из рождения возникают старость и смерть, несчастье, скорбь, страдания, унижение и отчаяние». Освобождение от страданий дается полным уничтожением всяких желаний.
Он запел, раскачиваясь, дребезжащим голоском:
Я отрекся от всех желаний,
Отбросил полностью ненависть.
Для меня окончен самообман,
Я истлеваю, догораю.
Я смерть свою жду без страха,
Жизнь покидает меня без радости.
Терпеливо изнашиваю свое тело,
Умудренный, яснопознавший…
- О сокровище на лотосе! Сказано в Тхерагатхе: «Разрывая все связи, обретаешь спокойствие». Железную цепь не зови тяжелой цепью. Не противься злу. Стань сам владыкою своих страстей - и над тобою не будет владык.
- Так-так - Сахр прикусил губу. - Значит, чтобы спастись от страданий, надо отказаться от всего человеческого на земле, а лучше всего - умереть? Но Чарака и Сушрута…
- Сын мой. Не поминай в храме безбожников. Слушай Будду. Он говорил: «Подобно тому, как воды океана имеют лишь один вкус - соленый, так и учение мое имеет лишь один вкус - вкус спасения». Жизнь - страдание, цель жизни - уход из нее, спасение - в загробном мире.
- Ну, этот вовсе… Тьфу! Еще один спаситель… - Руслан встал, махнул рукою, пошел прочь. Он чуть не наступил на большую, как полено, полосатую ящерицу. Она раздулась, угрожающе зашипела. Руслан обернулся. - То-то не очень-то много тут у тебя последователей! Разве что ящерица? Но даже ей, видишь ты, жизнь дорога.
Вслед ему с неясной улыбкой, показавшейся Руслану издевательской усмешкой, глядел из ниши в стене огромный глиняный Будда, под которым и приютился монах.
- А что, неглупое учение, - сказал Сахр, присоединившись к Руслану на пятнистом от редких кустов, серо-желтом плоском берегу Окуза. - Самое подходящее для нас. Мы с тобою достаточно настрадались. Может, плюнем на все, а? Поселимся тут. Разлюбезное дело - сиди, весь день свой пуп созерцай…
- Э, нет! - Руслан стиснул пальцы в огромный кулак. Глаза побелели. В нем давно, как воду в закрытом котле, подогревали ненависть медленным пламенем лжи и обид, - и вот она заклокотала, жгучая ненависть ко всей неправде на свете. - Тут по свету рыщут «покорные богу», хотят меня съесть, а он - «не противься злу». Хватит меня дурачить! Всю жизнь бьют, пинают, гоняют. За что? Нет, хватит. Кто-то должен мне заплатить за мучения.
- Все равно мир не переделать.
- Мир, мир! А я что такое? Мир - я сам. Мне, хочешь знать, дела нет до твоих далеких планет, дайте здесь, на земле, вольно вздохнуть.
- Здесь? Ишь чего захотел! Никогда на этой несчастной планете не перестанут играть в жизнь и не начнут жить по-настоящему. Вечное лицедейство, то смехотворное, то - чаше - кровавое. Видишь эту реку? - Он кивнул на огромный гладкий поток, плавно бегущий перед ними. - Совокупность всех событий, крупных и мелких, происходящих на земле по какому-то, никому не известному, закону, называется историей. История - исполинская река, истоки которой в тумане тысячелетий, устье - неведомо где. Река эта странная, особая, у нее свои, трудно постижимые, причуды. У нее двойное течение. Сверху - пена, дохлые ослы, коряги, щепки, навоз. Сверху - лодки, птицы, лягушки, змеи, пескари, комары, черт знает что. Но все это занимает лишь тонкий, самый верхний слой воды. Главная масса воды - внизу, и крупные рыбы - внизу, а вся шваль - наверху. Так и история. Наверху - все случайное, муть ложных вероучений, суеверия, вымыслы, домыслы, заблуждения. Все это где-то в пути застревает, засоряет мели, отмели, заводи, боковые протоки, пропадает бесследно. А настоящее - в глубине. Истинные знания, мощные водовороты - все, что движет жизнь - в глубине, в трудно постижимой глубине. Ты только начинаешь плавание, посмотрим, куда тебя занесет. А я, брат, ни внизу, ни наверху. Устал мутную воду хлебать, о коряги лоб разбивать. Я - на берегу. Сижу, зеваю, ячменную водку пью, в речку поплевываю. Не желаю в ней бултыхаться. Хочешь - лезь, а меня уволь.
- А дадут ли?
- Что?
- Ну, сидеть, зевать на бережку?
- Приспособимся как-нибудь.
- А хорошо ли это?
Впервые увидел Руслан, как Сахр краснеет.
- Смотри-ка! - воскликнул лекарь, стараясь укрыть за шутливостью горькую досаду. - Яйцо начинает курицу поучать.
УТРО ПСОВОГО ЛАЯ.
Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами
Степную даль.
В степном дыму блеснет святое знамя
И ханской сабли сталь…
И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль…
Летит, летит степная кобылица
И мнет ковыль.
А. Блок. «На поле Куликовом».
Осень. Но в Хорезме по-прежнему знойно. Разве что ночи стали темнее.
… Ах, эти длинные, длинные, длинные черные ночи! Одинокие. Бесконечно жестокие… Отчего я несчастен, печален, зол и порочен? Не оттого ль, что чужой на жарком Востоке?
