, который открыл им путь по дну Красного моря, и дал в пищу хлеб с неба, и иссек для них воду из скалы, и сделал их войско невидимым простым поднятием рук[1552]; но когда этот народ кроме двух верных[1553] преступил заповеди Божьи, все они погибли от зверей, меча и огня в отдаленных частях Аравии. Когда же они пришли к неведомым вратам, то есть к Иордану, и низвергли стены вражеского города одним трубным звуком по велению Бога[1554], читал я, что похитившие заклятую одежду и малое количество золота все были повержены[1555], и что погибли те, кто нарушил соглашение с гаваонитянами, хоть оно и было заключено обманом[1556]; и что грехи людские обличались гневными речениями святых пророков и особенно Иеремии, который оплакал разрушение его города в четырех алфавитных песнях[1557].
Даже до нашего времени доносится его плач: «Как одиноко сидит город, некогда многолюдный! он стал, как вдова; великий над народами, князь над областями сделался данником»[1558]. Ныне это относится к церкви. «Как потускло золото, изменилось золото наилучшее!»[1559] — это относится к дивному Божьему слову. «Сыны Сиона, — то есть святая матерь-церковь, — драгоценные, равноценные чистейшему золоту жмутся к навозу»[1560]. Что было невыносимо для святого, невыносимо и для меня во всей моей малости; высока его печаль, когда он оплакивает тех же знатных мужей, живших в довольстве, говоря: «Назореи были в ней чище снега, краше коралла древнего, прекраснее сапфира»[1561]. В этих и многих других изречениях из Ветхого Завета увидел я отражение нашей жизни, а после обратился к Новому Завету и прочел там то, что прояснило прежде бывшее для меня темным, поскольку тьма рассеялась, а правда воссияла ярче.
Прочел я слова Господа: «Я послан только к погибшим овцам дома Израилева»[1562]. С другой стороны: «Но сыны царства извержены будут во тьму внешнюю; там будут плач и скрежет зубов»[1563]. И еще: «Нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам»[1564]. Также: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры»[1565]. Слышу я: «Многие придут с востока и запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом в Царстве Небесном»[1566], но с другой стороны: «И тогда объявлю вам: отойдите от меня, делающие беззаконие»[1567]. Читаю я: «Блаженны неплодные и сосцы непитавшие»[1568], и напротив: «Готовые вошли с ним на брачный пир, а после пришли и прочие девы и сказали: “Господи! Господи! отвори нам”, но им был ответ: “Не знаю вас”»[1569]. Слышу я: «Кто будет веровать и креститься, спасен будет, а кто не будет веровать осужден будет»[1570]. Читал я в апостольском слове, что ветвь дикой маслины может привиться на доброе масличное древо, но отломится от корня тучности[1571], если не будет бояться, а будет гордиться[1572]. Знаю милость Божью, но страшусь и Его суда; славлю благодать Его, но трепещу воздаяния, которое полагается каждому по делам его. Даже овцы в одной овчарне не похожи одна на другую; так и Петра заслуженно назову я благословеннейшим за его открытое исповедание Христа, а Иуду злополучнейшим за его любостяжание; Стефана назову славным за его венец мученичества, а Николая, напротив, убогим, поскольку нес он знак еретической скверны[1573].
Читал я: «все у них было общее»[1574], но читал также: «что это согласились вы искусить Духа Господня?»[1575]. И напротив, среди людей нашего века вижу я растущее безразличие, словно нет у них причин для страха. Все это и многое другое, что я решил опустить ради краткости, наблюдал я с жалостью в сердце и изумлением в душе. Ибо думал я: если не щадил Господь народ, избранный из прочих народов[1576], семя царское и народ святости[1577], о котором Он сказал: «Первенец мой Израиль»[1578]; если не щадил Он священников, пророков, царей многих столетий, не щадил апостола, служителя своего, и членов первоначальной церкви, когда они уклонялись от пути истины, то что же сделает Он с кромешной тьмою нашего времени? Ведь во время это к нечестивым и ужасным грехам, присущим всем несправедливцам мира сего, словно они родятся с ними, добавилась неустранимая и неразрешимая ноша неразумия и суетности.
