"Да покарает аллах всех тех, кто радуется, причиняя мучения другому существу, одаренному чувствами и не приносящему вреда!"
***
— Люди придумали бога, чтобы оправдать свое бесцельное существование. Мол, сотворил нас господь, потому и живем, что тут поделаешь. И не хотят п пальцем шевельнуть, чтоб изменить свою жизнь к лучшему. Пусть бог ее меняет, если это ему угодно…
***
…У Омара в голове помутилось от этих разговоров! И, чтоб освежить ее, он попросил виночерпия принести ему еще один кувшинчик ячменной водки.
***
— Лишь дураки неизменны! Они всегда верны себе. Ведь сказано кем-то:
И пьяный — опять же он с тем, что имел:
Бывает, что умный, подвыпив, глупеет, —
Кто видел, чтоб глупый, хлебнув, поумнел?
***
— В квартале Хире один человек решил сгоряча покончить жизнь самоубийством. Раздобыл он у лекаря яд, проглотил. Но яд оказался поддельным. Пришли друзья отпраздновать его чудесное спасение. И что вы думаете? Счастливчик умер, отравившись сластями, которые принесли гости.
***
— Бедным пьянчугам нигде ходу нет! Выйдет на улицу: или разбойник его изобьет и ограбит, или страж его схватит и деньги отнимет. Вот если б стражи гак же ретиво хватали разбойников! Но нет, это рискованно — разбойник может ножом ударить. А пьянчуга — слабосилен, он и так на ногах еле стоит, его не опасно терзать.
— Страж — он и есть первый разбойник.
— Хуже!
— Вот пусть и режутся между собой, не мешают нам жить…
— Власть не прощает нам ни одного малого промаха, почему же мы должны ей прощать ее огромные ошибки и упущения?
— Она — власть.
— Ну, и пусть живет без нас, — мы без нее уж как-нибудь проживем.
***
Эй, послушайте! Я тоже стихи сочинил.
Ну-ка, ну-ка.
— Уйдешь, я утоплюсь! — она вослед мне стонет.
Что делать? Воротился я, несчастный:
Забыл, что кое-что в воде не тонет…
— Ха-ха-ха!
***
"Сколько же лет Ферузэ?
Она… на тринадцать старше меня. Сорок пять плюс тринадцать…Ого! Старуха. Ну, все равно. Если найду, приведу к себе. Невмоготу стало жить одному".
***
Служитель у входа коротко свистнул. Шум в подвале сразу улегся. Разом исчезли чаши с вином, появились чаши с шербетом. Один из музыкантов затренькал на дутаре.
В подвал, как полный бурдюк в колодец, опустил свое брюхо, тяжело переваливаясь, носатый, усатый мухтасиб — блюститель нравов. Сопровождавшие его четверо с палками остались наверху.
— Ассалам ваалейкум! — просипел мухтасиб.
— Ваалейкум ассалам! — дружно ответили бражники, стараясь напустить на себя самый невинно-трезвый вид.
Блюститель нравов подозрительно обвел глазами их опухшие лица, обратил грозный взор на хозяина харчевни, склонившегося в угодливом поклоне.
— Пожалуйте, ваше степенство! Пожалуйте. — Хозяин харчевни, кланяясь на ходу, почтительно проводил его под руку на кухню. Все замерли. Там что-то звякнуло.
Мухтасиб с важным видом вынес брюхо из кухни и, ни на кого не глядя, понес его к выходу. Хозяин все так же поддерживал его под руку.
— Вымогатель, — сплюнул хозяин харчевни, проводив блюстителя нравов. — Он меня разорит! Пять динаров содрал. И так почти каждый день. Тьфу! Продолжайте, друзья. Он больше сюда не придет.
И сразу будто ладони отняли от ушей, — в них снова хлынул звон чаш, веселый смех, разговор.
— Ты дерешь с нас, он дерет с тебя. С него тоже кто-то дерет. Только нам, несчастным, не с кого драть, — что заработаем своими руками, на то и пьем…
— Всю жизнь терзая мою душу, не забывали заметить, что это — мне же на пользу; как будто я сам не знаю, что мне на пользу, а что — во вред. Я-то себя знаю лучше других. Им не влезть в мою шкуру.
***
— Человеческая жизнь ничего не стала стоить. Никто уже ни в чем не уверен: ни в себе, ни в жене, ни в друге, ни в завтрашнем дне.
***
— Девчонка, мудрая, как старуха, — это ужасно! Но еще ужаснее старуха, глупая, как девчонка…
***
В другом углу:
— Нынче курица кудахчет громче прежних, но яиц не несет. А снесет одно убогое яйцо — где-то бросит его и забудет, где.
***
— Один известный человек случайно ушиб ногу и прошел по улице хромая. Другой увидел его в этот единственный, первый и последний, раз. Тот уже на следующий день перестал хромать. Но для этого он на всю жизнь остался калекой: "Он хромой! Я видел собственными глазами…"
***
"…А может, поехать в Ходжент, разыскать Рейхан? Ведь у меня есть на нее какие-то права… Но если она вышла замуж, — я ей сам разрешил, — и наплодила детей, вот уж к месту будет мое неожиданное появление! Нет уж, лучше старое не ворошить".
***
Дым, чад, звон чаш.
Поспели суп, и плов, и шашлык, и служители забегали с подносами между помостами. Но Омар не мог есть вне дома. И дома — лишь то, что приготовил на свой вкус, своими руками.
