Неужели монголы опередили кипчаков и подступили нежданно-негаданно прямо к шатру Нур-Саида? Эх, Нур-Саид, Нур-Саид! Тупой старик, слепой. Самодовольный. Глупый.
Бахтиар прикусил губу, с трудом повернулся. Оттолкнулся ладонью от земли, зацепился дрожащей рукою за столб. Ой, голова! Будто разломилась голова. Будто вновь на нее обрушилась татарская булава. Смотреть, просто смотреть – и то мучение.
Он всхлипнул, как ребенок. Куда ты? Больше всех тебе надо, что ли? Ты сделал все. Лежи, отдыхай.
Нет, нельзя лежать. Лежать к лицу мертвецу, живой должен стоять. Бахтиар вскочил и тут же прислонился грудью к столбу. Прочно был вкопан столб, не шелохнуть, а Бахтиару казалось – ходуном ходит дерево, валится влево и вправо, из рук ускользая. Тряслись колени. Из носа капала кровь.
Ну, ничего. Главное – Бахтиар на ногах. Пока человек на ногах, он – человек. Сотник, перегнувшись, с усилием вытянул из ножен кривую мервскую саблю – дар жены, медленно выбрался из шатра, опираясь концом голубого клинка о землю и шатаясь, как пьяный. Припекало. По синему шелку неба, держась поодаль друг от друга, тихо плыли, как лебеди по чистому озеру, сахарные облака. Полдень уже? Долго спал Бахтиар.
В желтых полях выстраивались ряды кипчакских воителей. От их полосатых, узорных, зеленых и красных халатов рябило в глазах. Казалось, перед шатром раскинулся весенний, в алых пятнах цветов, просторный луг. Однако не травами пах тот луг; не лютик едкий, не дикий лук – едкий пот, кожа, шерсть свой дух тут источали.
У дряхлого, с ободранной корой, карагача облачался с помощью слуг в несвежую белую одежду кривоногий Бурхан-Султан, настоятель соборной мечети. От карагача к воротам богатой крестьянской усадьбы, возле которой был разбит шатер, и обратно к дереву чинно прохаживались Нур-Саид и присные.
Нур-Саид – скучающе:
– Что, полегчало?
– Еще бы! – сердито Дин-Мухамед. – С утра вчерашнего дрыхнет. У обезглавленного и то голова приросла бы.
Растерялся Бахтиар.
– Как это – со вчерашнего?
– Так. День проспал, ночь да еще полдня.
– А вы… до сих пор не собрались?! – изумился Бахтиар.
– Ишь ты! – вскипел Дин-Мухамед. – Тебе можно прохлаждаться сколько хочешь, а нам нельзя? Ты кто? А мы кто? Мой родитель, слава аллаху…
– Не ладо! – Бахтиар схватился за голову. – Я не по своей воле забылся.
– Не по своей! Видали.
– К чему ты это? – глухо пробормотал Бахтиар, стараясь пересилить боль. – Я устал… не мог иначе.
– Мы тоже иначе!
– И не заметил, как уснул. Будто в колодец с ходу провалился.
– Мы тоже в колодец!
– Я никогда…
– Мы тоже никогда!
– Хватит! – застонал Бахтиар. – Привязался.
– Сам привязался! Собрались, не собрались. Заладил.
– Смотри-ка! Можно подумать – ради меня война с татарами. Из-за вас хлопочу – хочу, чтоб вам было лучше.
– Без тебя знаем, что делать!
– Почему же топчетесь тут, как бараны в загоне? Давно, еще тридцать дней назад, следовало выступить к Сейхуну. Опоздали по неразумию – постарались бы хоть малую часть упущенного наверстать.
– По неразумию? Ого! Жалить начинаешь? Пригрели змею. А мы думали…
– Чем? Мозгов-то нет.
Легче себя за подбородок укусить, чем дурака в споре одолеть. Ты ему – про звезду, он тебе – про собачий хвост… Кто пересилит упрямца, который, как бешеный пес за палку, цепляется за слова, не желая вникать в их суть?
