему-то совершенно не отразилось в лексике, хотя, казалось бы, естественно, должно было иметь место проникновение иранских слов, связанных с бытом и военным делом. Однако этого не происходило. Почему? Ведь такое влияние обязательно бы происходило, если бы скифы разговаривали на североиранских диалектах. И единая скифская материальная культура на северных землях Причерноморья и Приднепровья существовала тысячу лет. А языковых заимствований нет.
Убежденные «иранисты» в отчаянии хватаются за три слова в русском языке, которые якобы заимствованы из иранских диалектов у скифов: «собака», «топор» и «хорошо». Тут же приводятся их славянские эквиваленты: «пес», «секира», «добро». Но кроме неуклюжей попытки оторвать славянское лексическое наследие от общего индоевропейского словарного фонда эпохи единства в этой попытке более ничего заслуживающего внимания усмотреть невозможно. Все эти несуразности улетучиваются как утренний туман под лучами восходящего светила, если спокойно, со смирением и без псевдоученой гордыни признать, что правы были наши предки, правы были и византийские ученые мужи, когда видели в скифах тех, кем они всегда были — славян. Для ученого византийского мира, для наших средневековых летописцев это был факт, не требующий никаких специальных комментариев.
И то, что византийцы называют русское войско Святослава в X веке тавроскифами, это не дань античной литературной традиции, как некоторые стараются это представить, это просто констатация факта, который в империи ромеев не вызывал никаких сомнений. Тавроскифы — это не вычурная фигура речи византийских историков, а безусловная историческая реальность. Есть и древний грузинский пергаментный манускрипт об осаде Царьграда русскими в 626 году (войском князей Лахерна и Лалоха), в котором говорится: «Осада и штурм великого и святого града Константинополя скифами, которые есть русские».
Вопреки сложным построениям Б. А. Рыбакова в его книге «Геродотова Скифия», где наш без кавычек выдающийся историк доказывает славянство скифов-пахарей и искусственно отрывает от них «царских» скифов, «отец истории» Геродот четко заявляет, что все скифы, и царские в том числе, называли себя сколотами, а не только скифы-пахари, как считает Рыбаков, и все сколоты говорили на одном языке. Мифический царь этих сколотое Таргитай, прародитель царских скифов, фигурирует в самом архаичном пласте русского былинного эпоса под именем Тарха Тарховича. В России была и старая боярская фамилия Тарховых.
Этимология этнонима «сколоты» совершенно верно возводится Б. А. Рыбаковым к культу солнечного диска у славян — «коло». Кроме этого филологи выстраивают цепочку преемственной связи этнонимов: «сколоты», «скальвы», «склавины», «словене». Но самое интересное, что группа новгородцев, поселившаяся в XVI веке среди саамов, на самом севере современной Норвегии, принесла местным оленеводам не только православную веру, но и самоназвание: сколты. И эти сколты до сих пор считают себя отдельным народом, неразрывно связанным с русской государственностью, не смешиваясь ни с норвежцами, ни с саамами, ревностно чтят память Иоанна Грозного, даровавшего им права на эти северные земли. В этнониме «сколты» слышится нечто, что отколото от единства, как в древности сколоты могли воспринимать своих полубожественных предков, отколовшихся от солнечного бога-прародителя. Вспомните «Слово о полку Игореве», где русичи воспринимают себя даждьбожьими внуками, внуками солнечного бога.
Историк А. Д. Удальцов считал, что автохтонное население Поднепровья никогда не менялось, лишь видоизменялся этноним этого единого народа: сколоты-паралаты, затем «споры-спалы», потом «поляне». Алазонов Геродота Удальцов считал предками южной ветви славянства. Еще раз возвратимся в геродотову Скифию. Когда царь скифов «царских», и остальных подвластных скифов Арианта, повелел каждому подданному принести наконечник стрелы, чтобы посредством такой своеобразной переписи населения узнать истинное количество скифов, то число наконечников потрясло воинственного царя. Он повелел отлить из них священный котел и поставить в центр своей земли. Этот географический центр с этого момента приобретал значение священного центра не только Скифии, но и универсума в глазах скифов. И вот что удивительно. Котел этот был установлен в земле скифов-пахарей.
Здравый смысл подсказывает, что царь не стал бы ставить столь священную реликвию в землю хотя и подчиненных, но чужеземцев. Скифы «царские» и скифы-пахари были одним народом сколотое, что, несомненно, доказывается всем антропологическим материалом, как мы уже убедились, скифов Крыма и Приднепровья.