Поэтому я и сказал: «Моисты слишком ограниченны, и полностью соблюсти принципы их учения чрезвычайно трудно».
Но принцип «укрепляй основу и будь бережлив в потреблении» указывает путь, ведущий к достатку в семье. В этом сильная сторона учения Мо-цзы, и ни одна из философских школ не может ее отбросить.
Легисты не отличают ближних от дальних, благородных от подлых, всех ставят в ряд перед законом. В таком случае падает уважение к тому, кого следует уважать, как родного; пропадает почтение к тому, кого следует почитать.
Учение легистов можно применять лишь на коротком отрезке времени: для продолжительного применения оно не пригодно.
Поэтому я и сказал: «В легизме слишком много жестокости и мало милосердия».
Вместе с тем, если уважать государя, четко разграничить обязанности каждого, никто не сможет тогда превысить своих прав. Против такого положения легистов не сумеет возразить ни одна философская школа, пусть их будет даже сто.
Номиналисты надоедливы и мелочны в своих исследованиях, они не терпят возражений против их идей; сводя все дело лишь к названию, они совершенно не считаются с человеческими ощущениями.
Поэтому я и сказал: «Номиналисты учат людей быть умеренными. Они ставят на первое место название вещи, совершенно упуская из виду ее сущность».
Если даже руководствоваться только названием, не затрагивая существа вещи, в трех случаях из пяти не ошибешься – над этим тоже следует призадуматься.
Даосисты провозглашают недеяние. Они говорят: «Небытие не действует». Принципы даосистов легко осуществить в жизни, но понять их выражения чрезвычайно трудно.
В основу своего учения даосисты кладут пустоту и недеяние, их метод – выявление и следование причинным связям. Коль скоро нет ничего телесного и нет постоянной формы, можно познать природу вещей. В ней есть определенная закономерность. Никакая вещь не возникает раньше времени и не создается позже времени. Поэтому и оказывается возможным стать повелителями всего живого.
Есть у них способ или нет способа для совершения какого-нибудь дела – безразлично: лишь бы уловить подходящий момент.
Есть мера или нет меры – для них все равно: лишь бы удалось приспособить свое искусство к природе вещи.
Поэтому я и говорю: «Учение мудреца только тогда бессмертно, когда в нем отражаются изменения времени».
Неосязаемость – вот постоянное свойство дао. Причинные связи – вот путеводная нить, за которую должен держаться правитель.
Все подданные в равной мере обязаны оказывать уважение государю, а государь должен использовать каждого по его способностям.
Если ты беспристрастен, все сказанное тобою сочтут правильным; если ты пристрастен, все сказанное тобою сочтут пустыми словами.
Если пустые речи не слушают, не бывает безнравственных поступков. Если добродетельные отделяются от непутевых, оформляются белое и черное.
Все это происходит лишь в том случае, если ты знаешь, кого и где хочешь использовать.
Завершится ли то или иное дело успехом? Все зависит от того, соответствует ли оно великому дао.
Дао мутнее мутного, темнее темного, но оно озаряет своим сиянием всю Поднебесную и во всех своих проявлениях не имеет названия.
Дух рождает человека, тело дает ему опору. От чрезмерного напряжения дух истощается, от чрезмерных трудов тело дряхлеет. Когда дух покидает тело, наступает смерть. Мертвые не воскресают, ушедшее не возвращается. Все это понимает и ценит мудрый человек.
С этой точки зрения дух – это основа жизни, тело – вместилище жизни. Какое же есть основание, еще не утвердив свой дух, заявлять: «У меня есть все данные, чтобы управлять Поднебесной»?
Придворный историк Сыма Тань ведал лишь делами астрологическими и не пользовался властью над народом.
У Сыма Таня был сын – Сыма Цянь.
Сыма Цянь родился в Лунмыне[25]. Он пахал землю и пас скот на солнечных склонах гор к северу от реки Хуанхэ.
В возрасте десяти лет Сыма Цянь уже знал наизусть древние тексты. А когда ему исполнилось двадцать лет, он отправился путешествовать на юг в Цзянхуай[26]. Он побывал в горах Хуэйцзи, осмотрел пещеру легендарного императора Юя[27], посетил Цзюишань[28], плавал по рекам Юань и Сян.
