Условиям, в которых сегодня еще продолжается наша политическая жизнь, и в самом деле угрожают эти опустошительные бури. Их опасность даже не в том, что они, возможно, навечно установят тоталитарный порядок. Тоталитарное господство, подобно тирании, несет в себе семена собственного уничтожения. Как страх и бессилие, из которого этот страх вырастает (эти антиполитические принципы), ввергают людей в ситуацию противопоказанную политическому действию, так и одиночество и логико-идеологическое дедуцирование наихудшего, что можно из него извлечь, создают антисоциальную ситуацию и таят принципы, разрушительные для любого человеческого общежития. Тем не менее организованное одиночество куда более опасно, чем неорганизованное бессилие всех тех, кем правит тираническая и произвольная воля одного человека. Его опасность в том, что оно угрожает смети этот знакомый наш мир, который везде, видимо, подошел к концу, прежде чем новое начало, растущее из этого конца, успеет утвердить себя.
Независимо от подобных рассуждений, которые как предсказания мало полезны и еще менее утешительны, остается фактом, что кризис нашего времени и его осевой опыт выдвинули совершенно новую форму правления, которая как возможность и постоянная опасность, похоже, останется с нами надолго, точно так же как остаются с человечеством другие формы правления, возникавшие в разные исторические моменты и основанные на разных базисных видах опыта, — монархии, республики, тирании, диктатуры и деспотии, — несмотря на их временные поражения.
Но остается также истиной, что каждый конец в истории неизбежно таит в себе новое начало; это начало есть залог, обещание будущего, единственная «весть» человеку, которую этот конец вообще способен породить. Дар начинания, еще до того как начало превращается в историческое событие, есть высшая способность человека; в политическом отношении он тождественен человеческой свободе. «Initum ut esset homo creatus est» — «Начало совершилось, человек сотворен был», — сказал Августин.[1017]
Это начало гарантировано каждым новым рождением; оно и в самом деле воплощено в каждом человеке.
Послесловие к русскому изданиюХанна Арендт и проблема тоталитаризма
В нашем обиходном теоретическом сознании проблема, которую ученица М. Хайдеггера и К. Ясперса Ханна Арендт еще полвека назад обозначила как проблему тоталитаризма, долгое время фигурировала под различными названиями. Во времена (и с легкой руки) Н. С. Хрущева она официально именовалась у нас как проблема «культа личности Сталина», а в самом начале перестройки получила (благодаря усилиям Г. X. Попова) новое, совсем уж анонимное клише — «административно-командная система». Если сопоставить то содержание, которое сопрягалось с этими этикетками, с тем, что имела в виду сама X. Арендт под точно определенным термином «тоталитаризм», сразу же станет очевидным происшедший здесь теоретический регресс. Регресс, который так и не удалось замаскировать, покрыв задним числом рассуждения об административно-командной системе (становившиеся все более отвлеченными и риторичными) заморским словом «тоталитаризм», экспортированным наконец в Россию вместе со «сникерсами». Отсюда ясна необходимость для нас нового, вторичного просвещения по вопросу, который мы, так и не успев осмыслить, уже успели основательно «заболтать». И надо надеяться, что публикация книги X. Арендт в русском переводе послужит делу такого просвещения.
I
Уже самое первое знакомство с этой книгой дает возможность понять, что просвещение, которому она способствует, носит совсем не гелертерски-терминологический характер. От того, как мы будем понимать ту систему, под железной пятой которой наши народы жили на протяжении многих десятилетий, зависит степень нашего самопонимания, включая и понимание страны, в какой живем в настоящее время. Если то была тоталитарная система в теоретически выверенном смысле этого понятия, какое нам предлагает X. Арендт, у нас будет один вывод, касающийся, кроме всего прочего, и нашего современного состояния. Если же это была командно-административная система (хотя бы и под модным клише «тоталитаризма»), то вывод как о нашем не столь уж отдаленном прошлом, так и о перестроечно-постперестроечном настоящем будет совсем иным. Итак, что же такое тоталитаризм?
Согласно X. Арендт, тоталитаризм — это прежде всего система массового террора, обеспечивающая в стране атмосферу всеобщего страха. Страха тотального, пронизывающего все поры общества, оказавшегося под властью «вдохновителей и организаторов» системы террора. Это определение сразу же дает возможность более точно поставить вопрос о хронологических рамках тоталитаризма. Есть перманентный, систематически осуществляемый массовый террор, под страхом которого живет население всей страны, — значит, есть тоталитаризм. Нет этого «тоталитарного комплекса» — нет и самого тоталитаризма. Вот теоретически четкий критерий, гарантирующий от произвольного расширения или, наоборот, сужения хронологических рамок тоталитаризма.
