Но долго еще бывшие хан и калга пытались пробиться к Бахчисараю во главе казацких отрядов, хотя дальше Карасубазара им углубиться в Крым не удавалось. Наконец в одном из таких набегов пал Мухаммед и был похоронен с честью в фамильном дюрбе Гиреев в Эски-Юрте. Шагина же вновь простил султан и, снабдив престарелого удальца обычной пенсией, отправил на Родос. Туда же прибыл вскоре доживать свой век в очередной раз лишенный турками престола его враг Джаныбек.
В удивительной фабуле этой крымской одиссеи примечателен внешне малозначительный сюжет, связанный с первым открытым выступлением против Гиреев дома Кан-Темиров, возглавившего наиболее воинственный и могучий ногайский род Мансуров. Фамильная эта вражда, тлевшая и до Джаныбека, отныне становится явной, почти не затухая. Забегая несколько вперед, скажем, что Мансуры причинили много вреда самостоятельности Крыма в XVII–XVIII вв. Верные клевреты султанов, они с готовностью шли на Крым по первому кивку Стамбула: походы обогащали ногаев и покровительствовавших им турок. С этого времени ногайская опасность становится для ханов почти постоянной.
Такова история первых Гиреев. Автор отдает себе отчет в том, что у читателей вполне может сложиться мнение о всех без исключения ханах — слабых и сильных, умных и не умевших видеть дальше завтрашнего дня, энергичных политиках и любителях безмятежного кайфа — как о людях, чьи мысли и деяния были устремлены к одной, главной цели — сохранению своей власти. К задаче, перед которой меркли и любовь к родине и своему народу, и чисто человеческие достоинства и чувства. Конечно же дело обстояло далеко не так.
Крымские и турецкие хронисты, русские послы и западноевропейские путешественники оставили нам немало сведений о ханах, о их походах, войнах и кровавых пиршествах в Крыму и далеко за его пределами, об их участии в дворцовых интригах Стамбула и политике соседних стран, о борьбе с непокорными беями и соперниками из собственного дома. Но в этом многоязычном наследии мы почти не находим чисто личностных характеристик хозяев бахчисарайского дворца, описаний черт, которые отличали бы их друг от друга в сугубо человеческом плане с той же четкостью, как на ниве войн, походов и бесконечных переворотов.
Такого рода сведения современному историку приходится собирать буквально по крупицам из самых различных по происхождению источников, а еще чаще — пользоваться слабыми намеками, в них содержащимися. Или же строить свои выводы на духе, а не на букве немногочисленных дошедших до наших дней документов, составленных лично ханами. Трудности подобного исследования безусловны, как и неожиданность выводов, к которым приходишь в результате его. Обнаруживается, что среди ханов встречаются личности, совершенно не совпадающие с общераспространенным мнением о них.
Так, например, Гази-Гирей Бора (1588–1608) был не только прекрасным музыкантом, но и талантливым поэтом лирического склада. Поэтами были и Бегадыр-Гирей (1640–1641), и Селим-Гирей (ум. в 1704 г.), и Сафа-Гирей, и некоторые другие члены ханского рода. Далее, большинство ханов высоко ценили весьма развитый в Крыму вид искусства — диалог; даже в походах их всегда сопровождали признанные мастера-острословы, которых некоторые старинные историки именовали шутами (Хартахай Ф., 1867, 160, 232). Ханы и крымская интеллигенция буквально преклонялись перед Аристотелем и его мусульманскими последователями, а о высоком вкусе крымских татар средневековья и Нового времени и ныне свидетельствуют немногие сохранившиеся образцы некогда роскошного каменного убранства городов, кладбищ и загородных дворцов.
Наверняка и ханам, и беям, и простым дворянам, по крайней мере некоторым из них, были присущи рыцарские достоинства, врожденные представления о чести, столь высоко ценившиеся в феодальной среде Западной Европы. Так, Инайет-Гирей (1635–1637), став ханом, направил в Стамбул весьма примечательное послание советнику султана Яхье-эфенди, очевидно своему единомышленнику. Здесь он признается, что ханский титул не ослепил его настолько, чтобы он не мог оценить смещение его предшественников, Джаныбека и Мухаммеда, как несправедливое. Прекрасно зная об интимных политических связях Кан-Темира с султаном, Инайет тем не менее гневно обличает этого чистокровного татарина, прямого потомка Улугбека, знаменитого внука Тимура, в измене своему народу, клеймит его низменное прислужничество туркам и интриги против своих собратьев, крымских Гиреев (Смирнов В.Д., 1887, 517). Понятно, каким гражданским мужеством нужно было обладать для того, чтобы отправить такое письмо в Стамбул, где оно могло сыграть поистине трагическую роль в судьбе вассального хана. При этом Гирей не остался храбрецом на словах и после своего смещения, прибыв в Турцию, в лицо высказал Мюраду IV доводы о правоте своих деяний, очевидно надеясь на то, что и султану не чужд аристократический дух справедливости. Отчасти он не ошибся: турецкий деспот приказал задушить Инайета прямо во дворце, но похоронить с великими почестями.