Здесь он пробавляется редькой.
К нему подсел носатый старик в ермолке и пейсах.
— Я знаю тебя. Когда-то ты помог нашему человеку.
— Кому же это?
— Помнишь Давида, сына Мизрохова?
— А! Как не помнить. Куда он тогда пропал?
— Он… не мог. Но мы — знаем. Ты обижен своими единоверцами. Видные люди зовут тебя в нашу общину.
— Я уже давно еврей, — вздохнул Омар. — Даже больше, чем вы все в своей общине. Так что можешь меня называть Амер Хаим.
— Это как же? — поразился старик в пейсах.
— Вы не зажигаете огней, не готовите пищу только в субботу. Так? У меня — каждый день суббота, всю неделю.
Старик в пейсах слез, возмущенно плюясь.
***
— Если пьет такой человек, как Омар Хайям, почему не пить нам, мелкоте?
— Знаешь легенду о Зевсе, который под видом быка похитил финикийскую царевну Европу? Так вот, что дозволено богу, не положено быку…
***
— Не заносись, не обижай никого! Бог не бог, но есть на земле некий закон возмездия. Закон жизни. Она такова, что никого не обходит как своей милостью, так и немилостью. Каждый живущий, рано или поздно, хочет не хочет, подвергается ее жестокому удару. Так что те, кого еще не постигла беда, обязаны помнить, что непременно постигнет, и не должны злорадствовать по поводу тех, кого она уже постигла.
Говорит же Омар Хайям:
Не одерживал смертный над небом побед,-
Всех подряд пожирает земля-людоед.
Ты пока еще цел — и бахвалишься этим?
Погоди: попадешь муравьям на обед! — Ханы, султаны? Они думают, власть — это только слава и честь. Не понимают, что власть прежде всегобольшая забота, долг и ответственность. Дорвутся и давай на голове ходить…
— Всем бы этим султанам да ханам — да под зад бы коленом, и власть вручить ученым да поэтам. Самые добрые, честные люди на свете. Простой народ поладил бы с ними, они — с простым народом. Свободный труд и свободный разум могли бы создать рай уже тут, на земле. Но законники вклинились между ними и не пускают друг к другу.
— Боятся, чтобы те не объединились. Ведь тогда их песенка спета.
***
— Поэты выше царей. Ибо царь властен над телом и имуществом человека, а поэт — над его душой.
***
— Со времен пророка прошло пятьсот с чем-то лет. Мир уже совсем другой, и люди — совсем другие. А улемы-законники все продолжают вопить: "Пророк, пророк! Он сказал то, он сказал это". И не видят, болезные, что они с пророком идут одним путем, — вернее, топчутся на месте, — а человечество давно уже ушло другим путем…
***
— Море? Абсурд! На земле, в этой проклятой сухой пустыне…
— Почему? На севере, юге…
— Я не видел морей!
— Но они не исчезли оттого, что ты их не видел.
***
— Они создают себе жизнь, терпеливо высиживая на богословских собраниях. Голова у них легкая, зато зад увесистый, иначе долго не усидишь…
"Лучше Экдес никого не будет. — Омар отер полой халата мокрые глаза. — Экдес! Ты поистине была «священной». Погубили они тебя. И меня погубили вместе с тобой".
***
— Чтоб оправдать свою лень, неумелость, нерасторопность, мы вечно ссылаемся на изменников и злоумышленников, на происки наших врагов. Но беда — не в них, она — в нас самих!
***
— Пьяных много! Но не каждый встречный пьянчуга — поэт. И не каждый встречный поэт — Омар Хайям…
"…Неужто старею? — думал Омар с печалью. — Раз уж начинаю жить воспоминаниями. Мне, в моем-то возрасте, еще можно мечтать о новых встречах".
Он, видно, дремал какое-то время. Удивленный тишиной, чуть приоткрыл глаза: в подвале пусто. Все ушли. Только двое проныр, забившись в Омаров дальний угол, лихорадочно шептались:
— Тихо! Услышит…
— Э, ему не до нас. Так запомни и другим передай: послезавтра в Рей уходит большой караван. Мы и накроем его в ущелье Трех ключей. Место сбора — в Ореховой роще. Черный Якуб приказал завтра вечером всем быть на месте.
Ох! У этих свои заботы. Тоже люди. Черный Якуб — известный разбойник из-под Себзевара, о нем давно не слыхали в здешних местах. Явился. Омар пожалел, что пришел сюда. Не знал, что здесь бывает подобный сброд. Да и художники, писцы, переплетчики… с их отчаянно «смелыми» разговорами украдкой, с оглядкой — что они могут изменить в стране? Болтовня. Зло, гнет, несправедливость — не капля росы, чтобы слизнуть ее языком.
Но и дома ему теперь не сидится. Он допил свою "благословенную воду". Пойду куда-нибудь. И поплелся, шатаясь, прочь. Хозяин заботливо проводил его к выходу:
— Может, домой отвести?
— Не хочу домой!
— Как знаете, сударь.
И Омар потащился в одно известное ему местечко. "Нет смысла в разгуле, — нам жизнь сокращает вино". Подстрекаемый ненавистью к обывательскому достолепию, он нарочно, со злорадством, брел по самым людным улицам и перекресткам. "И в трезвости тоже нет смысла: умрем все равно". Чтобы издевательски дать повод каждому из этих благоприличных охламонов сказать самоуважительно: "Я же говорил!.."