ак факел, как светоч, освещающий путь смелым воинам в их битвах с врагом. Он будет тем человеком, ради которого люди будут жертвовать собой для блага народа, и будут делать это от чистого сердца.
Так и эдак думал обо всем этом Самуил. Куда бы он ни приходил, он был вынужден прислушиваться к голосам, требующим от него поставить царя над народом. Он стал приглядываться к людям, встречавшимся на его пути, узнавать подробности о них, прислушиваться к их речам, может, в ком-нибудь и найдет он того, кого Бог предназначил для великого служения — быть Его Мессией. Искал и не находил. Бывало, покажется ему, что вот он, тот, кого он ищет, но потом понимал, что ошибся.
Как-то на рассвете, возвращаясь в Раму из Бет-Эля, Гилгала, Минны и далекой Беер-Шевы, поднялся он в гору верхом на своей маленькой белой ослице. И вспомнил он про дом Киша, что находится в Гиве, хотя и прошло уже десять лет с тех пор, как он в последний раз посетил его. Тогда он ночевал в доме Киша, которого все считали смелым и честным, с чистым, как у ребенка, сердцем. и волей, твердой, как железо. Тогда, перед самым отъездом. Киш подвел к нему своего «мизинца». самого младшего сына, мальчика, которого родила ему Шломот, его молодая жена, единственного сына, оставшегося в живых после смерти остальных. Никогда до того, нигде во всей стране Самуилу не встречался такой благообразный мальчик, как сын Киша: орлиные глаза, на лице — непорочность и вера, весь — понимание, печатью мудрости было отмечено его лицо. Мальчик притягивал к себе, но вместе с тем и удерживал на почтительном расстоянии, и, несмотря на это, все же что-то влекло, привязывало к нему. Киш сказал, что мальчику десять лет, но по росту ему можно было дать не менее тринадцати. Образ мальчика запомнился ему, не выходил из сердца, и Самуил часто вспоминал его. Иногда ему хотелось снова посетить Гиву, зайти к Кишу в дом, но какой-то внутренний голос его удерживал: не ходи туда — для великого предназначен этот мальчик, тебе еще предстоит столкнуться с ним и узнать его.
Вот и теперь, труся верхом на веселой ослице в гору и думая о распрях и сомнениях в связи с выбором царя, он вдруг вспомнил облик сына Киша. Он вспомнил, как его ладонь легла на голову этого мальчика, благословляя его. И Самуил даже поднял руки, поднес их к носу и понюхал, так явственно ему показалось, что запах волос мальчика с тех далеких лет трепещет на его ладонях, не выветрился, не улетучился. Он не знал его имени, Киш не назвал его тогда, а Самуил не стал спрашивать, так что имя оставалось ему неизвестным все эти годы. Пока имя это — тайна для него, но наступит день, и он его узнает. Внутренний голос, сердце, подсказывают ему, что день этот близок.
Ослица ускорила бег, почуяв близость дома, стойла и возможность отдохнуть, поваляться, кувыркаясь на траве. Она пошла аллюром, будто желая ускорить темп мыслей седока.
С того дня, когда тревожные мысли о судьбе государства начали преследовать Самуила, то и дело всплывал перед ним, как видение, образ сына Киша.
Он так запечатлелся в его сознании и так укоренился в его душе, что ему трудно было избавиться от ощущения, что именно на этом мальчике лежит печать высокого предназначения. Когда в нем просыпается критическое отношение к царям вообще, он начинает ненавидеть образ мальчика, желая изгнать его из памяти и сознания. Тогда он видит царя строптивым, непоследовательным, навлекающим беду на свой народ расточительностью и безумными выходками. Страхи и надежды переплетаются в его душе и отражаются в образе того, кого он все время видит перед собой. Иногда он спрашивает самого себя: что, в сущности, особенного в этом мальчике, чем он так отличен от других своих сверстников, почему так запомнился мне? Почему я не могу расстаться с его образом?
В последнее время он все чаще предстает перед мысленным взором Самуила. Хорошо ли это? Десять лет тому назад он услышал его голос, когда тот звал к себе отца и мать, и голос этот потряс его сердце и до сих пор звучит в ушах.
Завтра день великого жертвоприношения на алтаре. Сердце подсказывало ему, что день этот будет необыкновенным. Всю ночь он будет стоять перед Господом Богом в молитве и не сойдет с места, пока Бог не усмирит бурю в его душе, не успокоит его истерзанного сердца.
Итак, завтра провидец еще раз выслушает пожелания и требования народа, в первую очередь, требование поставить над ним царя. Так настойчиво они его добиваются, несмотря на все его возражения, несмотря на все его уговоры еще и еще раз взвесить свои желания. Теперь он уверился, что воля народа угодна Богу, что народу надо дать царя.
Завтра совершится знамение. Сердце подсказывает Самуилу, что свершится чудо и что будущий царь (неужели же это будет сын Киша из Гивы?) покажется ему в праздничной толпе. Духовным чутьем он узнает будущего царя.
Его сердце исполнилось величием. Да, он и в самом деле провидец. Божественная благодать, лежащая на нем, поможет ему увидеть помазанника Божьего. Он уже не был в подавленном состоянии духа, как вчера, когда из всех приглашенных к нему пришли только два глухих старца. Это состояние прошло. Исчез и страх. Сердце Самуила раскрылось для радости, подобной которой он давно не испытывал. Тут его взору открылась Рама во всем великолепии лучей восходящего солнца. Утренняя заря разливалась по всей земле, и алтарь был чист небесной чистотой накануне праздничного жертвоприношения.
