и необходимую документацию и средства связи, можно было бы обеспечить Верховное командование ценными разведданными о состоянии вражеского тыла.
—Ты так думаешь? — спросил он.
— И думать нечего!
На лбу Вершигоры опять, словно крылья чайки, взметнулись беспокойные брови. Он, видимо, что-то прикидывал, взвешивал в уме мои слова.
— Само собой разумеется, все эти задачи можно решить успешно только при условии, что этим делом будет заниматься знающий, опытный человек, профессионал. А я для такого дела еще не созрел.
— Это ты так решил? — удивился он моей откровенности.
— Да. Трудно заниматься тем, о чем имеешь только смутное представление.
— Но ведь ты уже занимаешься этим делом. [...] И судя по отзывам командования, справляешься неплохо.
— Только еще пытаюсь заняться.
— Ничего! — подбодрил он меня.— Война, судя по всему, кончится не скоро, так что еще успеешь научиться...
Так мы беседовали часа два, анализируя удачи и промахи. Петр Петрович давал дружеские советы. Я слушал его и думал: «Вот бы поработать с ним!» [...]
— Ну ладно, дружище,— сказал он, поднимаясь. — Надо возвращаться к своему начальству.
Я сжал его крепкую, плотную ладонь с чувством сожаления. Казалось, мы знали друг друга уже очень давно. Расставаться с ним не хотелось.
Вечером Вершигора уехал.
Через неделю-полторы он прикатил снова на том же куцем орловском возке. Только на этот раз Петр Петрович был не один, а с какой-то белокурой девушкой и высоким голубоглазым парнем с культями вместо рук.
Возок и спутников своих Вершигора оставил у развилки: подъезжать к штабу вплотную не разрешалось никому.
По лагерю мгновенно разнесся слух. Бывалые партизаны таинственно, почти шепотом, передавали друг другу:
— Из Москвы, прямо из партизанского штаба, прилетел разведчик... с культями вместо рук! Но сделали ему врачи так, что теми обрубками он может брать всё, будто клещами. И стреляет он — хошь из автомата, хошь из пистолета — лучше любого рукастого. Силища у него неимоверная: толкнет кого под дыхало — тот и с копыт долой!.. Видать, мастер по «языкам». И сопровождает его какой-то майор!..
А в это время Петр Петрович медленно, вразвалку подходил к трофейной машине, где в то время находились Ковпак и Руднев.
— Опять к вам приехал.
— Бачу, шо приихав,— улыбнулся Ковпак, подавая Вершигоре руку. — А чого?
— Есть к вам серьезный разговор.
— Ага, — кивнул Ковпак.
Долго бродил Петр Петрович по лесу с Дедом Ковпаком. Потом, тоже прогуливаясь, завел беседу с комиссаром Рудневым. А когда комиссар и Петр Петрович вернулись опять к штабу, Вершигора, заметно повеселевший, уверенно шагнул к Ковпаку и, лихо приложив руку к пилотке, отчеканил:
— Ну, Диду, принимай меня в свою партизанскую академию!
Ковпак внимательно посмотрел на Вер-шигору, потом перевел быстрый, почти неуловимый взгляд на Руднева, как бы спрашивая у комиссара: «Как, возьмем его?» Затем ответил:
— Дило твое. Тильки смотри, нэ обижайся потом.— И озорно помахал перед носом Вершигоры своей плеткой, с которой он, как старый кавалерист, не расставался никогда. Руднев улыбнулся в свои черные пышные усы и дружелюбно похлопал Вершигору по плечу:
— Ничего, майор, не робей. Дед шутит.
Но майор совсем не робел; напротив,
даже обрадовался.
— Где я могу разместиться со своими людьми? — спросил Вершигора, обращаясь к Деду Ковпаку и комиссару одновременно.
Руднев засмеялся и широко развел руки в стороны:
— А вот, выбирай поблизости от штаба место под любой сосной и располагайся. Жилплощади у нас, как видишь, пока хватает.
Вершигора, довольный таким исходом дела, повернул к своему возку, возле которого его терпеливо поджидали необычный автоматчик с культями вместо рук и белокурая девушка.
Спустя час Петр Петрович снова пришел в штаб. Присев рядом со мной на пенек, он сказал:
— Ну что, будем вместе трудиться?
— С удовольствием, товарищ майор! Может, научите меня чему-нибудь хорошему?
Карие глаза Петра Петровича сузились в усмешке:
— Еще неизвестно, кому у кого придется учиться. У тебя уже есть опыт.
— Какой там опыт? Только взялся за эту работу... А вы, наверное, на этом деле уже не одну собаку съели.
Он опять улыбнулся,— улыбка почти не сходила с его лица.
— Нет, пока еще не съел ни одной. Я ведь всего два месяца как на оккупированной территории. И год, как надел эту форму. А до этого вообще был гражданским человеком. [...]
Через несколько дней в расположении нашего лагеря появилось десятка два автоматчиков во главе с худощавым черноглазым капитаном — Иваном Бережным. Все они были в новой военной форме. Все, как один, рослые, крепкие, с финками и гранатами, а главное, все с новенькими автоматами ППШ, вызывавшими немалую зависть у наших разведчиков. Таких «инструментиков», как в шутку, но уважительно называли их партизаны, у нас тогда во всем соединении было несколько штук.
