Для восстановления равновесия нашего бюджета наибольшее значение, мне кажется, имеет сегодня не ликвидация продовольственных и иных дотаций, нет: то, что государство тратит на это, оно получает в виде налога с оборота через искусственно завышенные цены на промышленный ширпотреб. Наибольшую остроту имеют сегодня три бюджетные проблемы: налог со спиртного, налог на импорт ширпотреба и чрезмерные расходы государства.
Убежден — с антиалкогольной кампанией в ее нынешнем виде необходимо кончать. В народе уже говорят, что это «второй Афганистан», и из этой «войны» тоже нужно выбираться как можно скорее. Это бюджетное кровопускание (от которого выиграл лишь самогонщик) еще более подорвало финансовое состояние страны и еще более усугубило неравновесие на рынке. Будем считать, что мы заплатили за науку. Восстановление нормальных бюджетных доходов от спиртного, расширение импорта потребительских товаров и отмена поддержки через искусственно высокие закупочные цены убыточных хозяйств в деревне дали бы бюджету столько, что все намерения Госплана и Госкомцен вновь прижать потребителя через скоропалительную реформу розничных цен потеряли бы всякий смысл. Бюджету этого с лихвой хватило бы, чтобы и без реформы цен ликвидировать его нынешний дефицит.
Но есть и другая сторона этой проблемы — неоправданные расходы бюджета. Сокращения или вовсе избавления от них тоже с лихвой хватило бы, чтобы ликвидировать нынешний бюджетный дефицит. Оборона. Международные обязательства. Партийный, государственный и хозяйственный аппарат. Правоохранительные органы и пенитенциарная система: у нас за решеткой или за колючей проволокой сидит в несколько раз больше людей, чем в США. А какие это работники?!
Но и это далеко еще не все. Бюджет ищет деньги и в то же время беспрекословно финансирует тот же Минводхоз, а это (с зарплатой) — 16 миллиардов в год, то есть шестая часть нынешнего дефицита! Минэнерго продолжает требовать (и получает!) деньги на проектирование и строительство новых гидроэлектростанций. Интересно, задумывался ли кто-нибудь, когда-нибудь в нашем высшем экономическом руководстве, что строительство Саяно-Шушенской ГЭС началось, по-моему, еще в 1962 году и не закончено полностью до сих пор? Это сколько же раз вколоченные в нее средства могли бы обернуться за это время, сколько денег мог получить бюджет! И разве только эта ГЭС? А мы все плачем: денег нет, денег нет! Да есть, и много есть, надо только наконец научиться их считать! Слава богу, что от тракторного завода в Елабуге наконец-то решились отказаться. Значит, все-таки и мы не безнадежны, и мы, когда припрет, можем деньги посчитать? Очень бы хотелось рассматривать этот последний факт как начало общего оздоровления финансового мышления в стране. Но трудно отделаться от впечатления, что, судя по нынешней линии наших ведомств, отвечающих за финансовое состояние страны, до этого еще, к сожалению, далеко.
Четвертая, важнейшая, на мой взгляд, проблема экономического равновесия и непременное условие создания единого интегрированного рынка в стране — образование некоего избытка предложения над спросом, подрыв монополии производителя во всех областях производства и на рынке, развитие и поощрение социалистической конкуренции. Мы уже сделали первые шаги в этом направлении. Государственный заказ в промышленности уже в 1989 году ненамного превысит 40 процентов от всей производимой продукции. Назрел либо полный отказ от государственного заказа (обязательных поставок), либо сведение его к минимуму и в сельском хозяйстве. Как бы туго ни шло дело, но появилась реальная надежда, что уже в первой половине 90-х годов 60–70 процентов средств производства в стране будут продаваться свободно, через оптовую торговлю или по прямой договоренности между поставщиками и потребителями. Но все это пока недостаточно для подрыва безраздельной власти социалистических монополий на рынке и все это не дает никакой гарантии ни против безудержной инфляции в результате вздувания цен производителями, ни против низкого качества их продукции.
Признаюсь, мне лично не нравится никакой контроль над рыночными ценами. Но я понимаю: если сейчас, в условиях высочайшей монополизации нашей промышленности, мы ликвидируем Госкомцен и отдадим все ценообразование на волю непосредственных производителей (именно им, поскольку покупатель у нас везде еще бесправен и безгласен), мы добьемся лишь повторения знаменитого «кризиса сбыта» 1923 года. Слепой эгоизм производственных коллективов — это страшная вещь, и без централизованного контроля над основными, главными ценами наши производители лишь вздуют в этих условиях цены на все и на вся до небес. Контроль над ценами может быть отменен лишь тогда, когда мы создадим у себя «рынок покупателя» — устойчивое, постоянное превышение предложения над спросом по всем товарам, когда острая, здоровая конкуренция станет нормой, а не исключением в нашей жизни. Когда конкурировать будут все: государственные предприятия с государственными предприятиями, индивидуально-кооперативный сектор — с государственным производством, кустари и кооператоры — между собой. А все они, вместе взятые, — с устойчивым и свободным импортом, который есть норма для всякой «открытой экономики», то есть экономики, не отгороженной от внешнего мира ни административными барьерами, ни «закрытой», необратимой валютой, ни запретительными таможенными тарифами.