Что же скажу я? Как могу я, убогий, взвалить на себя ношу, подобающую славному и знаменитому учителю, а именно противостоять натиску столь разрушительной бури и нарастающему в течение многих лет валу злодейства? Но я не могу видеть все это и молчать; это все равно что сказать ноге «смотри», а руке «говори»[1579]. Британия имеет правителей, имеет и надсмотрщиков[1580]. К чему им невнятные мои речи? Да, она имеет их, не много, но и не мало, однако они так согнулись под непосильной своей ношей, что еле дышат. Так то одни соображения, то другие попеременно терзали мой разум, подобно должникам; эта внутренняя борьба длилась уже долго, когда я прочел: «Время говорить и время молчать»[1581], и устремился, так сказать, в раскрытые врата страха. Заимодавец одержал наконец победу и сказал: если ты не настолько храбр, чтобы смело носить знак, украшающий златом свободы тех правдивых людей, что разумной природой своей близки к ангелам[1582], то подражай хотя бы той рассудительной, хотя и безгласной ослице, которую вдохновлял Дух Божий. Ибо не захотела она везти венчанного чародея, когда ехал он проклинать народ Божий, и направила его на узкую дорогу вдоль стены виноградников, хотя ей пришлось терпеть его удары, подобные вражеским. Она, словно перстом, указала ему на ангела небесного с обнаженным мечом, заступавшего им путь, хотя чародей не видел его в ослеплении жестокого упрямства и в гневе немилосердно хлестал ее по безвинным бокам[1583].
Радея о святом законе дома Божьего, ныне спешу я, по своему убеждению или по благочестивым настояниям братии, вернуть давно взятый долг[1584]. Труд этот хоть и плох, но, как я верю, правдив и дружествен всем верным воинам[1585] Христовым и строг к неразумным отступникам. Первые, если я не ошибаюсь, примут его со слезами, исходящими из любви Божьей; вторые же хоть и испытают скорбь, но это будет скорбь гнева и стыда разбуженной совести.
Однако прежде чем выполнить мое обещание, позвольте мне с Божьего соизволения рассказать немного о положении нашей страны, о ее сопротивлении, подчинении и восстании, о новом подчинении и тяжком рабстве, о вере и ее преследовании, о святых мучениках, о различных ересях, о тиранах, об опустошавших ее двух народах, о ее защите и последующем разорении, о втором отмщении и третьем разорении, о голоде, о письме к Агицию, о победе и злодеяниях; о неожиданном появлении врагов, о знаменитой чуме, о совете, о новых врагах, еще более свирепых, чем прежние, о разрушении городов, о судьбе выживших и о последней победе отечества, дарованной уже в наше время волею Божьей[1586].
Остров Британия помещен почти у самых пределов земного круга[1587], на северо-западе и западе, для соблюдения так называемого божественного равновесия, которое держит всю землю. Он лежит к северу от Африки в направлении полюса; величина его составляет восемьсот миль в длину и двести миль в ширину, не считая далеко протянувшихся мысов, окруженных морскими заливами. Со всех сторон он защищен, если можно так сказать, непроходимым пространством морей, кроме пролива у южного берега, через который корабли плавают в Бельгийскую Галлию. Здесь находятся устья двух благородных рек, Тамесы и Сабрины[1588] с их притоками, куда корабли привозят разные иноземные товары, а также других рек поменьше; остров украшен дважды десятью и дважды четырьмя городами[1589], многими крепостями, искусно сделанными строениями, стенами, зубчатыми башнями, воротами и домами, стены которых, вознесенные на пугающую высоту, надежно закреплены в своем основании. Он богат широкими равнинами, приятными взору холмами, пригодными для возделывания, и горами, которые как нельзя лучше подходят для пастбищ. Разноцветные цветы, не истоптанные людьми, образуют дивную картину, делая местность похожей на избранную невесту, украшенную ожерельями. Он орошен многими чистыми источниками, где обильные воды перекатывают белоснежные камни, и сверкающими реками, что струятся с тихим журчанием, а порой лениво влекутся мимо берегов, погруженные в дремоту, а также озерами, которые живые ручьи наполняют прохладной влагой.