Она увидела черный памятник, высоко вознесенный над тем местом, где пролилась его кровь.
Долго стояла она перед ним, заливаясь горькими слезами, губы ее шептали:
— Мальчик мой дорогой, ты лишился жизни именно тогда, когда я нашла тебя и узнала. Ты пал жертвой гнусного убийцы; не предчувствуя своей гибели, ты поскакал ей навстречу. О, если это правда, а не только земное утешение, что ты смотришь на меня сверху, увидь, что я простираю к тебе руки, я страдаю без тебя, страдаю потому, что мне не удалось искупить пред тобой свой проступок.
И если взор твой сверху обращен на меня, то загляни в мое сердце, полное горячей материнской любви к тебе, пойми мои муки и прости меня! Я хотела бы быть около тебя, Иоганн, хотела бы быть на твоем месте и с душой младенца войти в царство небесное. Я устала, Иоганн, возьми меня к себе! Мне бы только еще раз увидеть того, кто так далеко отсюда, проститься с ним, а потом возьми меня к себе! На этой земле для меня нет больше счастья!…
Слезы душили ее.
Сандок стоял поодаль, за деревьями, боясь пошевелиться, чтобы не помешать матери Оплакивать своего сына. У него тоже было тяжело на сердце, и в то же время он порывался сказать дочери его господина, что в лесу появились какие-то всадники. Впрочем, что им до этого одинокого памятника и скорбной фигуры перед ним? Тоскующая, плачущая мать — все равно что святая, кто посмеет обидеть ее?
Негр имел чрезвычайно восприимчивое сердце ко всему доброму, но и к злому тоже.
Маргарита простилась с местом гибели своего сына и направилась к лесной часовне, чувствуя неодолимую потребность помолиться в уединении. Сандоку она сделала знак оставаться на месте.
Часовня походила на маленькую церковь в готическом стиле. Дверь была открыта, свет проникал внутрь через четыре стрельчатых окна. У противоположной от входа стены возвышался аналой, над ним парило изображение Богоматери; на аналое лежало маленькое распятие.
С поникшей головой вошла Маргарита в часовню, медленно поднялась по ступеням и преклонила колена перед аналоем, опершись на него дрожащей рукой; взгляд ее был устремлен на изображение Мадонны.
Маргарита усердно молилась, и душа ее до того вознеслась к небесам, что она не услышала тихих шагов позади себя.
Увидев ее, вошедший остолбенел.
Он молитвенно сложил руки, он дрожал всем телом…
Принц Вольдемар узнал в коленопреклоненной молодой женщине свою Маргариту!
Глаза его заблистали радостью, на красивом мужественном лице расцвела улыбка счастья.
Он не осмеливался подойти ближе и застыл в неподвижности.
Таким образом долго оставались они в капелле, и души их соединились в одной общей молитве.
Наконец Маргарита поднялась, взглянула последний раз на светлый лик Божьей Матери и направилась к выходу.
Сбоку от входа со слезами на глазах стоял принц Вольдемар.
Кроме них и Божьей Матери, в часовне, освещенной лучами заходящего солнца, не было больше никого.
— Маргарита! — прошептал растроганный принц.
Молодая женщина вздрогнула; ей казалось, что принц, протягивающий к ней руки,— это наваждение, сон.
Она замерла на месте, боясь неосторожным движением прогнать желанное видение.
— Маргарита, это Божья воля,— сказал Вольдемар, и, сделав шаг, взял ее за руку,— мы должны были еще раз увидеться, и мы встретились!
— Не сон ли это, не видение ли, посланное мне с небес? — прошептала Маргарита, освещенная золотыми лучами солнца.
— Это не сон, моя дорогая Маргарита, это явь! Мы оба пришли сюда для молитвы, и нам суждено было встретиться. Не это ли Божье Провидение?
Маргарита смотрела на бесконечно дорогого ей человека и не находила слов для выражения своих чувств, пока слезы радости не хлынули из ее глаз.
— Это ты, я опять тебя вижу! — прошептала она.
— Преклоним колена, Маргарита; здесь, перед обликом Божьей Матери, я еще раз клянусь, что навеки принадлежу тебе!
— Мы не имеем более права принадлежать друг другу, принц!
— Если мы должны навеки расстаться, то, по крайней мере, заключим союз между нашими душами, Маргарита; преклони колена рядом со мной и поклянись, подобно мне, что наши сердца навеки принадлежат друг другу!
Маргарита без колебаний последовала примеру принца, и они оба преклонили колена перед аналоем. Вечернее солнце дивно освещало их лица, и казалось, будто благословение свыше осеняло союз их любящих сердец, заключенный перед Девой Марией и Иисусом Христом.
— Клянусь, что мое сердце вечно будет принадлежать тебе,— прошептала она.
Потом она бросилась в его объятия, и никто не видел их ласк, никто не мешал им, только Утешитель скорбящих невидимо парил над влюбленными, после долгой разлуки отыскавшими, наконец, друг друга в уединенной глухой часовне.
Они расстались с закатом солнца.
Маргарита возвратилась в Париж.
Принц Вольдемар исчез в лесной чаще.
Неужели это было последнее их свидание, неужели двум влюбленным никогда не суждено соединиться окончательно?…
XXII. АНГЕЛ-ДУШИТЕЛЬ
Мартин с нетерпением ожидал, когда же Сандок исполнит свое обещание.
