В «Нравах царств»[328] воспевается любовь к женщине, но не разврат; в «Малых одах»[329] говорится об обиде, вызванной клеветой, но это высказано без возмущения. О поэме «Лисао» можно сказать, что в ней сочетаются все достоинства «Нравов царств» и «Малых од».
В самом начале поэмы Цюй Юань восхваляет императора Ди-ку[330], в конце говорит о циском правителе Хуань-гуне, а в середине – о Чэн Тане и У-ване. В этой поэме он едко высмеивает своих современников.
Цюй Юань сумел показать всю широту справедливости и добродетели, он описал все способы устранения смут в государстве. При этом он учел все, до самого конца.
Сочинения Цюй Юаня лаконичны, слова сокровенны, стремления чисты, деяния бескорыстны. Стихи его невелики по размеру, но говорится в них о вещах великих; он приводит близкие нам примеры, но в них можно усмотреть весьма глубокий смысл.
Так как стремления Цюй Юаня чисты, то все вещи, о которых он говорит, благоухают. Так как деяния его были бескорыстны, то он предпочел смерть изгнанию. Его хотели втоптать в грязь, но он отряхнулся и вспорхнул над прахом, как мотылек. Никакая грязь не пристала к нему!
Стремления, которые им руководили, в блеске своем могут соперничать с сиянием солнца и луны.
После отстранения Цюй Юаня от должности княжество Цинь решило объявить войну княжеству Ци. Но Ци находился в союзе с Чу.
Озабоченный этим обстоятельством, циньский правитель Хуэй-ван отправил в княжество Чу своего доверенного сановника Чжан И[331].
Чжан И с помощью щедрых даров вошел в доверие к чускому правителю и сказал ему:
– Циньский правитель больше всего ненавидит княжество Ци. Но Ци находится в союзе с Чу. Если вы, ван, порвете отношения с Ци, циньский правитель готов отдать вам шестьсот квадратных ли земель в Шанъюй.
Чуский Хуай-ван был жаден, он поверил Чжан И и порвал союз с Ци. А после этого он отправил в Цинь своего посла, чтобы получить обещанные земли.
Однако Чжан И притворился ничего не знающим и сказал послу:
– Я договаривался с вашим ваном о шести квадратных ли и ничего не слышал о шестистах!
Чуский посол разгневанный уехал и доложил обо всем Хуай-вану. Тот поднял большое войско и объявил войну княжеству Цинь.
Сражение произошло между реками Даньшуй и Чжэ-шуй. Войска княжества Чу понесли огромный урон. Погибло восемьдесят тысяч воинов. В плен попал чуский полководец Цюй Гай[332]. Княжеству Цинь достались все ханьчжунские земли, прежде принадлежавшие Чу.
Тогда Хуай-ван собрал все имевшиеся у него войска и вторгся в пределы княжества Цинь. Состоялась битва при Ланьтяне.
В это время княжество Вэй неожиданно напало на Чу, и его войска подступили к Дэнчэну[333]. Это навело страх на чуское войско, и оно начало поспешный отход из княжества Цинь.
Правитель княжества Ци, все еще недовольный Хуай-ваном, отказал ему в помощи. Положение Чу было тяжелым.
На следующий год[334] циньский правитель согласился частично возвратить захваченные у Чу ханьчжунские земли и предложил заключить мир.
– Мне ханьчжунские земли не нужны! – заявил чуский Хуай-ван. – Выдайте мне Чжан И, и я буду доволен!
Когда об этом узнал Чжан И, он сказал циньскому вану:
– За меня одного вам уступают ханьчжунские земли! Разрешите мне поехать в Чу!
Он прибыл в Чу. Хитростью, а также путем подкупа сановника Цзинь Шана, оказывавшего огромное влияние на правителя, он сумел снискать благосклонность любимой наложницы Хуай-вана, по имени Чжэн Сю.
Хуай-ван, во всем беспрекословно слушавшийся Чжэн Сю, отпустил Чжан И.
В это время Цюй Юань был удален от князя и отправлен послом в Ци. Возвратившись из Ци, он стал укорять Хуай-вана:
– Почему вы не казнили Чжан И?
Хуай-ван пожалел, что отпустил Чжан И, и послал за ним погоню. Но было уже поздно.
Вскоре после этого владетельные князья сообща напали на Чу и нанесли ему жестокое поражение. В боях пал чуский полководец Тан Мэй[335].
В ту пору циньский Чжао-ван породнился с правящим домом Чу и предложил Хуай-вану встретиться.
Хуай-ван собрался в отъезд, но Цюй Юань сказал ему:
– Цинь – государство волков и тигров, и верить ему нельзя. Лучше не ездите туда.
Но младший сын Хуай-вана, по имени Цзы-лань, настаивал на поездке отца в Цинь – зачем, мол, раздражать и лишать удовольствия циньского правителя?