Мозг до глаз моих серых, до глаз моих серых болью нагружен. Телу белому дальше некуда сохнуть. Отчего, нуждаясь во всех, никому я не нужен? Хоть бы мне тут однажды ночью подохнуть…
Примерно таким все чаще бывало у Руслана состояние духа, когда, всю ночь промаявшись от плотной неотступной духоты, он поднимался утром весь расслабленный, потный, с тяжелой головою.
И всю ночь, всю ночь он видел Иаиль! Не ту, с пеной на губах, под стеной, чужую, безмолвную, а ту, ласковую, нежную, с которой они шептались и обнимались в темной каморке. Когда она была живой… Живой! Была ли? Или она ему примерещилась? От Днепра он шагал и шагал, изнывая от жажды, - и вот, когда достиг родника с живой водой, родник усох, едва он припал к нему горячими губами… Так внезапно, нелепо, Зачем! Наваждение дикое, чудовищное. Немыслимо это.
Было, еще в Самандаре: маленький, весь в золотушных болячках, мальчишка, которого бросила мать, день-деньской слонялся между шатрами и напевал с видом серьезным и строгим:
Человек сам не стареет, - Заставляет горе.
Так - то. Мальчишке тому было всего пять лет…
Пребывание у Сахра, и вообще в Хорезме, утратило бы всякий смысл, если б не учение. Как и предвидел врач, юный смерд быстро усвоил хорезмийские буквы, созданные, по словам Сахра, еще в древности на основе какого-то арамейского алфавита. Руслан уже начинал понемногу читать что попроще. Случалось, Сахр принимал по утрам больных - бедных горожан, земледельцев из окрестных селений, Руслан помогал ему возиться с ними, и это тоже было хорошее занятие.
Но иногда на русича находила такая черная тоска, что он готов был бросить все и бежать. Уйти наугад, наудачу на запад - и лучше умереть в лесках по дороге на Русь, чем пропадать тут в чужой лачуге. Он вспоминал свою землянку, и такой желанной, просторной и уютной она ему теперь казалась…
- Ты Рустам? Здравствуй. Я - Бузгар. Слыхал обо мне?
- Говорил о тебе хозяин.
Мог ли подумать юный смерд, что этот низенький плотный человек с круглым веселым лицом внесет, вместе с переметной сумой, перекинутой через плечо, крутую перемену в его судьбу?
Руслан, уже немного знакомый с местными обычаями, положил перед ним свернутую гостевую скатерть с едой, - в каждом хорезмийском доме есть такая особая скатерть, развернуть которую вправе лишь гость.
Насытившись, Бузгар сказал с доброй завистью:
- Повезло тебе!
- В чем?
- В хорошие руки попал. Сахр - человек необыкновенный.
- Да? А я недавно слышал обратное. Не любят его.
- Кто не любит? - грозно встрепенулся Бузгар.
- Ваши, эти… жрецы.
- Э! Жрецы… Кого они любят, кроме самих себя? Ты думаешь, почему Сахр прозябает в этой несчастной лачуге, тогда как ему в царском замке отвели бы роскошное жилье? Потому, что там он не смог бы принимать больных. Простых людей в царский дворец не пускают. И почему он бедный? Все, что получает от хорезмшаха, он раздает. Нам, бедному люду. Случилось в прошлом году… весь урожай мне пришлось отдать за долги, за воду поливную, господину, князю нашему Манучехру. Без хлеба сидим зимою. Мать-старуха плачет, старик ругается. Куда деваться? Иду к общинному жрецу. Он говорит. «Я бы помог тебе, но тороплюсь - в Хазараспе празднуют тысячелетие храма огня». Я говорю: «Храм огня в Хазараспе стоял тысячу лет и, дай бог, простоит еще столько же, а я умру завтра с голоду!» Ну, дал он мне… одну сухую, как доска, лепешку. Спасибо, надоумил кто-то добрый: «Ступай к Сахру». И что? Сахр купил мне два мешка зерна. И этим спас. Народ его любит,- какая еще любовь нужна человеку?
- Отчего же он… всегда невеселый, задумчивый?
- Кто знает? Этих ученых людей трудно понять. Сказать: не ко времени и не к месту он здесь? Нет. Раз уж кому-то нужен, и многим нужен, значит, ко времени, к месту. Может, его сушит мечта о какой-нибудь дальней голубой планете? Этим сумасбродам,- засмеялся Бузгар,- до зарезу надо знать, что творится в небесных сферах.
Он прилег на локоть, уставился на мутную воду в ручье, запел тонким смешным голоском:
Что ж, благоденствуйте пока,
А мы - победствуем…
- Я слышал эту песню от Сахра, - оживился Руслан, радуясь знакомому напеву.
- От меня он ей научился. Так поют у нас в селениях:
Схватить удачу за бока
Вдруг сыщем средство?
Бузгар вскинул тяжелый, не меньше, чем у Руслана, смуглый кулак:
- Сыщем! Хватит нас мордовать. Скоро такое начнется в Хорезме… всю ораву дармоедов мы разгоним.
- Вы? Кто это - вы?
Бузгар - вместо ответа:
- Тебе сколько лет?
- Девятнадцать.
- Был женат?
- Когда бы это я успел? Уже год в полоне. «Успел бы, - подумал он с грустью, - да князь увел Людожирицу в Родень».
- Мне - тридцать семь, - вздохнул Бузгар. - И все равно холостой. Живу и тружусь в отцовской усадьбе. Почему? Нечем платить за невесту. Ну, на выкуп как-нибудь бы наскреб, - залез в долги на всю жизнь, но женился. Не на ком - вот беда.