Попробуй передать ему дружелюбную сдержанность, уважительность к собеседнику. Спокойную твердость, уверенность. Ясность и четкость суждений. Ничего не выйдет. Тупица не способен их воспринять. Ведь иначе его и не звали бы тупицей.
А вот дурень легко и нагло навяжет тебе грубость, запальчивость. Почему? Никакой мудрец не выдержит, если прямо в лицо ему примутся брызгать слюной.
Не обида за себя всколыхнется, – хотя, казалось бы, чего ради терпеть назойливо лезущую в рот муху, – а горечь и скорбь, возмущение человеческой глупостью. Хочешь доказать болвану, что он – болван. Может, притихнет? Задумается? «Почему это люди дураком меня кличут? Давай-ка лоб напрягу, себя огляжу. Может, и вправду я вовсе не пуп земли, а просто козявка? Может, и впрямь я – дурак?»
Но как допечь балбеса, не перейдя на доступный ему язык? Говорят, толковому – намек, бестолковому – палка. Так злоба вызывает ответную злобу, брань – ответную брань. Поэтому сказано: «С глупцом – не спорь». Спорить с неразумным – свечу при солнце жечь.
Но – что делать? Жизнь есть жизнь. Иногда и свечу при солнце жечь приходится.
– Помнить свою похвальбу? – сказал Бахтиар. – «Мне б довелось… показал бы татарам…» Чего ждешь? Покажи. Кто держит? Присох, что ли, к этому месту? Нижней частью прилип, отодрать не можешь? Довольно торчать за оградой, прояви, наконец, прыть да удаль! Или ты только на словах храбрый?
– Кто? Я? Вот я тебе сейчас…
– Да не мне, грозный воитель, не мне! Другу платишь злом – чем заплатишь недругу? Врагу задай, если руки чешутся. Я-то при чем! Перед монголами распинайся!
Он повернулся к тестю.
– Почему медлите?
– Замолчишь ты когда-нибудь? – проворчал Нур-Саид оскорблено. – Нехорошо. Шумишь, галдишь, словно тебе одному честь дорога. – Сосредоточенно, будто перед зеркалом, перебирая клок волос на подбородке, эмир разъяснил неугомонному сарту, что кипчаки тоже не на верблюжьи бега собрались. Разумеют, что к чему. Война – дело хитрое. Трудное. Тут надобна обстоятельность. Спешка неуместна. – Вот отслужим молебен и двинемся, с божьей помощью, против неверных…
– Молебен? – Бахтиар протолкался к священнику, схватил его за рукав. – Почтенный Бурхан-Султан! Уж вы-то мудрый человек, ученый. Раскройте глаза эмиру! Ведь смерть идет. Смерть! Неужели так трудно это понять?! Биться надо сейчас, а не молиться!
Бурхан-Султан отстранился, рассек лицо Бахтиара острым взглядом узких кочевничьих глаз.
– Э? Ты в своем уме? Как можно без молебна? И победа, и поражение – от аллаха.
– И что же – если воины станут ползать по стану, бормотать молитвы, колотиться лбом о землю – вместо того, чтоб татар лбом о землю колотить, то аллах так и отвалит им победу?
Пока слово не сказано – оно твой раб. Сказано – уже ты у него в рабах. Сознавал Бахтиар – дерзит, кощунствует, но остановиться теперь не мог. Пусть накажет ослушника бог – сотник выложит все, что накопилось. А там будь что будет. Засунул голову в ступу – чего уж песта бояться?
– Эге-е-е, – протянул озадаченно Бурхан-Султан.
Прихожанин смеет возражать священнику? Неожиданность. Что с Бахтиаром? Может, по глупости вздумалось старших учить – перед толпой захотелось блеснуть? Вряд ли. Неглуп. Бредит? Не похоже. Слишком осмысленный бред. Значит, тут умысел злой? Так-так.
