– Вот именно, – говорит Флора, – он заранее сговаривается с несчастьями.
– Но такой сговор возможен только до определенной степени, – говорит Говард. – Если сук подгнил и должен упасть, он подождет и обломится тогда, когда под ним будет проходить Генри. Так как же он предупредит дерево? Нет, должен существовать более высокий распорядитель – бог несчастных случаев.
– Вот уж не знала, Говард, что ты такой мистик, – говорит Флора, стряхивая пепел в серо-зеленую пепельницу Говарда, – ты внушаешь мне очень большие подозрения. С какой стати тебе понадобилась подобная теория?
– По-моему, она мне кажется верной эмпирически, – говорит Говард. – А кроме того, объясняет идею новшеств.
– Но все твои теории опираются на великую историческую цель, пролагающую себе путь, – говорит Флора. – Тут явное противоречие. Нет, ты что-то маскируешь. Ты отказываешь Генри в его психологических правах. И в этом, должна прибавить, ты не одинок. У Майры имеется своя версия.
– И какова версия Майры? – спрашивает Говард.
– Ну, она хотя бы признала за Генри мотивацию, – говорит Флора. – Она поглядела, как он лежит на полу, истекая кровью, и решила, что все это разыграно в расчете пробудить в ней сочувствие, которым она вовсе не собиралась его одаривать.
– Вчера вечером Майра очень напилась, – говорит Говард, – и расстроилась.
– Господи, – говорит Флора, – ты превращаешься в упростителя жизни, а, Говард? Поведение Майры вчера вечером было завораживающим. В клинику Генри повезла я; Майра осталась на твоей вечеринке. Хотя не могла быть уверена, что он не умирает. Ему наложили двадцать семь швов и сделали переливание крови. И следовало бы оставить его в клинике, но нет, ему обязательно понадобилось вернуться к Майре. Ну, я взяла свою машину и отвезла его к ним домой. А Майра даже еще не вернулась. Явилась через десять минут; она заставила твоего друга Макинтоша, который сообщил тебе сведения, какими никак не мог располагать, отвезти ее домой. И как только она увидела нас, сразу ушла в ванную и заперлась там. Мне пришлось полчаса орать на нее через дверь, прежде чем она изволила выйти. Тогда она даже не взглянула на беднягу; только накричала на него за то, что он испортил ей такой чудесный вечер. Если это поведение нормально, значит, я сумасшедшая. Разумеется, ты бы объяснил его как типичное ломание под влиянием алкоголя.
– А какое объяснение дашь ты? – спрашивает Говард.
– Ну, совершенно очевидно, – говорит Флора, – ей хотелось показать, что она заранее отвергает все, с чем он мог бы воззвать к ней. По-моему, она разочарована, что он не довел дела до конца. Прелестная виньетка семейной жизни.
– Совершенно верно, – говорит Говард, – в том браке наличествуют стрессы. Но отсюда вовсе не следует, будто это не был несчастный случай.
– Господи, Говард, – говорит Флора, – что ты скрываешь?
– Ничего, – говорит Говард, – полагаю, ты вместе с Барбарой думаешь, что в окно его толкнул я. Так я этого не Делал.
– Мне и в голову ничего подобного не приходило, – говорит Флора. – А Барбара действительно так считает? Я думала, она знает тебя лучше.
– Ах, Флора, – говорит Говард. – Какой вотум доверия ко мне.
– Ну, я же спала с тобой, Говард, – говорит Флора, – а потому знаю, как работает твоя агрессивность. Если ты захочешь, чтобы кто-то вылетел из окна, ты не станешь сам его выкидывать. Ты устроишь так, чтобы это сделал кто-нибудь другой. Или же убедишь своего избранника, что выброситься в окно в его же интересах.
– Значит, ты не думаешь, что его выкинули в это окно.
– Господи, конечно, нет, – говорит Флора, – это история не такого рода. Но его могли толкнуть эмоционально. Ты же не станешь отрицать, что это возможно.
– Не исключаю, – говорит Говард.
– Но ты бы предпочел, чтобы это было маленькой игрой случая. Непредсказуемым и непредвиденным, – говорит Флора, – частью веселья твоей вечеринки.
– Дело не в том, что я предпочел бы, – говорит Говард, – а в том, что, на мой взгляд, произошло.
– Хотела бы я знать, почему ты так старательно избегаешь признать то, что произошло, – говорит Флора. – Очень бы хотела.
– Может быть, меня тревожит возможный иск, который мне предъявит страховая компания, – говорит Говард. – Это было бы отличной буржуазной реакцией.
– А у тебя таких реакций больше, чем ты думаешь, – говорит Флора. – Нет, я думаю, есть причина получше. Видишь ли, тебя ведь там не было. Ты был занят. А поэтому предпочитаешь настолько ординарное объяснение, насколько возможно.
– Тогда как ты была там, – говорит Говард, – и поэтому предпочитаешь самое неординарное объяснение.
– Тем не менее это правда, так ведь? – спрашивает Флора. – Тебе невыносимо признать, что на твоей вечеринке случилось что-то по-настоящему интересное, пока ты отсутствовал, как и с Майрой. Значимо лишь то, что происходило с тобой. Так что же происходило с тобой, Говард?
– А, – говорит Говард, – так вот чего ты добиваешься.
Ты все время пыталась вызнать, с кем я был.
