Однако именно из несущественных мелочей складывается вся наша жизнь.
Прежде, обращаясь к прошлому, читатель, по существу, оставался в настоящем: отличия прошлых эпох от окружающей реальности мало кого интересовали, да на эти отличия никто и внимания не обращал.
А теперь каждый всё больше стремится воспринять былое именно в тех чертах, которые отличают его от современности, и тем самым совершить побег из опостылевшей реальности в далёкое прошлое...
То, что современный человек считает основополагающими ценностями, могло ведь и вовсе не являться таковыми для людей иной эпохи и иной культуры.
И наоборот, кажущееся нам сейчас ложным или малозначимым было самым истинным и крайне существенным для человека иной эпохи.
Государство Русское формировалось на земле, со всех сторон окружённой народами, желавшими жить на ней: печенегами, уграми и хазарами — на юге, чёрными булгарами — на востоке, скандинавами — на севере, поляками и немцами — на западе...
Для того чтобы выстоять в непрерывных войнах с врагами, наше государство должно было требовать от соотечественников столько жертв, сколько их было необходимо.
Для того чтобы сохранить политическую независимость, чтобы сберечь исконную культуру, свои вековые святыни и верования, народ должен был не только терпеливо сносить нечеловеческие тяготы и лишения, но и делать это вполне осознанно, добровольно, чтобы не отнимать у растущего государства силы ещё и на преодоление внутренних распрей.
Именно так закладывались основы того, что потом назовут загадочной славянской душой.
Во все времена на Руси нравственной опорой становились люди, которые ради общего блага готовы были жертвовать и своим достоянием, и самой жизнью.
Ехал князь Аскольд из земли дреговичей через землю древлянскую, и к очередной ночёвке обоз подошёл к воротам богатой усадьбы боярина Надёжи.
Оповещённый гонцами, сам древлянский боярин вышел к новым тесовым воротам, чтобы низким поклоном приветствовать Аскольда, подержать повод коня и помочь спуститься на резное крыльцо.
После взаимных приветствий Надёжа под руки проводил дорогого гостя в светлицу, усадил к пиршественному столу. Следом за Аскольдом вошли несколько сотников, а все прочие обозники отправились в повалушу, где им был приготовлен и сытный ужин, и мягкое сено для ночёвки.
Долго подтягивался к боярской усадьбе обоз с дреговичской данью, шумели на конюшне гриди, суетилась дворня на поварне. В светлице ужинали чинно и разговоры велись вполголоса — знали сотники честь и место.
Выждав приличествующее случаю время, дав насытиться Аскольду и его сотоварищам, боярин Надёжа доверительно поведал свежие вести:
— Днями вернулся из Киева мой кормщик — за железными скрепами и гвоздями для новой лодьи ездил, — так сказывал, будто от хазарского кагана в Киев гонцы прибыли... Не знаю, правду ли говорили на торгу, но кормщик мой слышал, будто каган хазарский нынче летом задумал на империю походом идти...
Аскольд задумчиво кивнул, и по лицу его нельзя было угадать, обрадован князь этой вестью или озабочен.
Усталые сотники молча тянули хмельной мёд, заедали горячими, с пылу с жару, пирогами.
— И говорили на торгу, будто у кагана хазарского силёнок своих маловато, просит подсобить, чтобы вместе идти на греков. Я так думаю, дело стоящее. Вместе с хазарами можно пойти воевать...
— Про то не нам судить, — деликатно заметил Аскольд. — По весне соберутся на весенний снем все князья, что приговорят, так и будет. У тебя, Надёжа, сколько в дружине ратников?
— До четырёх сотен.
— А сколько лодий?
— Шесть.
— Пока ещё есть время, посылай корабельщиков в лес, чтобы наладили ещё столько же. Чует моё сердце, что нынче нам большой поход предстоит.
— Да, сейчас самая пора лодьи ладить, — согласился Надёжа. — В лесу дерева стоят сухие, звонкие... Завтра же сам с корабельщиками и пойду.
— Добро. А теперь проводи меня в опочивальню. Старые раны ноют, спасу нет... Видать, к ненастью.
Пригибаясь против порывов сухого морозного ветра, путаясь ногами в полах тяжёлой волчьей шубы, Надёжа устало брёл впереди своего обоза, обкусывая льдинки с усов и озабоченно поглядывая то на хмурое небо, то на неприютные берега. Зимние вьюги намели на Припяти новые мысы и острова, занесли снегом приметные камни и сровняли с полем устья речушек и рек, так что ни одного верного знака не мог отыскать Надёжа, глазу не за что было зацепиться, а душа наполнялась тревогой, и не раз начинало казаться боярину, что проглядел он нужный сворот зимней санной тропы и вот уже которую версту ведёт свой обоз впустую, не приближаясь, а отдаляясь от цели.
Летом Надёжа в любую непогоду сумел бы определить, где находится и много ли воды под долблёным днищем крутобокой лодьи, но теперь, очутившись среди снежных просторов, растерялся бывалый боярин. Брёл он впереди своего обоза, не оглядываясь на своих корабельщиков и не дожидаясь никого, если возникала заминка, когда какая-нибудь из лошадей, грузно ступая по льду, оскальзывалась и падала, весь десяток розвальней останавливался и мужики собирались возле упавшей лошади, поднимали её руками, кнутами и крепкой бранью, проклиная на чём свет стоит не столько замученную невинную скотину, сколько непривычный лодейникам зимний речной путь.
