Отряды, посланные на поиски «оленей», много дней пропадали в песках и болотах и принесли, наконец, известие: Сохраб с остатками своего рода ушел далеко на север, и старейшина апасаков Кунхаз взял его под защиту. Бахрам, отобрав для набега лучших воинов, сам явился в страну болот.
Бахрам выехал вперед, окинул злобным взглядом ворота, сбитые из тяжелых стволов платана, неприступные стены и башни и хрипло выругался. С жирного лица, «орла» струился пот. Он со свистом вобрал в себя воздух и заорал во все горло:
— Эй, Кунхаз!
— Я тут, — ответил Кунхаз, влезая на выступ стены.
— Нехорошо, Кунхаз. Разве перед гостями закрывают ворота? Ты поступил не по обычаю.
— Верно, — согласился Кунхаз, поглаживая бороду. — Но почему гости принесли вместо подарков полные колчаны стрел? Э! — подумал я. — Такие гости съедят и мясо, и котел, и хозяина котла. Вот и велел: «Закройте ворота». Разве я плохо сделал, а?
Он усмехнулся.
— Ладно. — Бахрам сердито сплюнул. — Знаю, ты ловок на слова, красивые, как хвост фазана. Однако Бахрам не за этим пришел сюда. Сохраба и его щенка мне надо!
— О? Зачем же?
— Они убили моего сына.
— За то, что ты разорил их род.
— То не твоя забота, апасак. Сиди в болоте, лови рыбу, не вмешивайся в дела хорезмийцев. Отдай мне Сохраба, говорю тебе!
— А если не отдам?
— Плохо будет.
— Ну? Ты смешон, Бахрам. Чем же твои люди продолбят эти ворота — носами?
— Хе! Для ворот мы кое-что запасли. Мясо в котле не сварится, как от ваших ворот останется одна зола. Покажите ему, дети!
Хорезмийцы подняли на концах дротиков промасленные тряпки. При осаде городища тряпки зажигали, дротики метали в ворота укрепления.
Кунхаз расхохотался
— Попробуйте! Мы тоже кое-что припасли для вас. Не успеет вырасти на шее Бахрама еще один зоб, как от вас не то что золы — дыма не останется. Покажите ему, дети! — передразнил он Бахрама.
Над отрядом хорезмийцев нависла туча луков, дротиков и секир.
— Ладно, апасак, — сказал Бахрам заискивающе. — Я не хочу ссоры. Зачем? Ты в болоте, я в песках, кто кому мешает? Отдай Сохраба, и мы спокойно уйдем отсюда. Мои люди не сломают ни одной вашей тростинки.
— А! Это дело другое. Ты бы сразу так сказал.
Сохраб насторожился и кивнул сородичам. Угрюмые пастухи стали плечом к плечу, стиснув секиры.
— Вот, вот, Кунхаз! — воскликнул Бахрам горячо. — Для чего тебе эти «олени»? Неужели старейшина апасаков огорчит меня из-за каких-то бродяг? Бахрам — не последняя утка в стае. Отдай Сохраба — разойдемся мирно.
— Не спеши, друг, не спеши, — медленно проговорил Кунхаз. Он что-то замышлял. — Все будет хорошо. Сейчас мы, апасаки, подумаем и решим это дело как надо…
— Ладно, Кунхаз! Думайте, но недолго!
Старейшина спрыгнул с выступа.
— Что? Отдадим Сохраба?
Он покосился на «оленей», до боли в руках сжимавших топорища секир. Апасаки не говорили ни слова. Кто определит по их темным лицам, о чем они думают? Кунхаз грозно всматривался в эти мрачные лица, но сородичи отводили глаза и упорно молчали.
Вдруг в тишине кто-то тяжело вздохнул. К старейшине подошла Фароат. Очи ее загадочно мерцали. В правой руке она держала кинжал. Кунхаз вздрогнул. Неужели… Однако на стене находились и другие женщины, причем все с оружием в руках. Кунхаз успокоился.