Расположились автоматчики рядом с палаткой майора Вершигоры. И я понял: это его люди. Только непонятно было, что они делали под его командой прежде и чем будут заниматься теперь у нас. Но задавать такие вопросы майору было, разумеется, неудобно.
Сам же Петр Петрович не заводил об этом разговора. Он больше спрашивал меня. Иногда мы вместе обсуждали, как лучше провести разведку того или иного объекта. А вообще-то он почти все время ходил по нашему партизанскому лагерю и спокойно, с дружелюбным вниманием присматривался к ритму работы штаба, к будням подразделений, к быту людей.
Через неделю все были удивлены неожиданным событием: Ковпак подписал приказ о создании новой оперативной группы — № 13. Ее командиром назначили майора Вершигору. Сам Петр Петрович, когда его поздравляли, отнесся к этому назначению так, будто ничего особенного не случилось. Только когда кто-то в шутку заметил, что номер группы Петру Петровичу выпал не совсем удачный — чертова дюжина, он улыбнулся и ответил:
— Почему — неудачный? А для меня число тринадцать — самое удачное, везучее. На фронт я ушел добровольно тринадцатого июля сорок первого года. И мне, надо сказать, сразу же повезло: за месяц вырос из рядового до командира батальона. А главное — уцелел. Немножко, правда, поцарапали, но это ерунда... В тыл врага меня тоже забросили тринадцатого числа — тринадцатого июня нынешнего, сорок второго года. И тоже удачно. Через два месяца даже орден «Красное Знамя» получил. К вам в соединение тоже пришел тринадцатого сентября. И уже верю, что тут всё получится, как задумано. Чувствую, что и эта чертова дюжина будет везучей...15
Оперативная группа разведки РО штаба Западного фронта
Иван Андреевич Колос с лета 1942 года действовал в качестве командира оперативной группы разведки в интересах разведотдела Западного фронта (в/ч 9903).
Подобные группы функционировали при некоторых партизанских формированиях и органах руководства партизанским движением и направляли их разведывательно-диверсионную деятельность в интересах регулярных войск.
Награжден многими советскими и иностранными государственными наградами. Герой Российской Федерации.
И. Колос
«Олег» выходит на связь
Мы, разведчики, располагались в Подмосковье, когда мне сообщили, что вызывает генерал. Я надраил сапоги, начистил пуговицы. Волновался до той самой минуты, пока не переступил порог просторного кабинета и не доложил о своем прибытии.
Генерал поднялся из-за стола и неожиданно просто, по-домашнему поинтересовался:
— Ну, как настроение?
— Вполне бодрое, товарищ генерал!— ответил я уже спокойно.
— Что ж, «Олег», тогда приступим к делу.
Он извлек из несгораемого шкафа приказ о моем назначении командиром группы военных разведчиков и о вылете в тыл врага, назвал фамилии моих подчиненных. Их было шесть: Дмитрий Стенько, Григорий Руцан, Алексей Панюшков, Михаил Роднюк, Николай Сидельников, Иван Казаков. Генерал каждому дал краткую характеристику. Некоторых товарищей я уже хорошо знал. Это были не новички в разведке. Группе предстояло действовать в глубоком тылу врага, на юге Белоруссии, и передавать по радио в Центр разведданные о гитлеровских войсках: где расположены их гарнизоны, аэродромы, склады, где они сооружают укрепления, сообщать о работе железной дороги Брест—Гомель.
— Приказ о вылете получите дополнительно, — сказал генерал и пожал мне на прощание руку.
Нас поселили недалеко от аэродрома, в отдельном домике, и мы стали готовиться к вылету во вражеский тыл. Подгоняли одежду и снаряжение, проводили тренировки в полной боевой выкладке: вещмешок, парашют, автомат, боеприпасы. На каждого приходилось килограммов по шестьдесят.
В один из вечеров мне вручили приказ о вылете.
На аэродроме было очень темно. Только время от времени, когда самолеты шли на посадку или взлетали, вспыхивали прожекторы и освещали бетонированную полосу.
Нас подвезли к двухмоторному «Дугласу». Инструктор выстроил всю группу, еще раз осмотрел наше снаряжение, дал последние напутствия, и вот мы в самолете. Поудобнее усаживаемся, проверяем, хорошо ли зацеплены парашютные карабины за трос, натянутый вдоль бортов самолета. Я засветил фонарик луч, его скользнул по лицам товарищей: все были спокойны.
Взревели моторы, вспыхнул разом сноп света. Самолет, пробежав по летному полю, поднялся в воздух.
Все прильнули к окнам. Я тоже смотрю на стремительно провалившуюся землю. Там, уже далеко внизу, сверкают молнии. Тысячи молний. Это линия фронта. На земле идет сражение.
Неожиданно в самолете стало светло, как днем: мы попали в луч вражеского прожектора. Вокруг самолета уже рвутся снаряды. Ощущение не из приятных. Вдруг самолет разко наклонился, и неведомая сила потянула его к земле. Нас отбросило назад и прижало к стенкам. Еще мгновение... Нет, всё в порядке! Самолет вышел из резкого виража почти над верхушками деревьев, совсем близко внизу пронеслись крыши хат. А потом мы стали набирать высоту.