Когда государство обширно и при этом хорошо управляется, расцветают ремесла и торговля, и это государство ещё больше богатеет...
У всякого народа должна быть единая цель. У великого народа и цель должна быть великой.
Беда, что не разумеют даже близкие соратники этой цели. Приходится Диру нести бремя власти одному, а соратникам давать объяснения, доступные их разумению, — дескать, и звери сбиваются в стаи, и люди сплачиваются в племена, когда возникает угроза для жизни. Ежели такой угрозы нет, всякий норовит Жить сам по себе, всякий сам зажигает свою лучину...
Потому-то и продолжает Дир посылать подарки кагану хазарскому, чтобы не забывали светлые князья — висит кривая сабля над русской землёй, не побережёшься — мигом снесёт голову.
Общая угроза сплачивает вернее, чем обещание общего блага.
Всякий предводитель желает благополучия своим подданным. Не бывает таких злодеев, которые желали бы своему народу бед и несчастий. Однако, желая счастья своему племени, всякий вождь видит свой путь к достижению общего блага. Самый короткий — отнять добро у соседа, чтобы накормить своих сородичей. Однако и сосед стремится к тому же, собирает под свои стяги удальцов, чтобы грабить слабейшего.
Возможно ли жить хорошо, не обижая соседа?..
От устья Сулы на севере и до самого Олешья в Днепровском лимане вдоль всего степного побережья реки располагались редкие мирные славянские поселения — ничем не укреплённые, открытые со всех сторон.
Особенно много их было в районе днепровских порогов.
Здесь путешественники могли отдохнуть и пополнить запасы продовольствия.
В Олешье поджидали разведчиков, возвращавшихся из чужих пределов.
Жители прибрежных станов побаивались степняков и никакой помощи каравану не оказывали.
По вечерам, пристав к берегу на ночёвку, воевода Радомир тщательно расставлял караулы, по нескольку раз за ночь обходил берег, заставляя бодрствовать притомившихся на вёслах ратников.
Скоро дошли до грозных порогов. Там вольные воды Днепра с трудом пробивались через каменные гряды, могучая река бурлила и пенилась, не пропускала тяжело груженные лодьи.
Всякий порог имел своё имя, о каждом рассказывали легенды. У всякого был свой норов — и Кодак, и Будило, и Вольный, и Званец, и Горегляд, и Таволжаной, и Волкова забора на свой лад чинили препятствия путешественникам.
Радомир заставил всех облачиться в кольчуги и брони, по высокому берегу пустил дозоры, а оставшиеся корабельщики поставили лодьи на припасённые деревянные катки, стали перетаскивать лодьи через опасные места.
Скованную попарно челядь вели берегом, грузы перетаскивали на крепких спинах.
Аскольд без особой охоты влезал в кованый панцирь, считая предосторожности Радомира излишними, но лишь до той поры, пока сам не испытал на себе крепость кривой сабли кочевника, пока не потерял нескольких пасынков из своей дружины.
Случилось нападение степняков уже на исходе дня, когда измученные корабельщики заканчивали переход через очередной порог.
Это был знаменитый Ненасытен — шесть тысяч шагов посуху, с грузом на плечах, затем толкать лодьи на катках...
Намаялись до захода солнца, наломали хребты, и уже застучали в котлы кашевары, призывая всех к ужину, как вдруг, откуда ни возьмись, выметнулась на берег ватага отчаянных степняков.
Караульщики запоздало ударили в барабаны, закричали благим матом, да было поздно.
Засверкали кривые сабли в руках узкоглазых дикарей, тучей полетели калёные стрелы.
После молниеносной схватки остались лежать на береговом песке два лодейника.
Ночью справляли горестную тризну, высоко в степное небо улетал дым погребального костра.
До утра воины не снимали оружия, все ждали, что степняки повторят нападение, и готовы были дать достойный отпор.
— Пронесло на сей раз... — перед самым рассветом сказал Надёжа. — Не иначе как будут нас поджидать у Кичкаса.
Юный лодейник Ждан осмелился спросить:
— А почему там?
— На Кичкасе им удобно грабить. Там, вишь, брод. Конники могут накинуться с любого берега, отбить от каравана лодью или две и безнаказанно скрыться на другом берегу, а уж там — ищи ветра в поле!.. На Кичкасе не ведаешь, с какого боку ждать опасности — то ли спереди, то ли сзади, то ли с левого боку, то ли с правого. Так-то вот...
— А будет ли место, где никто не нападает?
— Будет, — усмехнулся Надёжа. — Как выйдем в открытое море, там и пойдём без опаски. Одно у нас утешение — вниз река сама несёт. И хоть идти по порогам несладко, а назад подниматься — и того горше. Четыре недели идёшь вверх по реке, и ни минуты покоя... Степные воры знают, что в лодьях у нас — царьградские вина, паволоки, диковины заморские, того ради на караван могут налететь во всякую минуту.
В четырёх днях пути ниже Волковой заборы находился остров Хортица.