— Почему вы молчите? — сердито крикнул Кунхаз апасакам. — Разве оглохли? Я спрашиваю: отдадим Сохраба или нет?
Ответом была напряженная тишина, изредка прерываемая блеянием овец внутри крепости да звяканием оружия внизу, за стенами. Тогда через толпу воинов к старейшине протолкался Артабаз. Он бросил на Ширака мутный взгляд и глухо сказал:
— Да.
— Таков твой совет? — Кунхаз безмятежно улыбался. — Отдадим, значит?
— Да.
— Отдадим? После того как Совет Старейшин принял Сохраба в наше племя? После того как я выпил с Шираком чашу дружбы? Нарушить обычаи гостеприимства?
Кунхаз уже не улыбался. Он яростно оскалил зубы, размахнулся и крепким ударом свалил Артабаза с ног.
— Люди познаются в суровое время. Я хотел узнать, нет ли среди нас человека с черным сердцем. Горе нам — такой человек оказался в нашем племени. Щенок! Я изгоняю тебя отсюда. Уходи туда, где обитают твои родичи!
Кунхаз посмотрел направо — Фароат исчезла. Он перевел взгляд на лица апасаков, они выражали одобрение и восхищение.
— Вы — настоящие массагеты, — сказал Кунхаз. — Натяните потуже ваши луки. Проучим этого нечестивца Бахрама.
Старейшина припал к бойнице.
— Эй, Бахрам!
— Я слушаю, Кунхаз! Что вы решили?
— Не отдадим тебе Сохраба.
— А-а! — взревел Бахрам. — Почему?
— Потому, что ты змея. Вчера ты разорил гнездо Сохраба, сегодня напал на меня, завтра твои головорезы пойдут в набег на другие роды. Таких, как ты, убивают, словно бешеных собак!
На хорезмийцев обрушилась туча стрел. Разбойники закричали. Многие лежали на земле. Орда отхлынула назад и выпустила залп из луков. Над парапетом стены с зловещим шорохом и свистом пролетали сотни оперенных тростинок. Четыре бронзовых жала попали в бойницы и угодили кому в плечо, кому в горло, кому прямо в лоб. Апасаки завопили от ярости. «Орлы» ответили диким воем и новым залпом.
Но страх перед апасаками заставил их отойти за пределы полета стрелы. Бахрам понял: удачи тут не будет. Кунхаз поднимет на ноги все племя апасаков, и «орлов» раздавят, как мух. Выступая в поход, старейшина рода Орла думал, что договорится с вождем апасаков и получит Сохраба, не прибегая к оружию. Но Бахрам обманулся в предводителе рыбоедов — этот сумасброд отвергает дружбу знатного человека и защищает, как своего брата, какого-то нищего беглеца. Поведение Кунхаза было для Бахрама непостижимо.
Что скажет горбун, когда персы придут к Аранхе? Война между массагетами не выходила. Собирая дружину в набег на апасаков, Бахрам отправил гонцов к некоторым яксартам, тохарам и даже авгалам, затаившим по разным причинам злобу на Кунхаза или Сохраба. Он призывал их к совместным действиям против саков тиай-тара-дайра. Однако посланников Бахрама прогнали отовсюду — люди, разорившие род единокровного братства, никому не внушали доверия.
Из толпы хорезмийцев выехал воин. Размахивая дротиком, он приблизился к укреплению.
— Эй, Кунхаз! Не стреляйте, скажу слово. — «Орел» придержал коня. — Мы уходим. Но ты не радуйся, рыбоед! Мы соберем всех кочевников, придем снова и обратим твое городище в развалины!
— Ах ты козленок! — засмеялся Кунхаз. — Забирайте своих дохлых «орлов» и никогда носа сюда не показывайте. Уходящие следы ваших ног лучше, чем приходящие. Кунхаз добр, но, если его охватит злоба, он наделает вам бед. Ты еще не встречался с жителями островов? Бегите, пока я не призвал их к себе!
