них подробно говорится в воспоминаниях Веры Фигнер, которая отрицательно отнеслась к предложениям Воронцова, усмотрев в них явную провокацию{107}.
Как известно, переговоры были прерваны, о чем объявил на очередной встрече сам Воронцов[4].
«Священная дружина была явлением неоднозначным В ней были разные течения, и, как считал Богучарский, «было бы несправедливо возлагать на них всех… ответственность за все деяния «Охраны» и «Дружины»».
В дружине состояли и люди либеральных воззрений, желавшие для России «свободных учреждений» и думавшие бороться с «крамолой» путем введения конституционных реформ. К «искренним конституционалистам», которые предполагали обезоружить Исполнительный комитет посредством переговоров, Богучарский относил и Воронцова-Дашкова. Здесь сыграло роль и известное противопоставление дружины, как организации совершенно обособленной, министерству внутренних дел. Соперничество и интриги Д. Толстого по сути дела и привели, по мнению Богучарского, к роспуску «Священной дружины»{108}.
В. Н. Фигнер, пытавшаяся разобраться в причинах прекращения переговоров с «Народной волей», а также роспуска самой «Священной дружины в конце 1882 г., дала им свое толкование. За спиной гр. Воронцова-Дашкова и гр. Шувалова шла игра министра внутренних дел Д. Толстого, заполучившего провокатора (Дегаева), что отнимало у них всякую почву и «изменило положение дел в Петербурге настолько, что всякие планы на успех их конституционных планов утрачивались». Однако и в соображениях Фигнер подтверждалась противодействующая роль министерства внутренних дел, нейтрализовавшего попытки «Священной дружины» все решить путем переговоров. Но даже в оценке Фигнер содержится известное признание за Воронцовым-Дашковым и Шуваловым конституционалистско-либеральных стремлений, что еще раз указывает на неоднозначный состав «Священной дружины».
Заканчивая свои воспоминания о пресловутых переговорах Воронцова-Дашкова с «Народной волей», В. Н. Фигнер роняет слова об «осторожной и ни к чему не обязывающей» в них роли вельможи: «Все эти загадки… придают всему эпизоду вид мистификации»{109}.
Растерянность правительственных властей после убийства Александра II постепенно сменяется необходимостью выработки и принятия определенного политического курса. Конституционные проекты (Лорис-Меликов) не находят поддержки у нового царя и его наиболее реакционного окружения. Вместе с тем остаются в силе опасения по поводу возможных антиправительственных выступлений. В. И. Ленин следующим образом характеризовал сложившуюся обстановку: «…придется констатировать несомненный факт колебания правительства. Одни стояли за решительную борьбу с либерализмом, другие — за уступки. Но — и это особенно важно — и эти последние колебались…»{110}
В какой мере состав правительства Александра III отражал четко определившуюся дифференциацию высших правительственных сфер на две противодействовавшие друг другу силы? Известно, как возросло влияние Победоносцева и его группы и, напротив, падало влияние Лорис-Меликова. Па политической авансцене появились новые лица: гр. Н. П. Игнатьев и гр: И. И. Воронцов-Дашков.
Но если назначение первого на пост министра государственных имуществ надо расценивать как соответствие реакционно-шовинистических взглядов нового министра и молодого царя, то выдвижение Воронцова-Дашкова на пост министра императорского двора и уделов (август 1882 г.){111} следует считать более проявлением личных взаимоотношений. Воронцов-Дашков — давний друг Александра III, пользующийся особым благоволением императрицы Марии Федоровны{112}. Австро-венгерский посол гр. Калыюки доносит своему правительству о положении при дворе Воронцова-Дашкова: «Граф Воронцов пользуется большим личным расположением царя, и это положение доверенного лица прелагает ему дорогу для замены гр. Адлерберга, однако это место он не будет занимать долго. Гр. Воронцов будет у его величества таким верноподданным слугой, каким граф Адлерберг был для покойного императора»{113}.
Сравнивая Воронцова с его предшественником — Адлербергом, Витте считал, что тем не менее он представлял собой русского барина с известными принципами и по нынешнему безлюдью он являлся «человеком выдающимся по своему государственному и политическому поведению. Граф Воронцов-Дашков был и остался… человеком довольно либерального направления; до некоторой степени он подбирал себе и таких сотрудников».
