Требования эти были тщетными. Правительству было не до татар: оно боролось в эту пору с планами Киева присоединить Крым к Украине. Впрочем, план этот лишь внешне принадлежал украинским националистам, идея его была немецкой, судя по тому, что навязывали его крымскому правительству именно оккупанты. Им было бы легче опираться на юге России на единое государственное образование, возглавляемое Радой, целиком им послушной (Бочагов А.К., 1932, 46). Среди крымской общественности, осенью 1918 г. открыто выступившей против идеи новой, украинской аннексии Крыма, наиболее активно выступали Милли-Фирка и члены Курултая, считавшие, что после распада империи у Крыма единственный способ сохранить интересы населения — это "сделать такой же политический шаг, какой сделали Финляндия и Украина", т. е. добиться свободного, независимого пути развития (Крым, 1918, № 1). Ту же платформу было вынуждено занять и правительство. Но германское командование и на этот раз показало, кто в Крыму хозяин, заявив, что никогда не признает самостоятельное крымское государство со всеми вытекающими из этого последствиями (Бунегин М.Ф., 1927, 183).
Общую картину политического господства оккупантов дополняло и социально-экономическое бесправие крымчан. С первых дней захвата Крыма начался его беспримерный грабеж, чего не знали даже германские колонии. На запад уходили поезда, груженные уникальной мебелью и картинами из императорских дворцов и яхт, аристократических вилл и замков Южнобережья. В Берлин отправлялось демонтированное портовое и заводское имущество. Крупными операциями такого рода командовал немецкий губернатор Кош; без каких-либо команд огромные массы продуктовых посылок отправляли солдаты; специально для этого повсеместно возникли почтовые отделения, на которых красовались орел к готическая надпись: "Deutsche Reichpost" (Винавер М.М., 1928, 2).
Это организованное выкачивание крымского достояния было столь эффективным, что уже летом начался голод; хлебный паек опустился до нормы 200 г для взрослого и 100 г для ребенка. Протесты правительства против вывоза натолкнулись на декларацию Коша: если протесты не прекратятся, то Крым присоединят к Украине без согласия кабинета, который тут же распустят. Больше протестов генерал не слышал…
Сулькевич стремился, нужно отдать ему должное, к демократическим переменам. Не удовлетворенный позицией своих коллег по кабинету, по сути назначенных немцами, он восстановил выборные земства и издал распоряжение о созыве 20 декабря 1918 г. краевого парламента на основе всеобщего избирательного права. Однако решения эти запоздали — истекали последние дни пребывания в Крыму немцев, а премьера — у власти.
Перед самым уходом воинских частей проигравшей войну Германии ввиду приближавшихся к Крыму войск Англии, Франции и Добрармии малопопулярное правительство Сулькевича пало (16 ноября 1918 г.). Земские собрания, съезд городских деятелей и татарское совещание пришли к единому решению — передать дело образования новой власти в руки кадетской и социалистической партий. Одновременно часть членов Курултая выступила за проведение назревших революционных преобразований мирным путем, сверху. Левое же крыло парламента самостоятельно, без всякого нажима из центра, образовало первую татарскую ячейку большевиков, имевшую собственную программу, далекую, естественно, от идеи бескровного развития революции.
Новое правительство было между тем создано земцами. Во главе его стал агроном, бывший думец Соломон Самойлович Крым, ярый противник независимости, автономии края. Очевидно, именно поэтому он составил кабинет, где не было ни одного татарина. Более того, из аппарата были изгнаны оставшиеся в наследство от Сулькевича два рядовых функционера — за то, что они татары (Винавер М.М., 1928, 82), Это был кабинет, нацеленный на восстановление единой русской государственной власти" и полное подчинение ей Крыма. Правительство выступило в ожидании "лучших времен" против любых социальных реформ, в том числе и против передачи земли крестьянам. Оставались в силе вообще все законы бывшего Временного правительства России. По соглашению с новым кабинетом для охраны этого порядка в Крым должны были войти и части Добрармии. Флот Антанты приглашен не был, но, когда он все же явился, его приветствовали[112]. С.С. Крым увидел в союзниках еще одну опору своему правительству.
Впрочем, "опорой" считать Антанту он мог с оговоркой. Практически кабинет не правил, т. е. не пользовался всей полнотой власти, ни одного дня. Первое, с чего начали союзники, — это демонтаж и вывоз германских военных сооружений и техники. Вообще союзники делали все, что им указывало их командование, так же поступала и Добрармия. Последняя особенно отличалась своей "независимостью" от штатского кабинета — офицеры ее нередко расстреливали арестованных, хотя правительство об этом ничего не знало. Так были казнены подпольщики у Семи Колодезей, а в Симферополе — весь состав правления Союза металлистов, только-только выпущенный С. Крымом из-под стражи.