И если бы наши недавние «властители дум» заглянули в свое время в книгу X. Арендт, на которую наиболее норовят ныне ссылаться, то они уже во Введении к ней могли бы прочесть: «…наиболее ужасающая из всех новых форм правления… пришла к своему концу со смертью Сталина точно так же, как кончился тоталитаризм в Германии со смертью Гитлера» (см. наст, изд., с. 25). А прочтя это, уже не пытались бы датировать конец тоталитаризма в нашей стране временами перестройки или даже августом 1991 г., искусственно продлевая ему жизнь на десятилетия. Однако, из каких бы соображений ни совершалась такого рода идеологическая гальванизация исторического трупа, она с точки зрения классического определения тоталитаризма, данного X. Арендт, была в принципе возможна лишь за счет игнорирования его самой чудовищной — и главное, атрибутивной! — особенности. А именно — геноцида, системно осуществляемого по классовому (большевизм) или расовому (национал-социализм) признаку.
Одним словом, уже здесь мы оказываемся перед выбором. Или мы хотим работать с теоретически выверенным понятием тоталитаризма, предполагающим столь же строгие и четкие хронологические рамки его исторической релевантности. Или же занимаемся чистым идеологизаторством, — скажем, с целью набить себе политическую цену, объявив себя борцами с (отсутствующим) тоталитаризмом. И первое и, быть может, самое главное, чему учит нас книга X. Арендт, — это предельно серьезному и аккуратному обращению с ее заглавным понятием. Не шутить с ним! Не кокетничать и не заигрывать! Ибо обозначает оно слишком серьезные вещи, стоившие жизни миллионам и миллионам людей.
II
Второй вопрос, возникающий сразу же после того, как введено понятие тоталитаризма, позволяющее с достаточной четкостью очертить круг явлений, им охватываемых, это вопрос об условиях возможности самого данного феномена. Что сделало возможным его возникновение и укоренение в историческом бытии — в жизни целого ряда народов, занимавших немалые «жизненные пространства»? Ответ на него, предполагающий, как мы быстро убеждаемся, сочетание теоретико-структурного подхода с историко-генетическим, занимает основное место в книге. Речь идет о том, что X. Арендт в названии немецкого издания своей книги обозначает как «элементы и происхождение» (см.: Elemente und Urschprunge totalitär Herrschaft. Fr. а. M., 1955). Что это за элементы и каков исторический генезис каждого из них? А главное — что обеспечило их «констелляцию» (если воспользоваться здесь словоупотреблением М. Вебера), т. е. такое их сочетание, которое сделало тоталитаризм реальностью именно в наш проклятый Богом век? И тут мы встречаемся с целым рядом специфических трудностей, которые хорошо представляет себе автор книги.
Если взять бросающиеся в глаза элементы тоталитаризма — и прежде всего террор — по отдельности, то мы не получим искомого понятия. Едва ли не с каждым из них человечество встречалось в своей истории. А если брать террор как особое явление, то даже такая его дополнительная характеристика, как, например, «массовость», не покажется слишком уж большой исторической редкостью. Но вот с чем человечество действительно имеет дело впервые в наш век, так именно с тотальностью, т. е. (переводя это философское понятие на обиходный язык) всеобщностью, всеохватностью террора, от которого не может уклониться никто из живущих под властью тоталитарного режима. И если кого-то не задела одна из волн террористической репрессии, то это вовсе не означает, что его не накроет вторая или третья волна. Каждый из живущих в тоталитарной стране должен чувствовать нависающий над ним дамоклов меч террора — иначе это не тоталитаризм, а что-то другое, хотя бы и пытались назвать его так же.
Итак, фундаментальная особенность (или, придерживаясь терминологии автора книги, элемент) тоталитаризма — тотальность террористической вакханалии, совершающейся при тоталитарном режиме. Однако что же обеспечивает такому режиму подобную «тотальность»? Согласно концепции X. Арендт, она обеспечивается именно массовой поддержкой, которой располагают (и без которой, по ее утверждению, вообще не могут обойтись) тоталитарные режимы. Это еще один структурный элемент тоталитарного господства, к которому, учитывая его особую нагрузку в общей концептуальной схеме книги, нам еще предстоит неоднократно возвращаться по мере углубления в ее теоретический подтекст. Пока же обратим внимание на то, что X. Арендт понимает здесь под массовостью и массой.
III
Массу (и, соответственно, массовость) она считает специфическим феноменом XX столетия, как и тесно сопряженный с нею тоталитаризм, резко отличая ее от толпы. Последняя же для нее явление прошлого (а отчасти и позапрошлого) столетия: она ушла в небытие вместе с классово структурированным обществом, где была чем-то вроде хора античной трагедии, лишь временами выступающего на авансцену. Что же касается массы, то она, представляя собой продукт разложения общественных классов, впервые начинает претендовать на активную роль, выдвигая своих