Если нам удастся всего этого добиться в ближайшее десятилетие — это будет выдающееся достижение, подлинная победа перестройки, а значит, и возвращение всей нашей экономики к здравому смыслу, к саморазвитию ее без всяких искусственных взбадриваний, понуканий и кнута. Но некоторые важные шаги в этом направлении мы, мне кажется, могли бы сделать уже сегодня, не откладывая дела на 90-е годы. Я имею в виду прежде всего такие содействующие развитию рынка меры, как разработка «антитрестовского законодательства», пресекающего если не все, то самые одиозные попытки к полной монополизации рынка и насилию над потребителем. Я имею в виду также необходимость пусть даже и несколько искусственного, но тем не менее очень важного для торможения монополистических тенденций раздробления наших наиболее могущественных объединений на самостоятельные хозрасчетные предприятия, производящие одну и ту же продукцию или одни и те же услуги. Думаю, например, если бы у Аэрофлота были бы какие-то (скажем, республиканские) конкуренты, дело бы не было в таком плачевном состоянии, как сейчас. Какой-то дополнительный толчок должен получить и процесс формирования межотраслевых объединений, то есть, по-другому говоря, свобода перелива капитала из отрасли в отрасль. И наконец, я опять возвращаюсь к тому же, о чем говорил выше: импорт, импорт и еще раз импорт.
А пятое (последнее по счету, но отнюдь не по важности) условие полновесности и действенности нашего рубля — реальный его курс и обратимость во все валюты мира. Некоторые вконец отчаявшиеся голоса предлагают решиться на этот шаг уже сейчас и в качестве первого этапа разрешить предприятиям свободную покупку и продажу иностранной валюты. Думаю все-таки, что сейчас это нереально.
Для того чтобы ввести хотя бы частичную обратимость рубля, обратимость его для предприятий (но пока не для «человека с улицы»), нам необходимо прежде всего завершить реформу оптовых цен и добиться полнокровного развития оптовой торговли средствами производства. Без реформы оптовых цен задача неразрешима хотя бы уж потому, что при нынешних деформированных пропорциях цен мы не можем иметь более или менее достоверного курса рубля. Как известно, нынешний его курс сложился на базе чисто волевого решения, принятого Сталиным в 1950 году: он перечеркнул тогда синим карандашом расчет специалистов, по которому 1 доллар стоил примерно 14 тогдашних рублей, и написал вместо 14 цифру 4, сказав при этом что-то вроде того, что, дескать, и этого им хватит. Дорого же нам стоил потом этот синий карандашик! Однако факт остается фактом: нынешний курс рубля нереален, определить его более или менее достоверно мы сможем только после того, как наведем порядок в ценах. Это будут, конечно, не нынешние 68 копеек за доллар, но, уверен, и не те спекулятивные 7,5 рубля за доллар, по которым сегодня почти официально покупаются и продаются рубли, скажем, в Западном Берлине. Одно, однако, можно предвидеть уже сейчас: девальвированный рубль сделает экспорт для наших предприятий-экспортеров намного более выгодным, а импорт — намного менее выгодным, чем сейчас.
Другое важное условие — оптовая торговля средствами производства — необходимо для того, чтобы рубль стал «внутренне конвертируемым», то есть чтобы любой держатель рубля, будь то отечественное предприятие или иностранный партнер, мог в любой момент потратить его у нас в стране на то, что ему нужно. Сейчас такой возможности ни у того, ни у другого физически нет.
Конечно, для того, чтобы иметь конвертируемость рубля хотя бы на уровне общегосударственных счетов, необходимы и резервы для выравнивания неизбежных колебаний платежного баланса. Никакого «чуда» и здесь ожидать не следует. И для нас, как и для любой другой страны мира, эти резервы могут быть получены только из естественных, так сказать, традиционных источников: форсирование экспорта, золотой запас, маневр долгами, прямые иностранные инвестиции, международный кредит. В этом смысле мне кажется принципиально важным, что мы начинаем наконец менять паше отношение к международной валютно-финансовой системе и ее институтам. Если играть — так играть «по правилам», а этому мы никогда не научимся, если будем и дальше оставаться в мире в позиции «гордого одиночества».
Но если конвертируемости рубля для предприятий мы можем добиться уже в первой половине 90-х годов, то полной его конвертируемости (конвертируемости и для «человека с улицы») нам, если не тешить себя иллюзиями, вряд ли удастся достичь раньше конца следующего десятилетия. Причина все та же: полная конвертируемость рубля невозможна без реалистических пропорций в розничных ценах, иными словами, без глубокой реформы розничных цен. А здесь, я повторяю еще раз, нам торопиться нельзя. Слишком многое сейчас поставлено на карту, слишком нетвердо еще стоит на ногах перестройка, чтобы можно было пойти на риск погубить ее одним неосторожным движением.