Союзники отличались на другом поприще. Они возобновили прерванное с уходом немцев ограбление Крыма. Но если германские власти и солдаты основное внимание уделяли продовольствию, изымая его организованно, то новые защитники Крыма опустились до мелкого грабежа. Впрочем, их можно понять: крупные запасы зерна, вещевые склады и т. п. были давно опустошены кайзеровской армией. Поэтому англичане и французы кинулись добирать, что можно, у частных лиц в городах и особенно в глубинке, в беззащитной татарской деревне. И тут они не брезгали ничем, отбирая наличные деньги, пачки табаку, татарский скот, штаны, кольца, галоши, посуду, обувь и т. д. — полный список награбленного можно прочесть, например, в жалобе татар из дер. Джепар-Берды (Бунегин М.Ф., 1927, 205). Иногда, впрочем, жертвам платили: эфемерное правительство выпускало не менее эфемерные дензнаки, на одной стороне которых была карта Крыма, на другой — двуглавый орел (!). И все эти грабежи свершались с ведома и согласия правительства, чей орган призывал не осуждать, а "благословлять" их как составную часть борьбы и "твердость в стремлении к единой России" (ТГ, 1919, № 38).
Но это не спасало кабинет С. Крыма от обвинения в "излишней демократичности" — так выразился Деникин, узнав о протесте правительства против насильственной мобилизации. Впрочем, командующий несколько сгустил краски, указывая в феврале 1919 г., что его армия находилась в "невыносимых условиях безудержного развития внутри Крыма большевизма, поощряемого преступным попустительством Крымского правительства" (Винавер М.М., 1928, 208). С. Крым и его коллеги таких упреков не заслужили; другое дело, что подпольное движение действительно нередко велось почти целиком большевистскими группами; но мобилизация была сорвана самим населением. Оно упорно сохраняло отвращение к гражданской войне, не желая становиться ни на одну из сторон. Схожую позицию занимали и партии меньшевиков, кадетов и эсеров (ТГ, 1919, № 38), поэтому обвинять в срыве мобилизации в Крыму только большевиков — несправедливо…
Вообще правительство С. Крыма, хотя и не было инициатором репрессий (вновь широко применявшихся, теперь уже антибольшевистскими силами), не пользовалось среди народа популярностью. Ни татары, ни другие сторонники демократии не могли примириться с властью, чей первый лозунг был "Долой татарское национальное самоуправление, долой двоевластие!".
С. Крыма поддерживало небольшое число наиболее реакционных мулл и мурзаков-монархистов, но Курултай в целом, не говоря уже о Милли-Фирке, стал в своей борьбе за интересы коренного населения в оппозицию к правительству. Миллифирковцы даже разработали антиправительственный программный документ "Положение о культурно-национальной автономии мусульман Крыма", резко расходившийся и с централизаторской, русификаторской политикой премьера, и с панисламистскими иллюзиями части татарской интеллигенции и духовенства. "Эпоха протекторатов закончилась, протекторат несовершенен и шовинистичен", — считали они, открыто становясь на прогрессивную платформу К. Ататюрка, главы единственного тогда дружеского Советской России государства.
Весьма показательным было отношение Милли-Фирки в этот период к Советской власти. Партия признавала целесообразность восстановления Советов, но не форсированного движения к торжеству коммунизма. Советская власть признавалась оптимальной альтернативой развития в будущем, но лишь "как власть, представляющая право свободного самоопределения народов", как проводник социальных реформ, в том числе и земельной, в татарской деревне.
К сожалению, миллифирковцы не смогли провидеть дальнейшего развития "национального вопроса" в теории и практике большевиков грядущих лет. Впрочем, вряд ли их стоит упрекать в этом: тогда многие считали неудачным лишь первый опыт, верили в совершенствование Советской власти, не догадываясь, что она имманентно чревата террором. И миллифирковцы шли в народ, призывая бороться за Советскую власть.
Работа эта была чрезвычайно трудной и неблагодарной. С одной стороны, их ждала верная смерть в случае разоблачения добрармейской контрразведкой, с другой — непонимание масс, так как в прошлом "татарский крестьянин не получил от Советской власти того, что он по праву от нее ожидал" (Бунегин М.Ф., 1927, 226). Парадоксальный факт — работа миллифирковцев в деревне осложнялась и тем, что от нее самоустранилась группа татар-большевиков: РСДРП(б) Крыма традиционно игнорировала татарского крестьянина, его интересы.
Неожиданно деревней заинтересовались другие организации, причем вполне официальные. С. Крым был вынужден пойти на некоторое расширение правящего и законодательного аппарата, при нем образовались более демократичные органы — Директория и Меджлис-мебусан (парламент). Со временем они стали все более заметно отражать интересы широких масс, в том числе татар, несмотря на то что кабинет С. Крыма и командование Добрармии, каждый по отдельности, старались всячески ограничить возможности этих выборных институтов. Удары наносились как непосредственно по Дире