Затем он отправился на север, побывал за реками Вэньхэ и Сышуй, продолжал свои исследования в столицах княжеств Ци[29] и Лу[30], осматривал реликвии, оставшиеся после смерти Кун-цзы[31], и участвовал в сельских церемониях стрельбы из лука на горе Исянь, близ Цзоу. Затем он попал в затруднительное положение в Пи, Се и Пынчэне и вынужден был возвращаться домой через земли Лян[32] и Чу[33].
Потом Сыма Цянь служил на должности лан-чжуна[34]. Получив повеление государя, он отправился в поход на запад – в земли Ба и Шу, а оттуда дальше на юг. Он водворил порядок в Цюн, Цзе и Куньмине и, возвратившись в столицу, донес о выполнении повеления[35].
В тот год Сын Неба впервые воздвиг алтарь предкам ханьского дома. Придворный историк Сыма Тань в это время находился в Чжоунане[36] и вследствие болезни не мог принять участия в церемонии. От огорчения состояние его ухудшилось, и он лежал при смерти.
Сыма Цянь, вернувшийся в это время из похода после выполнения приказа государя, застал отца в местности между реками Хуанхэ и Лошуй.
Держа сына за руку, Сыма Тань со слезами говорил ему:
– Наши предки были астрологами при дворе чжоуских царей. Они и раньше были известны своими заслугами перед династиями Юй и Ся, из поколения в поколение ведали делами Неба. В последующие века их потомки захирели, и родословная нить едва не оборвалась на мне. Если ты станешь придворным историком, продолжи дело своих предков! Ныне Сын Неба, восприняв тысячелетние традиции, принес жертву Небу на горе Тайшань, а я не смог последовать за ним! О судьба, судьба! После моей смерти ты, конечно, займешь мое место и будешь придворным историком. Но не забывай о том, о чем я хотел написать свой труд. Ведь сыновнее послушание начинается со служения родителям, продолжается в служении государю и заканчивается тем, что человек утверждает самого себя. Главное в сыновнем благочестии: оставить свое имя в веках и этим прославить родителей. В Поднебесной восхваляют Чжоу-гуна[37], говорят, что он сумел воспеть добродетели Вэнь-вана и У-вана[38], что он сумел распространить обычаи Чжоу-гуна и Шао-гуна[39], понять думы и стремления Тай-вана и Ван Цзи[40] и заменил Гун Лю[41], который прославил своего предка Хоу Цзи[42]. После Ю-вана и Ли-вана[43] добродетельный путь управления нарушился, этикет и музыка захирели. Кун-цзы восстановил древние обычаи, по достоинству оценил «Шицзин»[44] и «Шуцзин» и, наконец, создал «Чуньцю»[45]. Все ученые и доныне подражают ему. Прошло более четырехсот лет с тех пор, как поймали цилиня[46]. Все это время было наполнено войнами между владетельными князьями, исторические записи оборвались. Ныне династия Хань процветает, вся страна едина. Но я, будучи придворным историком, ничего не писал о мудрых правителях, о преданных государю слугах, не говорил о служилых людях, погибших в борьбе за справедливость. Мне от этого страшно! Запомни это, сын мой!
Сыма Цянь опустил голову, и слезы покатились у него из глаз.
– Расскажите мне, батюшка, обо всех древних преданиях и о выдающихся людях прошлого, я ничего не посмею оставить без внимания, – пообещал он.
Через три года после смерти отца Сыма Цянь был назначен придворным историком. Он изучал исторические записи и книги из каменных палат и золотых шкафов[47]. Через пять лет, в первый год Тай-чу[48], первого числа одиннадцатого месяца, в день новолуния, который совпадал с периодом зимнего солнцестояния, впервые был реформирован календарь, о чем Сын Неба торжественно объявил в Светлом зале[49]. Введен был новый порядок жертвоприношения духам.
Я, придворный историк, скажу:
– Мой покойный батюшка говорил мне: «Через пятьсот лет после смерти Чжоу-гуна появился Кун-цзы. Со дня смерти Кун-цзы тоже прошло пятьсот лет[50]. Наступил момент, когда вновь можно просветить мир, привести в порядок «Ицзин» и «Цзочжуань»[51], продолжить «Чуньцю» и обосновать «Шицзин», «Шуцзин», «Лицзи»[52] и «Юэцзи»[53]. В этом мое желание! В этом мое желание! Посмею ли я нарушить заветы отца?
– Скажите, почему Кун-цзы написал «Чуньцю»? – спросил высший сановник Ху Суй.
На это Сыма Цянь ответил: