Исследование ситуации на Черноморском флоте дает нам поразительный пример влияния ленинской доктрины революционного пораженчества на развитие российской революции. Здесь, как и повсюду после Приказа № 1, начались бунты, стоившие примерно 20 морским офицерам жизни, однако под конец апреля командовавший флотом Александр Колчак заявил, что дисциплина полностью восстановлена[6]. На берегу доминировал эгалитаризм, и даже отдавать офицерам честь считалось излишним, но на борту большинство моряков подчинялись приказам. И пока в сухопутных армиях распространялся хаос, российские корабли продолжали совершать активные боевые действия в Черном море. Так, 10 и 14 августа 1917 г. российские эскадры высадили десант на северном побережье Турции поблизости от Трапезунда. И до самого большевистского переворота все еще функционировавший офицерский корпус Черноморского флота планировал массированный десант у Синопа{116}. Однако, после того как в октябре большевики захватили власть, остатки российского Черноморского флота, т. е. два (не полностью оснащенных) дредноута «Воля» и «Свободная Россия», пять эсминцев, несколько транспортных судов и торпедоносцев, а также подводные лодки были поставлены на якорь в Севастополе. Через несколько недель эти корабли сделались небоеспособными, поскольку всех офицеров – противников большевиков – линчевали. К началу апреля 1918 г. боевая сила этого флота, по оценкам германской разведки, снизилась на 99 %{117}.
На европейских фронтах разлагающее влияние ленинизма дало о себе знать еще раньше, чем на линии соприкосновения с Османской империей. Но многое о бунтах и явлениях дезертирства после Февральской революции остается невыясненным, в том числе их масштаб. Согласно российским военным архивам, с марта по май 1917 г. Северная армия (сражавшаяся против немцев) и Западная армия (противостоявшая силам Австро-Венгрии в Галиции и Румынии) потеряли в результате дезертирства примерно по 25 000 бойцов каждая, причем три четверти дезертиров приходилось на тыловые части. Множество свидетелей подтверждают, что по европейской части России в большом количестве шатались солдаты «в самоволке», и это наводит на мысль, что в военных рапортах цифры занижались. Тем не менее факт остается фактом: подавляющее большинство подразделений на передовой сохраняли верность правительству, и даже часть отлучившихся «в самоволку» потом возвращалась к своим. Еще и в июне 1917 г., когда Керенский развернул наступление в Галиции, российские армии на западных фронтах оставались вполне боеспособными{118}.
Но постепенно большевистская пропаганда начала сказываться и на них. Адресованные армии «Солдатская правда» и «Окопная правда», раздававшиеся прямо на передовой, в мае – июне достигли совокупного тиража в 100 000, достаточного, чтобы «обеспечивать ежедневно одного большевика на взвод». К тому же в дополнение к «Солдатской правде» выходило еще 350 000 брошюр и листовок{119}. Современники, в отличие от нас, понятия не имели, что средства на антивоенную пропаганду предоставило немецкое министерство иностранных дел, а поступали они в Петроград через принадлежавший Улофу Ашбергу банк «Ниа Банкен» в Стокгольме (российская сторона сохранила свидетельство о по крайней мере одном таком телеграфном переводе, немецкие же источники обильны и полностью подтверждаются показаниями самого Ашберга на допросе и его мемуарами{120}). Но всем было очевидно, что «большевистские издания… попадают на фронт в огромных количествах», как отметил в своем труде «Конец Русской императорской армии» (The End of the Russian Imperial Army) Аллан Уилдмен{121}. Трудно точно оценить воздействие этой пропаганды на солдат, но попадавшие в руки военных цензоров письма с фронта в Галиции показывают, что она в значительной степени свела на нет эффект от пресловутых «гастролей» Керенского перед июньской операцией{122}.
Шестнадцатого июня 1917 г. российские войска в Галиции начали двухдневный артобстрел австрийских позиций. К северу совершались отвлекающие маневры против германских позиций. Артиллерийский обстрел в Галиции оказался вполне успешным. Австрийцы покинули свои позиции, российские войска почти два дня продвигались вперед, не наталкиваясь на сопротивление. Однако это продвижение остановилось задолго до каких-либо попыток противника контратаковать, потому что основная масса солдат, то ли из-за усталости, то ли в результате большевистской пропаганды, предпочитала уклоняться от сражения, тем более если сражаться приходилось не ради обороны. Как только прибыли немецкие подкрепления, русское наступление превратилось в беспорядочное бегство. Сохранилась замечательная фотография русских солдат, разбегающихся при известии о приближении немцев. Первоначально она была опубликована в Daily Mirror с красноречивой подписью: «Солдаты бегут, бросая оружие. Противник еще за 12 миль»{123}.
