Под ивами совещались Что-то крикнули Гейзериху,
- Идем, - кивнул рыбак Руслану. - Ты, Кубрат, оставайся на месте.
Ну, началось.
…Хотел сказать Руслан - помилуй, мол, и сохрани… да не нашел, кому сказать: не миловал а не хранил его доселе никакой господь. Ладно. Будь что будет. Под ивами - медный котел пустой, над ним старуха, в руках ее - огромный рог с вином. Ко рту поднесла, произнесла заклинание, отхлебнула глоток. Протянула рог Руслану.
- Бери, - шепнул Гейзерих. - Пей скорей.
Нет. Страшен этот рог Руслану, будто он - единорогов и не вино в нем, а кровь.
- Пей, дурень, - сказал Гейзерих. - Голову спасешь.
Ну? Не слыхал, чтоб питьем спасали голову. Губили - часто слыхал. Но, видно, всякое бывает. Что ж. Пить так пить. Хоть раз испытать, каково оно на вкус, вино заморское. Брагу приходилось пробовать, вина не подносили.
…Эх, камыш! Зачем шумишь?
Прямо в голове грохочешь.
А ты, душа, к чему горишь, горюешь?
А ты, старуха, о чем кричишь?
Чего ты, треклятая, хочешь?
А! Знаю тебя. Видал я у нас бесноватых старух. Вдруг принимаются волосы рвать, пальцы грызть, голосить. Ведьмы. Кликуши. Однако на Руси, уж если больно разойдутся, кнутом их стегают, чтоб выгнать блажь, утихомирить.
А у вас…
Острый, словно скребущий железом по камню, сухой, бездушный вопль вещуньи, казалось, срезал ветви трепещущих ив, и от него шарахалась в страхе стена камышей.
Гейзерих бесстрастно толмачил:
- Слушай, русс! И знай: от того, что ответишь - быть тебе живому, или умереть.
…Удачен булгарский набег.
…Мы давно их ждем в камышах.
…Хотим на Тану напасть, добычу отбить.
…Помоги. Наши деды вместе громили ромеев. Булгары - тебе враги, как и нам, народу гутанс. То есть готам.
Сейчас Гейзерих двинется в Тану.
Свежей рыбы ему дадут. Булгары увидят, решат: гот сам наловил. И не станут его допекать - где слонялся всю ночь, Удастся - он руссам закинет словечко. Пусть будут готовы готов поддержать. Но вот незадача; для них он чужой. А вдруг, мол, подвох. И потом - кто допустит, после событий вчерашних, Гейзериха к пленным? Он у булгар на примете…
А руссов надо непременно на нашу сторону склонить. Много булгар, трудно сломить. Изнутри бы их разломить. Верно, да? Поэтому, когда наш струг подступит ночью к Тане и отряд, разделившись, подкрадется к городку, клич ты бросишь своим прекрасным русым руссам, ладно? Ты показал себя в минувшей стычке смелым человеком. Тебя - услышат. Поймут. За тобою - пойдут.
Захватим Тану - разделим добычу.
Руссы - о, эти руссы! - вернутся домой. Подумай, разве не удаль, не честь: где-то пропасть, попасть в полон - и вдруг самому явиться к родичам с полоном, с женами узкоглазыми. Вас «бояны» всю жизнь будут славить, петь о вас на пирах. А захотите, останетесь с нами. Ну, там поглядим. Главное - Тану взять. Пойдешь?
- А Кубрат?
- Его судьба в деснице божьей,
- Я - пойду. Пойду! - Как звали жену Кубрата? Смуглая Удаль. Вот она, Удаль Смуглая. Ах ты, старуха! Бедовая… - Как они нас тащили. Секли… Я - пойду. Хоть сейчас. За всех, За Идара. За Баян-Слу…
- Хорошо. Но сперва - испытание. Ты перейдешь в нашу веру. В нашу старую готскую веру.
- Зачем?