– Теперь тебе становится не по себе, – говорит Флора. – Я ведь права?
– Похоже, ты ревнуешь, – говорит Говард.
– Я не страдаю женскими недугами, – говорит Флора, натягивая пальто на плечи и гася сигарету в стандартной пепельнице. – Ну, упрячь все это подальше, Говард. Давай скажем, что не случилось ровно ничего.
И Флора встает на ноги и берет свой прислоненный к креслу зонтик.
– Нет, не уходи, Флора, – говорит Говард. – Ты же еще мне ничего не рассказала.
– Это ты мне ничего не рассказал, – говорит Флора. – Ты знаешь больше, чем говоришь. Ты ничем не делишься. По-моему, ты хочешь сохранить Генри для себя, ты хочешь измерить его в глубину своим собственным методом. Спасти его собственными своими инструментами.
– Нет, сядь, Флора, – говорит Генри. – Я признаю: чем больше думаешь, тем больше кажется, что это не похоже на обычные несчастные случаи, приключающиеся с Генри.
Флора улыбается и снова садится в кресло; она щелкает своей зажигалкой и закуривает новую сигарету.
– Совершенно непохоже, – говорит Флора. – Знаешь, я убеждена, что Генри был активен.
Говард смотрит в окно; он видит белый бетон каакиненского озарения, который чистотой своей белизны предназначен вызывать ощущение ничем не разбавленной формы, и тем самым в действительности принадлежит какому-то дальнему утопическому ландшафту солнца и теней, например в Нью-Мексико или на Кап д'Эйдж; а здесь льющийся дождь вымарывает его грязной серостью.
– Активен? – говорит Говард.
– Невозможно пораниться подобным образом, просто поскользнувшись, – говорит Флора. – Он надавил рукой на осколки. Я думаю, это была минимальная попытка самоубийства. Выражение гнева и отчаяния. Мольба.
– Тебе это Генри сказал? – спрашивает Говард, оборачиваясь. Флора смеется и говорит:
– Если бы! Тогда бы мы могли пустить в ход нашу великую мудрость и доказать, что он совершил ошибку. Нет, Генри вообще про это не говорил. И сказал единственно только: «Не говорите Говарду». Что доказывает истинную доброту характера.
– Ну, послушай, Флора, – говорит Говард. – Тут должен быть более глубокий смысл.
Флора смеется; она говорит:
– Я уверена, что я права.
– Беда в том, что я не способен этого увидеть. Иди речь о почти любом другом человеке, ты могла бы меня убедить. Но Генри? Нет. Ты говоришь, он был активен. Но Генри не бывает активен. Любое активное действие оборачивается страданием – кого-то еще или тебя самого. Вот почему Генри не одобряет идеи активных действий.
– И конечно, как раз поэтому ты ее одобряешь, – говорит Флора. – По-моему, страдание привлекает тебя больше, чем действия. Но в любом случае самоубийство это традиционный способ свести себя к нулю как деятеля. Гамлет, ты же знаешь.
– Честное слово, Флора, – говорит Говард, – все это слишком уже высоко для Генри. Генри не способен на подобного рода сделку со вселенной. Он не способен испытывать такого рода боль и в такой степени.
– Да, не то, что ты, – говорит Флора. – Беда в том, что ты не можешь относиться к нему серьезно. Он на периферии твой жизни, вот ты и видишь в нем шута, машину, специализированную на несчастных случаях. Не думаю, чтобы ты хоть когда-нибудь видел Генри по-настоящему.
– Я знаком с ним очень давно, – говорит Говард.
– Да, – говорит Флора, – он стал частью обстановки твоей жизни. Так что ты можешь использовать его и забывать о нем. Отсюда и твоя история про футбольный мяч. История о том, что принимать Генри всерьез совершенно не требуется.
– Ты принимаешь его слишком уж всерьез, – говорит Говард.
– Нет, – говорит Флора. – Я просто воздаю ему должное. Видишь ли, чтобы увидеть Генри ясно, ты должен чувствовать любовь. А ты никогда любви не чувствовал.
– Ты ошибаешься, – говорит Говард, – но в любом случае, совершая самоубийство, люди выдвигают обвинение. И обвинение это совершенно очевидно. Однако нет никаких признаков, что Генри кого-то обвинил.
– Ну, я не сомневаюсь, что Генри попытался бы даже самоубийство совершить так, чтобы никому не причинить хлопот, – говорит Флора, – но ведь я сказала «минимальная попытка самоубийства». Жест, говорящий «поглядите на меня, подумайте обо мне». Беда в том, что мы – занятые люди, ни у кого из нас нет времени.
– Так чем мы заняты теперь? – спрашивает Говард.
– Но в любом случае радикальный жест против своей личности, пусть не абсолютный. Когда человек, публикующийся, как Генри, выбирает свою левую руку, можно не сомневаться, что он надеется, что будет продолжать писать правой.
Говард смеется и говорит:
– Флора, ты великолепна.
– И Генри остается в живых, – говорит Флора, – а мы, не испытывая никакой вины, остаемся истолковывать этот жест и его смысл. И вмешиваться в его жизнь из самых лучших побуждений. Что, я уверена, мы и будем делать. – А ты уверена, что Генри правша? – спрашивает Говард.
– Так ты же его друг, так он правша или левша? – спрашивает Флора.