– Я не знаю, – говорит Говард.
– Ну, так он правша, – говорит Флора. – Я спросила. Своеобразная любовь.
Говард говорит:
– Ну, хорошо, мы должны посмотреть на Генри. Но в чем, по-твоему, заключался смысл?
– Ну, отчасти мы это уже затрагивали, – говорит Флора. – Генри оказался в плену саморазрушительного цикла. Он не верит в собственное существование. Его агрессивность обращена вовнутрь, обращена против него самого. Он презирает себя и ощущает себя презираемым. Он не находит живых ценностей, живых чувств и впадает во внезапное отчаяние. Я ведь права? Это ведь портрет Генри?
Говард садится в свое кресло.
– Да, – говорит он, – права постольку-поскольку. Но я думаю, что мы можем пойти дальше.
– Н-да? – говорит Флора, улыбаясь.
– Ты видишь только чисто психологическую проблему, – говорит Говард. – Неизбежно, в силу своей профессии. Конечно, я вижу и еще что-то.
– Я всегда говорила, что наиболее интересно в чьем-то несчастье то, как оно присваивается окружающими. Полагаю, у тебя имеется политическая версия.
– Ну, – говорит Говард, – социокультурная.
– То есть, чтобы по-настоящему понять Генри, – говорит Флора, – нам, естественно, потребуется чуточка Маркса, чуточка Фрейда и чуточка социальной истории.
– Как ты права, – говорит Говард.
– Бедненький Генри, – говорит Флора, – оказаться в такой паутине озабоченности. Я знала, едва мы углубились в это, что ты захочешь присвоить его себе.
– Вопрос не в этом, – говорит Говард. – Генри требуется внимание. И я думаю, у меня есть право утверждать, что я Генри понимаю. В конце-то концов мы росли в одной социальной среде, в одной классовой обстановке, в одной части страны. Его отец был железнодорожным служащим, мой работал в пекарне, но различие в окружении было минимальным. А потом мы поступили в университет почти в одно время, вместе получили первую работу и оженились в пределах одного года. Так что я видел все выборы, которые он делал, пути, которые он выбирал.
– Ты наблюдал, – говорит Флора, – как ему не удалось достичь твоей интеллектуальности.
– Я видел, как он фальсифицировал себя, – говорит Говард. – Этот брак не был разумным. Майра выше него в социальном смысле, и ей свойственны все буржуазные честолюбивые стремления; и было это в пятидесятых, когда все хотели, как лучше. Не успел он оглянуться, как увяз в недвижимости и движимости. Он перестал мыслить, он втянулся в этот собственнический псевдобуржуазный сельский образ жизни, он утратил свое социальное сознание. Он стал угнетенным и угнетателем. Как говорит Маркс, чем больше у тебя есть, тем меньше ты сам. Генри имеет, и он измельчал. А так как он ответственный человек, то ощущает себя виноватым. Он знает, что оказался в вакууме, не имеющем никакой ценности, но просто не может вырваться. Разве не это он утверждает своим поступком?
– А, – говорит Флора, – значит, это не был просто несчастный случай?
– Нет, – говорит Генри. – Тут не было ничего случайного. Это назревало долгие годы.
Флора смеется.
– Тебя легко убедить, – говорит она.
– О, – говорит Говард, – но не твоим способом. Ужасно то, что мне следовало бы знать вчера. Мне следовало быть там. Это было так предсказуемо.
– Мы прекрасно обошлись без тебя, – говорит Флора.
– Нет, – говорит Говард. – Меня мучит совесть из-за Генри.
– И напрасно, – говорит Флора. – Генри получил всю необходимую помощь. А у тебя были свои дела.
– В них не было ничего важного, – говорит Говард. – Их вполне можно было отложить до более удобного времени.
Флора откидывает голову и снова смеется. Она говорит:
– Мой дорогой Говард, ты жуткий плут. Минуту назад это был всего лишь несчастный случай, бедный Генри, и все будут того же мнения. Теперь у тебя есть теория. И,; разумеется, ты обнаружил, что Генри должен был находиться в том, к счастью, несчастном положении, когда ты мог бы на него повлиять. Ничего, он же не умер. И тебе остается такая возможность. Я уверена, ты сделаешь для Генри очень много. Направишь его на путь целительного современного секса. Сделаешь, что Майра повиснет на блоках с потолка.
– Ну, – говорит Говард, – у меня есть основание полагать, что моя интерпретация значима.
– Ах так? – спрашивает Флора. – И как именно?
– Он выбрал мое окно, – говорит Говард, – а не твое.
– Замечаю, – говорит Флора, – явно предпочтение Маркса и Рейха Фрейду.
– Едва ли это могло быть случайным, – говорит Говард.
– Нет, он правда тебе нужен, – говорит Флора.
– Хочешь верь, хочешь нет, но я испытываю странную привязанность к Генри, – говорит Говард.
– Знаю-знаю, – говорит Флора. – Называется она дружбой и подразумевает, что ты вправе его презирать.
– Нет, – говорит Говард, – мне следовало бы почувствовать, что вчера вечером что-то пойдет не так. У меня ощущение, что я его предал.
– У тебя изящная совесть, когда тебе это требуется, – говорит Флора. – На самом же деле, разумеется, когда люди столь горячо сожалеют о том, чего не сделали, они обычно выражают неудовлетворение тем, что сделали. Ты только что пожалел о том, как ты провел свой вечер. Мне жаль, что она тебя разочаровала. Кем бы она ни была. А кто она? И тут в дверь Говарда стучат.