— Эгей, Надёжа! — прокричал, приближаясь к боярину, долговязый нескладный кормщик Арпил. — Много ли нам ещё идти осталось?
Надёжа остановился, озабоченно почесал в затылке, сказал неуверенно:
— Вёрст пять... От силы — шесть.
— Хоть бы дойти до какого ни то жилья, — вздохнул Арпил. — Не по нраву лодейникам ночевать в снегу, мы, чай, не птицы. Тетёрка пускай в сугробе ночует, тьфу!..
— Должны дойти, — сказал Надёжа, но в голосе его было больше упрямства, нежели уверенности.
— Лошади выдохлись, стать бы нам под кручей, передохнуть самую малость, — предложил Арпил.
— Поднатужимся и одним разом дойдём до места, там уж и отогреемся, — стараясь говорить бодрым голосом, откликнулся Надёжа. — Сдаётся мне, осталось совсем ничего... Скоро будет излучина, за ней устье ручья...
Вздохнул кормщик Арпил, вернулся к оставленным розвальням, вновь потащил за собой выбившуюся из последних сил кобылёнку и розвальни, доверху нагруженные рогожными кулями с припасами.
Боярин Надёжа отошёл от санной тропы на два шага в сторону, оглядел растянувшийся по льду обоз, старался подбодрить проходивших мимо лодейников — кого приветливым кивком, кого ласковым взглядом.
Видел боярин, что изрядно измучены люди ледовой дорогой, однако и то понимал, что нельзя им сейчас становиться на днёвку — ветер с каждым часом крепчает, того и гляди, задует в полную силу, и уж тогда-то им точно не поспеть дойти до места, придётся ещё одну ночь в снегу коротать...
Последним в обозе шёл молодой лодейник Ждан, бодрился из последней мочи.
— Что, Жданко, есть ли ещё сила? — спросил Надёжа, улыбаясь юноша.
— Не в том сила, что кобыла сива, а в том, что не везёт!
— Вовсе изнемог?
— Потерпим, боярин!
— Ну-ка, полезай в сани... Передохни чуток.
У Ждана ещё достало сил выкрикнуть петушиным голосом:
— Сила по силе — осилишь, а сила не под силу — осядешь...
— Где только прибауток набрался?.. — усмехнулся боярин, подхватывая лошадёнку Ждана под уздцы.
Ждан ничком повалился на розвальни, кое-как забрался под дерюгу, прикрывавшую рогожные кули, свернулся калачиком.
Надёжа потащил лошадёнку вдогонку за обозом, ушедшим вперёд по реке, оставившим после себя лишь парующие конские яблоки да жёлтые пятна мочи.
Выйдя из-за речной излучины, увидел Надёжа, что обоз вновь стоит. Поднимают обозники упавшую клячу Арпила, хлещут её по бокам кнутами, тянут за хвост, а она лишь ногами бессильно сучит по льду, встать не может.
Оставив кобылку прикорнувшего Ждана, Надёжа подошёл к головным саням, помог поставить изнемогшую клячу на ноги, затем поглядел по сторонам, выискивая взглядом хоть какое-нибудь укрытие от пронизывающего ветра, где бы можно было на время укрыться обозу, передохнуть самую малость, а там и дальше двигаться.
Углядев неширокий распадок на гористом берегу, Надёжа крикнул Арпилу, чтобы кормщик уводил обоз туда, а сам боярин решил забраться на кручу, поглядеть, где находится и не виднеется ли поблизости человеческое жильё, не курится ли дым над чьим-нибудь домом...
Арпил потянул свою кобылку напрямик, через заструги и сугробы, поспешая вывести розвальни на чистое место, где снегу было наметено всего в ладонь, а местами и того меньше. Хотя изнурённая кобылка и оскальзывалась местами на ровном льду, всё же сани покатились резвее, а следом за Арпилом и весь повеселевший обоз устремился к высокому берегу, к желанной передышке на многотрудном пути.
Проваливаясь по пояс в рыхлом снегу, цепляясь руками за торчащие кое-где кусты и корни, Надёжа карабкался на кручу, как вдруг над рекой послышался треск, испуганное лошадиное ржание и всполошённые крики лодейников:
— Держи, держи!..
— Сбоку заходи, сбоку!
— Тяни-и-и...
Оглянувшись с откоса, увидел Надёжа, что у самого берега зияет чернотой разверзшаяся полынья, бьётся передними копытами о хрупкий лёд испуганная до смерти кобылка, тяжеленные розвальни тянут её под воду, и как ни старается Арпил, не может удержать её, а едва вырвались у него из рук вожжи, кобылку утянуло в пучину.
Кинулся Надёжа вниз по отвесному склону, кубарем скатился, едва цел остался. Сразу же бросился к оставшимся розвальням, принялся сбрасывать дерюжные попоны, будто удостовериться хотел, что под воду ушло нечто не столь уж важное, а сам готов был люто выть от досады, ибо знал, что сокрылись подо льдом драгоценные железные скрепы и гвозди, помещавшиеся именно на первых санях, под присмотром надёжнейшего Арпила.