- Но мы же и вправду уплатили долг? - изумился Сахр.
- Э! Чего ждать от него? Грабитель. Вымогатель. Сукин сын.
- А как же другие дети?
- Остались, - всхлипнул Шауш. - Теперь Манучехр всю семью к рукам приберет. Н-ну, - он стиснул кулак, - я вернусь, я найду своих детей!
Руслан вспомнил булыжную решимость Добриты, вот так когда-то плыли они вместе по реке. За тридевять земель Руслана занесло, но ничего, по сути, вокруг не изменилось. Земля, правда, другая, и небо другое, другие деревья, а горе всюду одинаковое. Ну, на земле, может, и не изменилось ничего, зато сам Руслан уже не такой, каким он был тогда.
Стражник, сопровождавший лодку и поначалу обалдевший от неожиданности приключившихся событий, обрел, наконец, дар речи и резко приказал гребцу:
- Поворачивай назад!
- Это зачем же? - нахмурился Руслан. Стражник опешил: он никак не мог предполагать, что этот белый чужак говорит по-хорезмийски.
- Мне велено перевезти троих. Поворачивай, ну?
- Тебе-то что, скотина, троих ли, пятерых ли? - Аарон схватил его за шиворот. - Заболеешь, что ли, умрешь, если бедных людей спасешь?
Стражник схватился за рукоять меча:
- Мне велено…
Плюх! - Лучше б он не перечил такому здоровенному буйволу. В один миг ретивый служака очутился в воде. Шауш, не долго думая, хватил его багром по голове, обернулся, желтый и страшный, к гребцу:
- А тебе что велено?
- Мне? - Гребец боязливо пригнулся, покрепче ухватился за весла. - Мне велено плыть к левому берегу. И я плыву. Ох, не трогайте меня! Довезу. Хоть пятерых, хоть десятерых. Мне что?
«Так - то», - подумал Руслан удовлетворенно. Который раз он позавидовал крутой быстроте, с которой на Востоке люди переходили от слов к делу.
Уже на берегу лодочник сказал:
- Назад мне пути нет - Манучехр шкуру сымет. И что я теряю на правом берегу? Одинокий. Бездомный. Всю жизнь бултыхаюсь в реке. Рыба, не человек. Возьмете с собою?
- Пойдем.
- Сахр, - отозвал Шауш лекаря в сторону, - мне с дочкой возиться недосуг. Надо воевать. Придем к Хурзаду - там тьма людей. Разный народ. Будет Фамарь со мною - всякий сможет девочку обидеть. Держи при себе, а? Ты человек известный, при тебе ее. никто не посмеет тронуть.
- А если я сам ее трону? - усмехнулся лекарь.
- И сделай милость! - воскликнул Шауш, приложив руку к груди. - Возьми ее насовсем. И выкупа не надо. Пусть лучше тебе достанется, чем гаду Манучехру.
- Тьфу! На что она мне, чудак? Только и забот у меня - сопливой девчонке нос вытирать.
- Она тебя не обременит! Кусок хлеба в день - и довольно с нее. Не избалована. Держи ее, Сахр, при себе. Умоляю. Мне она будет помехой.
- Ладно. Но смотри, - уступлю кому-нибудь за кувшин ячменной водки - не обижайся.
И с тех пор Фамарь молча и покорно, как собака, повсюду следовала за лекарем. Руслану она казалась глухонемой: не отвечала, когда с нею заговаривали, и ни разу никого ни о чем не спросила. И ни разу в тупых и прекрасных глазах этого дикого, робкого, на всю жизнь запуганного существа не блеснула искра глубокого разума.
На берегу к нашим путникам присоединились трое беглых крестьян.
- К Хурзаду?
- К нему.
- Вместе пойдем.
- На каждом шагу слышу: Хурзад, Хурзад, - сказал Сахру Руслан. - Кто он такой?
- Сводный брат хорезмшахов. Рожден рабыней.
- Отчего ж это он встает против брата? И почему человек царского рода заодно с чернью?
(На тропе, ведущей к Хазараспу, к путникам присоединились семеро беглых крестьян. К Хурзаду!)
- Дело сложное. В Хорезме разброд. - Раньше было так: царь, служилая знать, трудовой народ. Был какой-то порядок. Теперь же на первое место лезут «дехкане» - богатые землевладельцы, подобные Манучехру. И чернь у них в кабале, и на старую знать им наплевать. Смекаешь? Ну, хорезмшаха они еще могут терпеть, - он пустое место, власти у него никакой, зависит от «дехкан» и потому для них удобен. Он - за них, потому что никому больше не нужен.
(У древнего кургана, заросшего верблюжьей колючкой, к путникам присоединились десять беглых крестьян. К Хурзаду!)
- Вот и получилось,- продолжал Сахр, - что царь и «дехкане» оказались на одной стороне, а служилая знать, люди военные во главе с Хурзадом - на другой. Хурзад умный человек, знает, на кого опереться. Самая крупная сила в Хорезме, которую можно выставить против «дехкан» - трудовой народ.
(У соленого озера, застывшего зеленой стеклянной глыбой в камышах, путников сердечно встретили сто мятежных крестьян. К Хурзаду!)
- Но суть, конечно, не только в расчетах. Хурзад - настоящий хорезмиец. Он любит нашу землю, нашу реку, наши обычаи, песни, предания. Не будь у него душевной привязанности ко всему этому, ты думаешь, сумел бы он так легко и свободно сойтись с чернью? Она-то ведь тоже не дура. Знает, кому верить, кому - нет. Тут, правда, другие слова уместнее - не «кому верить», а «с кем поладить». С кем заключить союз. Разумеешь? Народ не так уж глуп, чтоб верить царю, а Хурзад - второй царь в Хорезме. Но поладить с ним, пока их чаяния совпадают, народ трудовой, конечно может. Народу тоже надо на кого-то опереться. Ему нужен вождь.