Одаренность, даже талант и гуманистический склад ума некоторых ханов, о которых упоминалось выше, находили отражение в стиле их правления. Ислам-Гирей (1644–1654) провел в молодости семь лет в польском плену, где имел возможность ознакомиться с государственным устройством Речи Посполитой — он был приближен к королевскому двору. По возвращении хана домой его немалая энергия, распорядительность и природный ум расположили к нему и самую беспокойную часть его земляков — беев. Самостоятельная и последовательная внешняя политика Ислам-Гирея, безусловно, подняла и международный авторитет Крыма, ослабила пристальный надзор Турции (там, кстати, происходили очередные внутренние беспорядки). Хан помирил две враждовавшие могущественные группировки (мурзинское сословие и корпорацию капы-кулу), хотя для этого ему пришлось выдержать несколько столкновений, вылившихся в настоящие битвы (Новосельский А.А., 1948, 388). Далее, наладив внешнеэкономические поступления ("поминки" из Польши и России) и проведя несколько реформ внутрикрымской экономики, хан настолько повысил благосостояние всего населения Крыма, что это бросалось современникам в глаза даже чисто внешне. Эти и иные крупные перемены в политическом и особенно внутриэкономическом положении ханства имели единый исток — Ислам-Гирей оказался достаточно свободомыслящим правителем для того, чтобы ввести в ханстве порядки, которые он изучил в своих зарубежных странствиях. И то, что он смог при этом преодолеть сопротивление местных консерваторов, в том числе и мулл, относит его к числу немногих европейских владык, нашедших в себе духовные силы для объективной, беспристрастной оценки положения своей страны и проведения в жизнь необходимых реформ, невзирая на традиции. Впрочем, следует признаться, что многие имеют весьма несовершенное представление о крымских традициях той эпохи. В области внешней политики, например, самое расхожее мнение — о том, что татары и казаки были смертельными врагами и при этом славянский мир должен быть благодарен последним за спасение от гибели и полного искоренения от рук первых. На самом деле и здесь проблема гораздо сложнее, а выводы в результате ее анализа далеко не столь однозначны.
VII. КРЫМ И ЗАПОРОЖЬЕ В XVII в.
Вышеприведенное утверждение об ошибочной концепции в области крымско-запорожских отношений не голословно. Оно типично не только для научной, но и для научно-популярной и художественной и публицистической литературы. Образ казака как беззаветного стража, стоящего на охране российских рубежей от мусульманской агрессии, стал вполне расхожим (см., напр.: Кочубинский А., 1878, 15–16; Надинский П.Н., 1951, 81–82; Апанович О.М., 1961; Алекберли М., 1961, и многие другие). Сложная проблема многоплановых отношений татар Крыма с соседними казаками может быть разрешена лишь в результате исторического подхода к ней, в котором нет места субъективным решениям, как это неоднократно бывало раньше. Только беспристрастный анализ диалектики этих отношений, их качественной эволюции в XVI–XVII вв. и позже может привести нас к поставленной цели.
Заселившие заброшенные после разгрома южнорусских княжеств монголами земли Северного Причерноморья, на которые не претендовали ни московские князья, ни крымские ханы, пользуясь всемерной поддержкой Польши, казаки, в первую очередь запорожские, уже самим своим пребыванием, оседанием на этой территории стали препятствием для набегов кочевников на Московское государство и Польшу. И позже оба эти государства (а спорадически — и Литва) по мере сил поддерживали казачество, в том числе и складывавшееся военное устройство этого странного государственного образования. Так, львовский каноник Я. Юзефович прямо говорил о гибельности для Польши жестких санкций против Сечи; по его мнению, набеги татар на поляков были прямо вызваны попытками Речи "ликвидировать вольность воинства казацкого" (Сборник, 1888, 120).
Запорожская Сечь постепенно стала играть роль буферного государства, но вполне объективно, поскольку вовне государством вообще не признавалась, а внутри не выработала такого рода политики — ни буферной, ни любой иной, направленной на активную оборону чуждых, а порой и враждебных ей соседей — Польши, России или Литвы.
Обе части страны казаков — и Запорожье, и в меньшей степени Гетманщину — иногда именовали в специальной литературе "военной республикой" или даже "военно-религиозным орденом". Оба определения по ряду причин научными назвать нельзя. Критика их не входит в наши задачи, мы заметим здесь лишь, что хотя казаки отдавали много энергии набегам с вполне "татарскими" целями, но обойтись ни без мирной экономики, ни без мирных экономических и политических связей с соседями они также не могли.
Определить генеральную линию внешней политики Запорожья весьма трудно, но не невозможно. В целом она клонилась, во-первых, к защите политической, экономической и религиозной свободы, причем не только для казаков, но и для всего украинского населения. Во-вторых, казаки, находясь в окружении сильных держав, стремились по мере сил уравновешивать политическое влияние и военную мощь соседей. Средством для этого была политика военных союзов, пользуясь которой казаки в силу своих боевых качеств и геополитического положения Сечи всегда могли внести нужные им