Последние слова подстегнули «орла» лучше всякого бича. Хорезмиец поспешно повернул коня и ускакал. О диких островитянах, обитающих на море Вурукарта, ходили среди массагетов мрачные слухи. Они из племени апасаков, но живут особняком. У них нет ни скота, ни посевов. Они едят траву, кабанов и рыбу. Рассказывали, что островитяне кровожадны, как тигры. Говорят, своих стариков они разрубают на куски, смешивают с мясом зверей и так поедают…
Орда Бахрама подобрала трупы сородичей, вытоптала посевы ячменя, захватила три десятка коров, которых апасаки в горячке не загнали в городище, и ушла туда, откуда пришла.
Когда все стихло, Сохраб подошел к Кунхазу, заглянул ему в глаза, положил руку на его плечо и прошептал:
— Прости. Плохое подумал про тебя.
Едва дружина Бахрама исчезла вдали, Артабаз покинул городище Кунхаза и отправился в родное селение. Лучника сопровождали три массагета из рода Шакала.
Сгорбив спину, Артабаз ехал по грязной тропе. Узкие глаза апасака сверкали, как острия кинжалов. Пот стекал с низкого лба на густые брови, приплюснутый нос и вывороченные губы.
— О Кунхаз! — шептал скорбно лучник. — За что ты оскорбил меня? Ты мудр, Кунхаз, но ты поступил безрассудно. Разве я думал о власти над племенем? Нет, видит огненное око Митры! Чтобы Фароат жила в моем стойбище — это все, к чему я стремился!
Артабаза ела тоска. Лучник не выдержал, поднял голову и запел:
— О-о-о! Не вижу неба, звезд не замечаю, луна не радует меня — глаза Фароат сияют перед моим взором. О-о-о! Не для меня горят эти глаза, не для меня звучит голос Фароат, не для меня смеются губы Фароат. А без них нет жизни… Куда пойти, что совершить мне? Для чего мне родное племя, родная земля; если не для меня живет Фароат на этой земле?..
Лучник натянул повод, остановил коня. Скакун сердито переступал ногами, под его копытами чмокала черная болотная почва. Слева и справа шумели заросли тростника, впереди на топи однообразно кричала водяная птица.
— Куда мы едем? — спросил Артабаз уныло.
— В родное стойбище, — ответили сородичи, удивленные вопросом молодого вождя.
— В родное стойбище? — Лучник хрипло засмеялся. — Кто знает, где оно? Добирайтесь сами, я поеду назад.
Артабаз повернул коня и скрылся в кустах. Он выехал на равнину. Вдали, у болот, возвышались башни укрепления, где жил Кунхаз, старейшина апасаков. И жила та, что погубила Артабаза. И жил тот, кто погубил Фароат. Ни один человек не видел этого, один Артабаз видел — сердцем видел!
Лучник схватился за колчан.
— О-о-о! Моя стрела пронзит сердце Ширака…
Оборвав песню, Артабаз сплюнул, покрепче обхватил ногами бока лошади и свистнул. Скакун помчал его на юг — туда, куда недавно ушла орда Бахрама.
В это время Ширак стоял за городищем, на месте, где наутро после прихода в племя Кунхаза он встретил Фароат.
Как тогда Фароат, пастух смотрел на свое отражение в воде. Хорезмиец не узнавал себя. Кунхаз расщедрился, снарядил своих новых телохранителей, словно родовых старейшин, причем сам подобрал для каждого «оленя» одежду и вооружение.
Волосы Ширака заботливо расчесаны и смазаны маслом. На затылке они закручиваются в крупные кольца. Высокую тиару из белого войлока пастух заломил и сдвинул назад. Плечи «оленя» облегает фиолетовая куртка, украшенная по вороту, полам и рукавам золотым галуном. Пояс перехватывает красная лента. Черенок длинного кинжала, висящего справа, увенчан бронзовым клювом грифона. Просторные шаровары из кожи телят, расшитые четким узором, вправлены в мягкие сапоги с короткими, в четыре перста, голенищами.