Окажись на месте Бахтиара кто другой, Бурхан-Султан велел бы палками избить нечестивца. Но Бахтиара не взять: эмиров зять. Тронешь зятя – тестя заденешь. Обидится Нур-Саид – не то что сорок овец за молебен, сорок лепешек сухого навоза не даст.
Плохо. Очень плохо. Ругать нельзя. Молчать – опасно. Люди вокруг. Ждут, что ответит служитель бога богохульнику. Ладно. Будем учтивы.
– Бедный Бахтиар! – Он поднял руку, затеребил шестнадцать волосков, составлявших его бородку.
Бахтиар – с тоской: «Начинается. Почему старики, прежде чем раскрыть рот для поучений, хватаются за бороду? Разум, что ли, в тех волосках заключен? Ели вместилище знаний – не голова, а борода, то не ох как много их у настоятеля соборной мечети».
– Что я слышу? – спокойно продолжал Бурхан-Султан. – Ужасные слова. Нет, их произнес не Бахтиар. Я знаю, ты – человек богобоязненный (непременно в ад попадешь). Это – дьявол, проникший в твой мозг через рану. Не поддавайся ему, сын мой! Обратись к аллаху. Сказано: «Тот, кого ведет аллах, идет верным путем». Коран. Сура восемнадцатая. Стих девяносто седьмой.
– Я, конечно, не знаток корана, зато… – пытался возразить Бахтиар, но мулла перебил – без нажима по-прежнему тихо, назидательно:
– Поэтому – не прекословь. «Разве сравняются между собою ученые и невежды?» Сура тридцать девятая, стих двенадцатый. Молись (пусть язык твой отсохнет). Надейся на милость неба (погоди, сын блудницы, оно займется тобой), – так гласит Священное Писание, именуемое Словом Божьим, Вечным, Твердым, Ясным, Книгой Нерукотворной, Неизреченной и Не-оспо-ри-мой… Слышишь?
– Слышу. И повторяю: в писаниях я мало разумею, зато неплохо знаю, что такое здравый смысл. А здравый смысл гласит: «На бога надейся, но и сам не плошай». Лежа дров не наколешь. Не хлопнув по щеке, и комара не убьешь.
Но муллу не смущало несоответствие книжных истин с народной мудростью. Даже крутые противоречия в самих этих истинах его не волновали. Сказано – значит так нужно.
– Молись – и одержишь победу. Мы кто? Мусульмане. А Чингиз? Отрыжка сатаны. И воины его – суть бесы. Кому, как не нам, дарует аллах мощь и доблесть?
– Если так, – сказал Бахтиар, – почему аллах не даровал победу Бухаре, Самарканду, другим городам? Там тоже мусульмане живут. То есть, жили. Пока их не истребили. А молились они, наверно, не меньше нас.
– Сказано: «Аллах делает то, что хочет». Сура третья, стих тридцать пятый. Бесполезно вопрошать аллаха: «Почему?» Непостижимы веления творца, в чертоге которого нет места человеческой мысли. И еще сказано: «Воистину, удаче сопутствует неудача, а неудаче – удача». Сура девяносто четвертая, стихи пятый-шестой. Но моему ничтожному разумению, вначале бог ниспослал правоверным испытание, чтоб укрепить пошатнувшуюся веру. Теперь же, коль скоро…
– Коль скоро, – подхватил Бахтиар с горькой усмешкой, – через искоренение десятков тысяч мужчин, женщин, малолетних детей и разрушение сотен цветущих поселений вера укрепилась, почему аллах не остановит неверных? Ведь пока что мусульмане бегут, а не язычники? Или язычники? Может, и они, только не от нас, а за нами. Нет уж, святой отец. Хватит с тихов, уверток хитроумных. Тут не состязание богословов. Давай-ка отложим в сторону коран со всеми его ста четырнадцатью сурами, пока ты не увяз в них, точно верблюд в солончаке, и поговорим как мужчина с мужчиной – ты хочешь, чтоб мы победили татар, или не хочешь? Или твоя забота – за молебен побольше урвать?