Конечно, можно было бы интерпретировать назначение Воронцова-Дашкова на пост министра как проявленное царем стремление некоторым образом балансировать между — консервативным большинством и либеральным меньшинством своего правительства. Однако Витте вспоминает, что именно либерализм Воронцова «не вполне» нравился императору, а потому он иногда «относился к нему, т. е. к некоторым его мнениям и действиям, отрицательно. Но тем не менее император сохранил дружбу с Воронцовым-Дашковым до самой своей смерти»{114}. Это подтверждает ту мысль, что в основе назначения Воронцова лежали прежде всего личные отношения, впрочем не исключавшие единомыслия по каким-то вопросам. Во всяком случае, недавние заслуги Воронцова по охране государя также играли не последнюю роль.
1881 г. можно считать началом второго этапа деятельности Воронцова-Дашкова, продолжавшейся до 1897 г., т. е. до ухода его с поста министра. С назначением его министром связаны изменения в деятельности министерства двора и уделов, которые до его прихода зиждились на принципах дореформенных представлений о характере этого ведомства. Прежде всего меняется структура министерства в сторону ее упрощения, с одной стороны, и усиления контроля за деятельностью хозяйственных органов министерства — с другой. Умение собирать вокруг себя единомышленников, людей опытных и инициативных, способствовало успеху начинаний Воронцова.
Одним из принципиальных преобразований было превращение удельных капиталов в земельную собственность. Лишь в 17 губерниях, преимущественно средней полосы России, за первое десятилетие деятельности Воронцова было куплено 262 286 дес. земли на сумму 15 407 021 руб. Новые приобретения не столько увеличивали земельный фонд ведомства, сколько способствовали возникновению новых отраслей удельного хозяйства.
Происходят изменения и в составе удельных имуществ: например, из казны посредством обмена поступила Беловежская пуща. На землях присоединенного к России Мервского оазиса образовано Мургабское имение, в связи с чем департаменту уделов пришлось заниматься в крупных размерах оросительными работами, засевать земли новыми сельскохозяйственными культурами (хлопок) и пр. При Воронцове значительно продвинулся процесс сгруппирования удельных владений путем покупки или обмена крестьянских земель (правила 1887 г., упрощавшие совершение крепостных актов на мелкие земельные участки){115}.
Едва вступив на должность министра, Воронцов составляет «Всеподданнейшую записку», в которой он излагает свои основные принципы по реорганизации ведомства с целью экономии его средств, сокращения штатов и расходов на управление. И здесь он высказывается за протекционизм в отношении крестьянских обществ, арендующих удельные земли, против «обременения усиленными арендными платами крестьянских обществ, которым при найме земель, по моему распоряжению, будет отдаваться предпочтение перед другими конкурентами»{116}.
Следует обратить особое внимание на такое начинание, как попытка создания фермерских хозяйств посредством сдачи в аренду земельных участков на удельных землях юго-западного района. Можно было бы перечислить и меры по наиболее рациональной эксплуатации удельных лесов, изменение способов хранения капиталов (переведены в Государственный байк) и др.{117}
Оценивая в целом преобразования в ведомстве императорского двора и уделов, проведенные в бытность Воронцова-Дашкова, необходимо квалифицировать их как буржуазные по своему характеру. Это был первый самостоятельный опыт Воронцова-Дашкова как государственного деятеля, выявивший в нем черты реформатора буржуазного типа. Деятельность его на этом посту протекала в период общего кризиса системы, когда самодержавие предпринимало систематические попытки укрепления своей социальной основы. В частности, имеется в виду политика царизма по укреплению классовых позиций дворянства в 80-е годы и в первой половине 90-х годов. «Продворянская политика, — констатировал исследователь этой темы Ю. Б. Соловьев, — начинает приобретать все более определенные черты ко времени коронации, когда царь должен был показать, какого он будет держаться направления»{118}. Во время наконец состоявшейся коронации в мае 1883 г., а затем в рескрипте от 21 апреля 1885 г., посвященном 100-летнему юбилею «Жалованной грамоты», Александр III определил назначение и сферы деятельности дворянства, которому отводилась приоритетная роль в общем управлении страной{119}.
Правительство приняло или в той или иной мере удовлетворило большую и важнейшую часть дворянских ходатайств, которые по существу были шагом назад, к пореформенной России, поскольку реализованы они были в традициях дореформенной эпохи