Вне зависимости от того, велика ли была роль ленинской пропаганды в провалившейся операции Керенского, результатами этого провала большевики не замедлили воспользоваться. Чтобы поднять падающий боевой дух войск, в Галицию 30 июня снарядили Первый пулеметный полк, крупнейшее соединение Петроградского гарнизона. Керенский и армейское командование понятия не имели, до какой степени на этот полк подействовала пораженческая большевистская пропаганда. Солдаты отказывались выполнять приказы, предпочитая проводить митинги протеста.
Большевики зарабатывали политический капитал, обличая неудавшуюся операцию в Галиции и Временное правительство в целом. Причем Ленина в тот момент нигде не видели (позднее выяснилось, что он скрывался в Финляндии), но эту кампанию возглавил Троцкий, только что вернувшийся из Нью-Йорка и разом обратившийся в пламенного приверженца Ленина (хотя формально он даже не присоединился пока к партии большевиков). Еще один лидер большевиков из морского гарнизона Кронштадта с говорящей фамилией Раскольников объединил радикально настроенных моряков (среди которых было немало анархистов) под лозунгом «Бей буржуев!». Кронштадт обеспечивал назревавший переворот ударными силами: примерно 5000 вооруженных мятежников явилось в Петроград 4 июля (17 июля по н. ст.) в 11 утра. Пробольшевистские рабочие и мятежники из Первого пулеметного полка окружили Таврический дворец, где располагался Петроградский совет. Тут явился и Ленин – с очевидной целью возглавить путч. Матросы Раскольникова промаршировали по Невскому и свернули на Литейный. Их встретили огнем, несколько человек упало замертво – первые жертвы в столице после Февральской революции. За кулисами большевики поспешно формировали теневой кабинет, готовясь к захвату власти. Команды по 10–15 человек разъезжали по городу на грузовиках и бронированных автомобилях, захватывая здания, мосты, ключевые точки. Несколько враждебных большевикам газет закрыли силой, в том числе дореволюционное «Новое время». На тот момент с серьезным сопротивлением столкнулись только бузотеры Раскольникова, но и они оправились от неожиданности и уже к 16.00 захватили Таврический дворец, где размещались Временное правительство и Исполком. Теперь, когда почти весь город перешел под контроль тех или иных пробольшевистских фракций, а силы обороны Временного правительства и Исполкома в совокупности составляли полдюжины охранников, все взоры устремились на Ленина. Уже была подготовлена петиция от большевистских фабричных комитетов с требованием передачи власти Петроградскому совету. Демонстранты перед Таврическим дворцом теряли терпение, кто-то уже крикнул Чернову, левому эсеру и министру сельского хозяйства: «Бери власть, сукин сын, пока дают!» Когда же Ленин поднимется на трибуну и провозгласит, как обещано: «Вся власть Советам!»?{124}
Но он этого так и не сделал. Как ни странно, Ленина подвели нервы – именно в тот момент, когда история звала и манила: после нескольких кратких реплик, адресованных кронштадтским матросам, он снова исчез. По сей день неизвестно, почему Ленин не воспользовался этим моментом вполне возможного политического триумфа – был ли причиной страх сцены? Или просто страх? Или же Ленин тщательно проанализировал баланс сил и пришел к выводу, что на стороне большевиков пока еще слишком мало петроградских рабочих и солдат, чтобы закрепить успех? Или – как полагает Ричард Пайпс – Ленин опасался столь откровенного акта государственной измены, потому что правительство готовилось обнародовать документы о его сделке с немцами?{125} Аргументу Пайпса придает правдоподобность тот факт, что Павел Переверзев, министр юстиции в правительстве Керенского, опубликовал первую порцию обличающих Ленина свидетельств уже 4 июля 1917 г., еще до заключительных сцен в Таврическом дворце. Хотя Переверзев, по-видимому придерживая козыри для будущего трибунала, выложил наименее взрывоопасные документы из всех, находившихся в руках правительства, их вполне хватило, чтобы «завести» Петроградский гарнизон. Регулярные войска быстро овладели столицей, разогнав пробольшевистские силы. Таврический дворец взяли верные правительству войска, мятежников из Первого пулеметного полка обезоружили, типографию «Правды» закрыли и арестовали почти 800 оппозиционеров, в том числе Троцкого и Каменева, но не Ленина.
Об аресте Ленина за «измену и организацию вооруженного мятежа» правительство распорядилось на следующий день. «Теперь нас расстреляют», – сказал Ленин Троцкому, сбрил бороду и бежал в Финляндию. Министерство юстиции готовило показательный процесс для окончательного разоблачения большевизма. Казалось, звездный час Ленина уже миновал. Большевики, по мнению немецкой разведки, вот-вот должны были превратиться в политический труп