- Чтобы мы знали: не подведешь.
- А Кубрат?
- Забудь о нем. Ты думай о себе. Я, мудрая провидица Туснэльда, вижу: юный русс устал терпеть. Он хочет мстить. Он хочет убивать. Или не так?
- Так.
- Поклонись же готскому грозному богу! Что дал тебе твой деревянный бог? Русь - рядом, а ты в цепях. Где он, хваленый Перун? Где Род?…
… А мы - повсюду на воле. Свирепый Оден, повелитель бурь и битв, - везде, где дико воет ветер, грохочет гром, звенят клинки. Где буйствует сердце молодецкое. Он покровитель лихих, неприкаянных, хмурых.
Таких, как мы.
Таких, как ты.
Жизнь - война. Смерть - награда за добрый воинский труд. Тех, кто крепко бился с врагами и весело пал от копья и меча, стрелы и секиры, Оден возносит в светлый чертог - Валгаллу, где храбрецы проводят день-деньской в пирах и редкостных забавах.
А предателей, трусов скверные реки, полные льдин и острых мечей, влекут в черную пропасть, к Настранду,- берегу мертвых, и Нидгогер, дракон подземных полей, с урчанием гложет тела охладелые. Фенрир, волк исполинский, что сидит на цепи в бездонных пещерах, чавкая, рвет на куски трупы бесславно погибших…
Знай - предстоит гибель богов и людей.
Фенрир, путы сорвав, ринется кверху из жутких огненных недр. И встанут за ним несметные рати гнусных чудовищ.
И в море сверкнет чешуей зловонный Змей мировой, Фенриров брат, и смерть Гэль, их сестра, стуча клыками, начнет поедать все живое.
Рухнут горы. Море закипит. И по горячим волнам, зловеще качаясь, двинется с дальнего севера мрачный корабль Нагльфар, что будет сделай из ногтей покойников. И заклекочет в тучах гнусаво Серый Орел, трупов пожиратель. Солнце станет черным, как уголь. Его догонит, проглотит скорый Сколль, мерзкий волк, а гадкий волк Гати разорвет луну.
…Руслан, уже не пьяный, а безумный, взглянул на солнце. Черное пятно. И струг - сшит весь из желтых ногтей, и вокруг, костями гремя, столпились скелеты. А сам он вовсе не Руслан - Идар, и ему нестерпимо хочется в огонь. В огонь. Скорей в огонь…
Он заскрежетал зубами, протянул ладони к яркому костру, пылавшему пред ним, ослепшим, в образе блестящей золотой старухи.
И в ладони его лег большой топор.
Он увидел Кубрата. Оголен до чресел, руки - в путах, за спиной. Два гота подвели булгарина к пустому медному котлу.
«А ладно сбит старик,- подумал весело Руслан. - В одежде нелепой не видно было, как статен, хорош. Ишь, крепыш».
И вдруг до него смутно дошло, сквозь угар: старик-то скроен ладно, это так, а вот делают с ним, да и с Русланом, что-то неладное.
- Эй! Оставьте. Зачем связали?…
- Так надо. Молчи.
- К чему он тебе? Не жалей.
- Ты белый, он желтый.
- Старый дикарь. Животное степное.
Неужто будут варить? Но ведь котел не подвешен. И огня нету под ним…
Кубрат на коленях. Он обратил к Руслану тихое лицо. И узнал юный смерд в строгих глазах пастуха чей-то еще, страшно знакомый, до боли, до крика знакомый, - а чей - он забыл, успел позабыть в суматохе) - долгий взыскательный взгляд. Он запечатал рот ладонью. Ничего. Так надо. Так надо.