- Ну, и выбрали бы вождем… кого-нибудь из своих, самого толкового.
- Э! Страшная вещь - вековая привычка. Не так-то легко отвергнуть династию, с которой народ был связан столько столетий. Связь между ними - особая. Как у всадника с конем. Хозяину нужен конь, конь привыкает к хозяину. Один ездит, другой норовит его скинуть, когда становится совсем невмоготу. И все-таки они неразлучны, составляют как бы одно существо, И к тому же, Хурзад - воин. У него большой боевой опыт. А мужик - он и есть мужик. Ему землю пахать, а не мечом махать. Чтоб одолеть «дехкан», ему нужен воитель Хурзад.
- Н-да. Хитро.
- Хурзад… Тут, наверно, не обошлось без честолюбия. Или - тщеславия. Зачем человек домогается власти и почестей? Это недоступно моему пониманию. Человек я, как ты видишь, не очень уж глупый, всякое чувство могу вообразить, но властолюбие для меня - загадка темная. Зачем из кожи лезут? Так ли уж сладостна власть? Один египетский царь возвел для себя гробницу - самое высокое сооружение на земле. Видно, чтобы оставить потомкам свое громогласное имя. А имя-то как раз и не помнит толком никто. «Хеопс, Хеопс». А он был вовсе не Хеопс, а Кхуфу. Да и самого, - то есть, тело его засмоленное, - через каких-то три года восставший народ выкинул из гробницы. А ведь старался, сколько людей уничтожил, сколько сил человеческих потратил на свою пирамиду. А кому и зачем она нужна? Разве только как пример, что люди могут многое сделать. Они, конечно, все могут. Да силу их надо расходовать со смыслом. Сперва хорошее жилье для них построить, а потом уж упираться лбом в небо. Вот тебе и Хеопс…
Сахр засмеялся, и Руслан впервые уловил в его смехе столько яду.
- Или возьми, - продолжал Сахр, - удивительную судьбу шаха Ездегерда Третьего. Могучий персидский властитель, разбитый «покорными богу», покинутый всеми, никому не нужный, скитался в одиночестве в окрестностях Мерва, где мы с тобою побывали, пока какой-то бродяга его не зарезал, прельстившись роскошной царской одеждой. Уж лучше б он честно и терпеливо, как все, возделывал землю, плоды выращивал,- и оставил после себя хоть несколько цветущих деревьев. Может, и пришла ему в голову эта добрая мысль перед смертью, да поздновато…
(У моста через канал, за которым с грозным беззвучным ревом вздымались гигантские стены Хазараспа, города Тысячи коней, путники влились в толпу из трехсот восставших крестьян. К Хурзаду!)
- Смотри, тут люди разной веры, - заметил Сахр. - Больше всех, конечно, маздеистов. Но есть и евреи, - судите по пейсам. Радуйся, Аарон! И христиане, - судите по крестам: несториане, якобиты. (Руслан вспомнил Карасевых «настырных» и «яко битых».)
- А «рьяные»?
- Ариане? Их здесь нет. Они где-то в Европе. Ни разу я не видал, чтоб люди так дружно, с таким единодушием и рвением шли на молебен. Потому что бог все у них брал - и ничего не давал взамен, кроме обещаний. Но теперь у них - новый бог. За тысячелетия законники придумали огромное множество разных богов. На все случаи жизни свои боги, божки, духи-покровители. Чихнут - подходящего бога поминают. Даже у воров был свой Гермес. Не было только бога Свободы. Нигде, никогда, ни у одного народа, ни у одного племени. Каково? Свобода - первый враг всякому вероучению, ибо суть любого учения направлена как раз на ее подавление.
Чей - то визг. Путники встревоженно обернулись. Фамарь, о которой все забыли, корчилась в ближних кустах под ражим молодцом.
Слава богу, он не успел ничего ей сделать. Руслан рывком поднял распаленного дурака за шиворот, Аарон пнул в пах. Удалец с воплем упал, подогнул колени к животу.
Сахр дернул Фамарь за ухо.
- Иди рядом с ним! - кивнул он на Руслана. - На шаг не отставай.
Раздумья Руслана после беседы с лекарем:
«Чего больше между людьми - того, что разделяет их, или того, что сближает? Что их разделяет? Язык. Повадки. Вера. Но ведь все это преодолимо!
Многие языки сходны, а непонятные можно быстро выучить. Повадки и даже вера меняются на глазах.
Что сближает людей?
То, что все они - люди. Люди, одинаковые в главном. Люди, и это важнее всего.
Почему же они живут в дикой вражде?
Ведь в дружбе им всем было бы легче. Его, Руслана, например, спасла и спасает только чья-то дружба.
Есть огромная несуразность в устройстве человеческой жизни. И состоит она, как убедился Руслан, в том, что одни - до отрыжки сытые, а другие - до икоты голодные.
Отсюда все беды на земле, вражда как внутри племен, так и между народами».
И он всей душой откликнулся на слова Хурзада, когда тот, встретив их, сказал, явно довольный:
- А, Сахр. Я знал, что рано или поздно ты придешь ко мне. Сейчас место каждого честного человека - здесь, среди них. - Он показал тяжелой рукой на огромное шумное скопище повстанцев.