История с ангелом-душителем была ему не вполне понятна и он говорил себе, что если Сандок будет полагаться на россказни о привидениях, то барон, по всей вероятности, переживет молодого и крепкого негра. Оставалось надеяться, что Сандок все же не так глуп, и в один прекрасный день барон понесет, наконец, давно заслуженное наказание.
Он не мог удержаться, чтобы однажды вечером не окликнуть Сандока, проходившего по парку:
— Эй, брат Сандок! Ну, как дела? В каком положении находятся твои акции с безбожным бароном?
— О, высоко, кормчий Мартин — самоуверенно отвечал негр.— Сандок ожидает удобного случая, чтобы поймать барона! Не следует торопиться, кормчий Мартин, чтобы добыча надежней попала в сети.
— Ты прав! Надо выкидывать брам-дрек не прежде, чем корабли сойдутся борт с бортом! Но признайся, брат Сандок, что ты отказался от помощи ангела-душителя. Даю тебе слово моряка, что вся эта история с ангелом мало походит на правду. Черт по-прежнему не прогуливается по земле и не сворачивает шею своим верным помощникам и последователям, скорее, наоборот; что же касается привидений, то и они вздор!
— Кормчий Мартин не верит? Что ж, кормчий, поедем сегодня вечером туда, и сам испытаешь на себе объятия ангела-душителя.
— Черт побери… Что ты имеешь в виду?
— Пусть кормчий Мартин ляжет под ангелом и сам испытает его объятия. Сандок будет находиться вблизи и прогонит ангела-душителя, когда жизни доброго кормчего будет угрожать опасность.
— Я охотно посмотрел бы на эти чудеса со стороны, но у меня нет никакого желания производить подобные опыты на собственной шее.
— О, кормчий Мартин не верит в ангела-душителя, так пусть он испытает'
— Я понимаю, что ты хочешь сказать,— с улыбкой возразил гигант-моряк,— но лучше, чтобы ты лег под ангела, а я посмотрел бы.
— О, кормчий Мартин, Сандок верит в ангела-душителя и ему не надо никаких опытов… Хороший совет дает Мартин,— проговорил Сандок, посмеиваясь.
— Я охотно посмотрел бы на ангела-душителя, но это, наверное, не так просто.
— Очень даже просто! Кормчий Мартин и Сандок возьмут лошадей и поедут в Сен-Клу. Моро с радостью примет гостей, а завтра утром мы вернемся домой.
— Гм, а мы оба вернемся? — проговорил кормчий в раздумье.
— О, Мартин боится?
— Как бы не так! Я говорю это потому, что завтра утром господин Эбергард заметит наше отсутствие.
— Если мы выедем пораньше, масса не заметит. От замка сюда три часа езды на хороших лошадях.
— Вот бьет восемь часов. Ну, так и быть, брат Сандок, выведи-ка двух лошадей получше, а я сейчас приду.
Негра очень обрадовало решение Мартина, и он поспешил в конюшни, а Мартин пошел в особняк спросить, не понадобятся ли до утра услуги его или Сандока.
Все, казалось, благоприятствовало ночному предприятию. Князь работал и, не имея никаких приказаний для Мартина и негра, охотно позволил им прокатиться.
Сандок быстро оседлал двух отличных скакунов и поджидал Мартина на улице.
Он тихо засмеялся, когда кормчий довольно неловко влез на лошадь и сидел в седле, как все моряки, сильно подавшись вперед.
.— Эй, негр, ты что это позволяешь себе? — полушутя-полусерьезно бранился Мартин.— Или так всегда бывает, когда к вам, неграм, относишься с добром? Какая тебе разница, сижу ли я прямо или согнувшись?
— Меня зовут брат Сандок.
— Пусть будет брат Сандок, но все равно кормчий Мартин, какой бы он ни был, прямой или согнутый, должен внушать тебе уважение.
— Еще бы, конечно! — добродушно рассмеялся негр и тронул коня. Они поскакали рядом по темной улице.
Сандок выбрал дорогу, ведущую через предместья, чтобы въехать в Булонский лес и затем достигнуть Сен-Клу.
Проезжая мимо дворца Ангулем, они увидели, что все окна его ярко освещены, и Сандок сказал:
— У графини игры и танцы, как в волшебном замке, вот где должно быть красиво!
— Барон, небось, опять там, смотрит на красивых женщин и пускает слюнки!
— О да, кормчий Мартин, барон — старый любезник и охотник до всякой хорошенькой женской ножки.
Мартин рассмеялся.
— Я думаю, ты прав, брат Сандок. Барон любит все, что видит. Он любит каждую обнаженную шею, каждую изящную руку, не глядя на лицо и не спрашивая, кому принадлежит шея или рука.
Негр усмехнулся его словам, и они продолжили свой путь в Сен-Клу.
Ночь стояла тихая и лунная. День накануне выдался необычайно жарким, и ночная свежесть радовала обоих всадников.
Около одиннадцати часов вечера они миновали городок и пришпорили коней, чтобы побыстрей достигнуть загородного дворца, смутно видневшегося на возвышенности в наступивших сумерках.
В ту пору никто из членов императорского дворца во дворце не находился, и там жили только управляющий и прислуга, присматривающие за порядком. К числу этой прислуги принадлежал и негр Моро, с которым Сандок свел знакомство во время весенней охоты и, разумеется, сдружился.