Придя в Раму он не открыл свои сокровенные мысли ни священникам, ни левитам, помогающим готовить алтарь для жертвоприношения, даже левитам, ждущим его распоряжений и указаний, и Гаду он не сказал ничего. Он только сообщил им, что завтра будет большое жертвоприношение, и для него соберется великое множество народу и, с Божьей помощью, многое откроется собравшимся.
Он велел молодому красивому левиту с приятным голосом пройти по всем улицам и оповестить народ, восклицая:
— Примите благую весть Божью! Провидец вернулся из Бет-Эля, Мицпы, из Гилгала и Беер-Шевы. Весь народ от мала до велика призывается в эту ночь очиститься омовением и утром подняться к алтарю для участия в великом жертвоприношении, которое состоится днем. Так передает провидец! И да возрадуются все!
Провидец послал гонцов в наделы Иехуды и Биньямина и Эфраима, чтобы и те приняли участие в этом празднестве.
Рама шумела от множества народа и скота. Весь город нарядился по-праздничному. Толпы людей прибыли из окрестных деревень, городов и отдаленных селений. Купцы раскинули торговые палатки со всевозможными товарами, зазывали покупателей, продавали напитки и сладости, семечки, расхаживали среди толпы и криками расхваливали свои лакомства. Около тридцати человек — главы колен, представители народа и почтенные люди, приглашенные на торжество, одетые по-праздничному, — поднялись по ступенькам алтаря вместе с провидцем для совершения обряда.
Дядя Самуила, староста Рамы, пожертвовал из своего стада нежного упитанного теленка, которого специально откармливали три месяца для жертвоприношения. Теленок был убран фисташковыми ветками, полевыми цветами; литавры и барабаны громко звучали на всем пути его следования. Теленка связали и принесли к алтарю для заклания, отмыв до блеска до того в нескольких водах.
На подмостках вокруг главного алтаря и вдали от него стояли небольшие алтари, сложенные из камня и глины, предназначенные для второстепенных жертвоприношений, для домашних обрядов. Их было много, очень много.
Сельские жители привезли с собой в мешках и сумках много вкусно приготовленных овощей к мясу, лук, специально выращенный длинноперый чеснок, кабачки, спелые сочные арбузы, латук, сельдерей и пахучую петрушку прямо с грядок, всякую зелень, тушенную с пряностями в масле. Всем этим торговали, угощали друг друга, раздавали бесплатно любому желающему.
Жатва была почти закончена. Год выдался урожайный, и народ был в приподнятом настроении. Виноградные лозы были хорошо ухожены и тоже предвещали богатый урожай. Гроздья винограда, хотя еще не налились соком, подпирались подпорками и по тяжести равнялись финикам. Этот год даст много вина для возлияний в честь Бога и увеселения людских сердец.
От народа не было скрыто, что сегодня случится что-то важное. До сего дня нельзя было припомнить другого такого пиршества, такого веселья, звуки барабанов, рогов, блеяние овец, мычанье коров раздавались со всех сторон.
Там и тут расхаживали звездочеты, предсказатели будущего, костоправы и знахари, заговаривающие нарывы и раны. Среди них были и ханаанеи, предлагающие разные снадобья и средства, исцеляющие от недугов; никто никому ничего не запрещал, но к ним мало кто обращался, так как все были сосредоточены на главном: на предстоящем великом жертвоприношении, которое должен совершить провидец.
Солнце стояло в зените, но на подмостках дул свежий ветерок, охлаждающий лица, дышалось легко. Ночью на ослах подвезли много дров и наполнили водой бочки и кувшины, расставленные вдоль дорог для нужд людей и скота, и все это было бесплатно — таков был обычай по праздничным дням в тех местах. Обилие воды для утоления жажды всегда вызывало особую благодарность людей устроителям празднества.
Левиты и юноши, приставленные к ним в помощь, приготовили все нужное для жертвоприношения: воду, дрова и соль, сложили костры, установили сосуды для крови жертвенных животных, емкости для разделанных мясных туш и ложки для черпания супа, вилки и ножи для разделки туш. Все надо было предусмотреть и приготовить для той минуты, когда загорятся костры на алтаре и запах жареного и вареного мяса разольется в воздухе.
Ближе к полудню прибыли главы левитов и расположились вокруг большого алтаря. За ними следовали жрецы из разных мест страны, около ста человек, в белоснежных одеяниях с пальмовыми ветками. Они стали в стороне, между ними выстроились в ряд мальчики-левиты, готовые к услугам и громким хвалебным песнопениям. Когда приблизился посланец, возвестивший приход провидца, ему навстречу вышли около тридцати знатных старцев и глав родов для того, чтобы сопроводить провидца к главному алтарю. Весь народ поднялся и торжественно замолк. Люди поднимались на цыпочки, глядя через плечи стоящих впереди, чтобы не упустить ни одной подробности торжества. Не прошло и нескольких минут, как народ грянул приветствие провидцу, шедшему впереди свиты приглашенных, идущих по обеим сторонам от него. Все смолкло.