Туснэльда вынула меч, пригнула к котлу пастухову чубатую голову. Ну и что? Пускай. Кем-то больше, кем-то меньше. Чего тут старика какого-то жалеть, если даже богам суждено околеть. Жалел он иных. А где они? Не стоит шуметь. Хватай, что можешь, пока живешь. Ешь, пей - и бей. Надоело трястись над кусками: И всех бояться. Всякий пес паршивый верх над тобой хочет взять. Вечно - угрозы. Довольно! Не все кому-то нас обижать. Чем мы хуже? Тоже можем обидеть. Пусть теперь полезут к нему…
Он отыскал свой путь.
Место его - среди этих лихих, сильный людей. Как их бога зовут? Водень? Да. Вот - истинный бог.
…Кровь хлестала в котел, готка водила пальцем по алым узорам и ворковала, как горлица: «Гут, гут». Затем оттащила труп от котла, положила на спину, вспорола живот, сунула руки внутрь. Вскочила. Вскинула руки, до локтей измазанные кровью. Закричала. И все закричали. Даже Руслан. Хоть и не знал, зачем кричит. Значит, так надо. Вещунья с льдистой улыбкой кивнула Руслану, сказала что-то Гейзериху.
- Ты нам счастье принес, - изрек Гейзерих. - Гадание сулит большой успех.
Гейзерих слез в челн.
Руслан подхватился, кинулся к нему, Уедет - с кем говорить? Больно остаться немым. Этим что - тукают «гут» да «гутайс». Черт их разберет.
В хмельной голове чуть забрезжила ясность.
- Неймется,- прошептал рыбак, берясь за шест.
- Кому это - мне?
- Тебе? Ты помалкивай…
Ночь. Плывут, держась поближе к черным камышам. От холода Руслан трезвел, но только начинал озираться, стараясь понять: зачем он здесь, на готском струге, куда плывет, и что впереди., и хорошо ли то, что затеяно, как рослый сосед пихал ему под нос большую флягу, к которой и сам частенько припадал, и смерд опять косел, до пят проникаясь удалью новых друзей.
Славно плыть наугад сквозь разбойную ночь! Вот она, воля. Веселая злость. Бесшабашность. Ну-ка, посмейте затронуть. Сам себе - господарь, князь именитый. Все дозволено. Режь. Сокрушай. Погодите, собачьи дети. У меня - топор. И я вам покажу.
Но когда судно пристало у Таны к высокому берегу и половина грабителей вместе с Русланом (Туснэльда осталась на струге) звериной украдкой сошла на мглистую сушу, юноше стало не то, чтобы стыдно, а тошно.
Куда я иду?
И с кем?
И зачем?
«Я иду на стенных сволочей ради своих русичей», - утешал он себя, но в отговорке этой чуял сам какую-то отвратную ущербность.
Готы вновь совещались.
Слышит Руслан:
- Гейзерих, Гейзерих.
Нет Гейзериха. Видно, должен был встретить, но опоздал, нерасторопный. Спит, дурень? Тот гот, что угощал Руслана вином, с пьяным небрежением махнул рукой. Мол, ничего! Нечего ждать. С нами - господь.
Скорей бы кончалась, что ли, канитель…
Она кончилась скоро.
Только Руслан подполз к стене, его хватили по темени - так, что память сразу улетучилась.
Очнулся в оковах, Гейзерих, тоже в цепях, рядом сидит. Лохматый. Побитый. Готы, все в путах, кучей поодаль, Буйное застолье - унылое похмелье.
Дряхлый булгарин - хромой и нелепый, желтый, костлявый как вурдалак, Туенэльду с жутким смехом гладит по бедру.
- Это - баба! Женой будешь, ладно? А то старуху нашу Хан-Тэнгре унес…
«Нашел утеху,- скривился Руслан. Думалось трудно, ошметками мыслей кривых. В башку словно клин вколотили, больно мигнуть. - Погоди, она взрежет тебе тощее брюхо».
Гейзерих, с горьким злорадством:
- Возмездие! Предки Тану разнесли, потомки сидят на руинах в оковах…
- Умник! Смеешься? Как это вышло?
- Следили.
- А может, кто выдал?