Хуай-ван отправился в Цинь. Когда он прибыл в Угуань, циньские войска отрезали ему путь для возвращения домой, и циньский правитель потребовал у него земли, принадлежавшие княжеству Чу. Возмущенный Хуай-ван ответил отказом и бежал в княжество Чжао. Однако Чжао не предоставило ему убежища и выдало циньскому правителю. Хуай-ван умер в Цинь[336]. Прах его был перевезен в Чу.
На престол вступил старший сын Хуай-вана – Цин[337], правивший под именем Сян-вана. Младший сын Цзы-лань занял должность лин-иня.
Цзы-ланя обвиняли в том, что он уговорил отца поехать в Цинь. Цюй Юань тоже ненавидел Цзы-ланя.
Изгнанный Цюй Юань все время беспокоился за судьбу своей родины. Он был всем сердцем привязан к Хуай-вану. Он надеялся, что государь вернется в Чу, прозреет, а чиновники изменят свои взгляды.
Он мечтал о том, чтобы государь царствовал по-прежнему, чтобы государство процветало. В одном из его сочинений трижды выражена эта мысль. Но что он мог поделать? Прошлого ведь не вернешь! До самой кончины государь так и не прозрел.
Даже если правитель глуп, он стремится окружить себя преданными людьми и выбирает себе в помощники мудрых людей. Но когда государство гибнет, когда на него одно за другим обрушиваются несчастья и при этом не находится мудрого правителя, способного навести порядок в стране, тогда людей преданных называют изменниками, людей достойных – глупцами. Хуай-ван не сумел найти себе верных слуг, наложница Чжэн Сю и Чжан И его обманули. Поверив клевете Цзинь Шана и Цзы-ланя, он удалил от себя Цюй Юаня. В результате войска его оказались разгромленными, и враг отторг шесть областей. Сам же Хуай-ван умер на чужбине пленником, сделавшись посмешищем для всей Поднебесной. Вот к какой беде приводит неумение разбираться в людях!
– В «Ицзине» сказано: «Если колодец загрязнился, из него пить нельзя. Но стоит позаботиться, чтобы его своевременно вычистили, и из него смогут черпать воду все». Так и правитель. Если вовремя не образумится, разве будет счастлив народ? – с горечью говорил Цюй Юань.
Такие рассуждения Цюй Юаня не нравились Цзы-ланю. По его наущению Цзинь Шан вновь очернил Цюй Юаня перед Сян-ваном. Правитель разгневался и отдалил от себя Цюй Юаня.
Цюй Юань пришел на берег реки. Он распустил волосы и со стенаниями бродил у воды. От горя он похудел, осунулся. Его заметил рыбак и спросил:
– Вы разве не сань-люй-да-фу[338] Цюй Юань? Что привело вас сюда?
– Весь мир купается в грязи, и только я остался чистым, – ответил ему Цюй Юань. – Все люди пьяны, и только я трезв. Потому-то меня и изгнали.
– Мудрец может свободно передвигаться по стране, и никакие препятствия не остановят его, – возразил на это рыбак. – Вот вы говорите, что мир – это грязный и мутный поток! Почему же вы не хотите последовать течению и не вознесетесь на гребнях его волн? Если все люди пьяны, почему бы и вам не пить вместе с ними? Зачем вы, тая в себе бесценные таланты, сами напросились на изгнание?
Цюй Юань ответил ему:
– Слушал я, что тот, кто вымыл голову, непременно чистит шляпу, тот, кто искупался, чистит одежду. Найдется ли хоть один человек, который согласится одеть грязную одежду на чистое тело? Нет, лучше броситься в поток и найти себе могилу во чреве рыб речных… Обладая ослепительной белизной, стоит ли принимать на себя мирскую грязь?
Затем Цюй Юань сочинил оду «С камнем в объятиях», положил себе за пазуху камень и бросился в реку Мило. В оде этой говорится:
В начале лета тишина – святая,
В ней травы и деревья расцветают.
Но на душе тоски-печали вьюга,
Она меня несет все дальше к югу.
Мир бесконечно пуст передо мною,
Накрыт он глубочайшей тишиною.
Покой сердечный злые мысли душат,
Изгнанья горечь истерзала душу.
Хоть я держусь, не подавая виду,
Но надо ли утаивать обиду?
Как хочешь, можешь обтесать бревно,
Но свойства дерева все ж сохранит оно.
Кто благороден – злобы гонит тени
И убежденьям прочным не изменит.
Нам мудрость предков говорит об этом,
Последуем старинным их заветам!
Величье духа, честность с прямотою —
Вот славных предков твердые устои.
И Чуй искусный, если б не трудился,
Кому его талант бы пригодился?
Живет в уединении мудрец,
В глазах слепцов – чудак он и глупец.
Когда Ли Лоу[339] чуть прищурит глаз,
Слепцы слепым сочтут его тотчас.
И те, кто белое зовут спокойно черным,
Небесное перемешав с тлетворным,
Кто думает, что заперт феникс в клетке,
А курица, вспорхнув, поет на ветке,
Кто с яшмой путает обычный серый камень
И верность лестью лихо нарекает —
Завистливы, грубы те и преступны,
И помыслы мои им недоступны.