– Войдите, – кричит он.
Дверь отрывается, и в проеме неуверенно останавливается фигура, не зная, то ли войти, то ли уйти. Это Фелисити Фий, очень темноглазая и растрепанная.
– Могу я поговорить с вами, Говард, – говорит она. – Я ловлю вас уж не знаю сколько времени.
– Послушайте, я ухожу, – говорит Флора, забирая со стола свой зонтик и сумочку и натягивая пальто на плечи. – Мы уже закончили наш разговор.
– Нет, осталось еще кое-что, – говорит Говард. – Вы не подождете минуту-другую за дверью, Фелисити? Я недолго.
– Ну, – говорит Фелисити, – это очень важно, а у меня в десять семинар.
– Я знаю, – говорит Говард. – Его веду я.
– Ладно, Говард, – говорит Фелисити и выходит. Флора глядит на закрывающуюся дверь. Она снова садится в кресло. Она говорит:
– Кто она?
– Просто одна из моих студенток. Думаю, хочет отдать мне эссе.
– А тебя все твои студентки называют по имени? – спрашивает Флора.
– Очень многие, – говорит Говард. – Те, кто занимается у меня уже долго. А твои разве нет?
– Нет, – говорит Флора, – по-моему, никто из них ни разу.
– Ну, что же, значит, тебя боятся больше, чем меня, – говорит Говард.
– Фелисити кто? – спрашивает Флора.
– Фелисити Фий, – говорит Говард.
М-м-м-м, – говорит Флора, вставая. – Я ничего так не люблю, как беседовать с моими коллегами о других моих коллегах но, пожалуй, мне следует пойти к моим студентам.
Говард говорит:
– Флора, можно я как-нибудь загляну к тебе?
– Не знаю, – говорит Флора. – Собственно, по-настоящему мне нужен тот, кто говорит мне правду. А ты все еще ничего мне не сказал.
– Но я скажу, – говорит Говард.
Флора стоит у двери, еще не коснувшись ручки; она медлит; она сует руку в сумочку и вынимает свой ежедневник.
– Я жутко занята, – говорит Флора.
Говард сует руку в карман и вытаскивает свой ежедневник; они стоят там, двое чрезвычайно занятых специалистов, и листают страницы.
– Следующий понедельник? – спрашивает Говард.
– Отпадает, – говорит Флора. – У меня как раз начнутся месячные. Вечер пятницы, у меня есть свободный промежуток.
– Барбара уедет, а мы пока не нашли, кто бы мог посидеть с детьми, – говорит Говард. – А в четверг ничего не выкраивается?
– В четверг я должна отправить по почте мой обзор, – говорит Флора, – так что, боюсь, ничего не выйдет.
– Можно я приду сегодня вечером? – спрашивает Говард.
– О, сегодня вечером, – говорит Флора.
– Я тебе расскажу кое-что про Майру, – говорит Говард.
– Ну, – говорит Флора, – я смогу освободиться с половины восьмого до девяти.
– Мне надо будет найти кого-то посидеть с детьми, -говорит Говард. – Барбара записалась на вечерние курсы-
– Да? – говорит Флора. – На какие же?
– Коммерческий французский, – говорит Говард.
– Веет застарелой скукой, – говорит Флора, – тебе следовало бы понаблюдать за Барбарой.
– Она хочет читать Симону де Бовуар в подлиннике, – говорит Говард.
– Так-так, – говорит Флора, поднимает свой ежедневник повыше и говорит: – Предположительно, Говард.
И записывает эти слова в ежедневник; Говард делает пометку в своем. Они стоит так секунду и смотрят друг на друга. Говард говорит:
– Найти кого-нибудь мне будет нетрудно. Какая-нибудь студентка.
– Попроси эту, – говорит Флора, указывая карандашом на дверь.
– Возможно, – говорит Говард.
Флора убирает свой ежедневник в сумочку. Говард говорит:
– Я уточню к сегодняшнему факультетскому совещанию. До свидания, Флора.
Флора берется за дверную ручку; но не нажимает на нее. Она говорит:
– Не странно ли? Ты даже не спросил меня, что вчера вечером делала Барбара.
– Да, не спросил, – говорит Говард, – так что, возможно, я знаю.
– Или же, быть может, тебе все равно, – говорит Флора.
– В любом случае, если бы я не знал, а ты бы знала, ты мне рассказала бы? – спрашивает Говард.
– Вероятно, нет, – говорит Флора, – но ты мог бы спросить.
– Сомневаюсь, знаешь ли ты, – говорит Говард, – думаю, ты просто пытаешься вызнать.
Флора смеется; она говорит:
– Ах, Говард, межличностные отношения – ну почему мы придаем им значение? Ни передышки, ни конца. Кроме того, к которому пытался прибегнуть Генри.
– Очень пессимистичная точка зрения, – говорит Говард. – И что есть еще кроме?
– Да, верно, – говорит Флора. – Возможно, я увижу тебя вечером. Ну, пока.
Она открывает дверь. Открывается вид на фигуру Фелисити Фий, стоящую у самого косяка.
– Я ухожу, – говорит Флора. – Приятно провели время на вечеринке?
– Да, – говорит Фелисити, – очень приятно.
– Отлично, – говорит Флора. – Извините, что заставила вас ждать.