Туг караван задержался надолго, чтобы дать передышку натруженным рукам лодейников, уложить в лодьях грузы, поставить мачты и проверить корабельные снасти.
На Хортице оставляли до осени деревянные катки, на которых придётся перетаскивать лодьи на возвратном пути.
В укромном месте у священного капища приносили обильные жертвы славянским богам — Волосу, Перуну и Роду.
Здесь послы и торговцы прощались с Русью — иные до осени, иные и навсегда.
Последняя долгая стоянка перед выходом в открытое море была на острове Березани. Здесь запасали впрок пресную воду, латали паруса, а чтобы уберечься от высокой морской волны, наращивали борта низко сидящих лодий связками сухого камыша.
С утра пораньше отправлялись в путь. По морю лодья шла под парусом, лодейники отдыхали, нежась под тёплым солнышком.
Лодейщик Надёжа удобно устроился на носу и зорко поглядывал по сторонам.
К Надёже подошёл Ждан, спросил, указывая в морскую даль, где скользил по самому краю моря косой парус:
— Скажи, Надёжа, кто может плавать посреди моря?
— Греки... Обычное дело, корсунские дозоры заметили наш караван, послали гонца на границу. У них так дело поставлено. Сейчас приготовятся воевать...
— Греки боятся посольского каравана?
— А то нет?! Кто там угадает — послы идут, торговые люди или дружина молодцов?.. Нас на шести лодьях наберётся две сотни ратников. Ого-го! Небольшой городок с наскока взять можно... Потому и шлют греки гонца, чтобы опередить нас, чтобы выставить корабли с жидким огнём. Страшная сила этот греческий огонь. Под водой горит!..
— Заговорённый, знать, — высказал догадку Ждан.
— Кто их, греков, разберёт, — махнул рукой Надёжа. — Я-то сам от греческого огня пока не пострадал, но от людей слышал, что нет от него спасения никому.
Как только стало известно о приближении каравана тавроскифов, турмарх Николай распорядился выслать им навстречу два дромона, с тем чтобы принудить чужеземцев предъявить все товары таможенной страже и объяснить свои намерения.
Толмач, посланный с одним из дромонов, вскоре вернулся на лёгкой лодчонке и сообщил, что идут не торговцы, а послы тавроскифского правителя.
Выслушав доклад расторопного толмача, Николай приказал ему отправляться на пристань и передать послам приглашение разделить трапезу.
Что ни говори, а прибытие посольства явилось приятной неожиданностью, вносившей некоторое разнообразие в монотонно текущую жизнь отдалённого пограничного гарнизона.
Помимо беседы с чужеземцами, сулившей немало любопытного, Николаю представлялась нечастая возможность составить доклад в столицу империи, чтобы хоть как-то напомнить о себе — есть, мол, на границе с варварским миром некий турмарх Николай, исправно служит, предан отечеству. И отчего бы не перевести его в один из шумных торговых городов или, на самый худой конец, не прибавить жалованья?
Облачённый в парадные одежды, сопровождаемый небольшой свитой из младших архонтов, комендант Николай вышел к главным воротам крепости, дабы лично встретить поднимавшихся по узкой каменистой дороге послов тавроскифов.
Гордо вскинув голову, Николай скосил глаза на своих архонтов и остался их видом вполне доволен. Николай знал, что и сам он выглядит не хуже.
Солнце весело играло на отдраенных до блеска нагрудных бляхах и бармицах, ярко горел вызолоченный шлем с развевавшимся по ветру пучком конских волос.
Весь облик коменданта должен был свидетельствовать о том, что в крепости царит идеальная воинская дисциплина и что дела во всей Ромейской империи обстоят наилучшим образом.
Чуть позади Николая, старательно сопя, тянулись в струнку младшие командиры, а сбоку переминался с ноги на ногу тавроскиф-вольноотпущенник, исполнявший обязанности толмача. По случаю торжественного приёма чужеземного посольства толмачу вместо постолов были выданы высокие юфтевые сапоги, и толмач то и дело с самым довольным видом притопывал каблуками, словно оценивая прочность казённой обуви.
Двое тавроскифов с немалым достоинством приближались к Николаю.
Впереди, держа в руках окованный красной медью ларец, шёл молодой мужчина, за ним важно двигался чернобородый здоровяк, одетый в штаны германского сукна и златотканый плащ константинопольской работы.
После кратких взаимных приветствий Николай осведомился о целях посольства.
— Мы направляемся к императору Михаилу с личным посланием великого кагана Дира, — сказал молодой посол и изобразил некое подобие поклона.
Затем он выразил желание предъявить верительную грамоту, но Николай сказал в ответном слове, что вполне доверяет словам посла, и избавил своего толмача от чтения варварского текста.
— С этой минуты вы попадаете под покровительство Ромейской империи! — торжественно провозгласил Николай. — Вы можете рассчитывать на кров и пищу!.. Прошу покорно закусить чем Бог послал...
Без задержки послы проследовали за Николаем в триклиний, расположились за изысканно сервированным столом.