. Он тщательно исследовал, что из чего происходит, внимательно изучал, что к чему приводит. Таких замечательных примеров, на которые можно было бы положиться, в настоящее время еще не найдено. А это значит, что тем более необходимо подыматься на Лянфу и Тайшань, чтобы добиться уважения и приобрести славу!
Добродетели великой династии Хань бьют ключом, они беспредельно широко растекаются во все стороны, распространяясь, как облака, расплываясь, как туман. Вверх они подымаются до девятой сферы неба, вниз просачиваются до восьмого слоя земли. Все живое впитывает их, дух согласия разливается вширь, могущество вихрем уносится вдаль. Они проникают до корней и возносятся до вершин. Зачинщики зла уже уничтожены, невежественные и грубые прозрели и просветились. Все живое радуется благодеяниям и обращает свои взоры к вам.
Вы поймали в загон редкостного белого тигра с черными полосами, выловили чудесного оленя, собрали для жертвоприношений удивительный рис с шестью колосьями на одном стебле, принесли в жертву диковинного животного с двумя рогами, растущими от одного корня; обрели жертвенные треножники династии Чжоу, выловили гигантскую черепаху в реке Ци; вызвали из озера бирюзово-рыжего коня с крыльями дракона; ваша душа общается с бессмертным Лин Юем[517], который гостит на вашем подворье; изумительные и необыкновенно изменчивые вещи всплывают перед вами в своих превращениях. Разве это не слава! До такой степени дошли благовещие знамения! Кто сомневается и считает, что этого мало, тот не смеет говорить о воздвижении алтаря на горе и о жертвоприношениях Небу!
Разве не стыдно было чжоускому У-вану подыматься на большую гору и устраивать жертвоприношение только потому, что в его лодку вскочила белая рыба и он счел это счастливым для себя предзнаменованием?
Но какая же разница между тем, кто приносит жертвы, не имея на это достаточных оснований, и тем, кто отказывается их приносить, будучи обязанным это сделать?»
Тогда да-сы-ма сказал:
– Вы, государь, своею гуманностью питаете все живое, справедливостью своею побеждаете непокорных. Все уделы с радостью платят вам дань, сотни варварских племен подносят вам дары. Такая добродетель встречается впервые, таких заслуг больше нет ни у кого. Ваши благодеяния проникают повсюду, и счастливые предзнаменования и многочисленные превращения естественны, они происходят постоянно, а не случайно. Может быть, действительно следовало бы возвести алтари на горах Лянфу и Тайшань и обратиться к звезде Син, дабы еще больше прославилось ваше имя. Верховный владыка ниспошлет милости и сбережет счастье ваше. Нужно принести жертвы. А вы, государь, из скромности отказываетесь, не выполняете обрядов. Обладая счастьем, которое дают три духа[518], вы не ввели обрядов, которых требует справедливый путь управления, поэтому подданные стыдятся. Некто сказал: «Небо сокровенно, и свою волю оно проявляет в виде благовещих знамений, которые нельзя оставлять без внимания». Ведь если отказаться от выполнения обрядов, то на горе Тайшань не будет каменных плит с надписями, на горе Лянфу не будет алтарей, и правителя, который прославился на многие поколения, нельзя будет восхвалять перед потомками и называть в числе семидесяти двух государей. Совершенствовать добродетель ради того, чтобы добиться благовещих знамений, принимать во внимание эти благовещие знамения во всяком деле – значит прежде всего соблюдать обряды. Поэтому мудрые ваны никогда не отказывались от совершения жертвоприношений; они совершенствовали обряды духу Земли, чистосердечно обращались к небесным духам, вознося свои молитвы на священной горе Суншань. Благодаря этому слава их внушала уважение, вокруг процветала добродетель, они принимали великое счастье, чтобы осчастливить простой народ. О, и великое же это дело! Самое важное, чтобы никто в Поднебесной не мог порицать деяния вана. Хотелось бы, чтобы и вы, государь, поступали так же, чтобы вы постигли искусство назначения на должности людей чиновных, а они, озаренные отблесками вашей славы, могли развернуть свои способности и совершенствоваться в делах. Хотелось бы, чтобы вы точно определили свои обязанности, отточили и исправили все то, что упущено в книгах, чтобы вы написали еще одну «Чуньцю», сделав, таким образом, из «Шестикнижия» «Семикнижие», чтобы вы изложили все это на вечность, чтобы десять тысяч поколений могли плыть по чистому течению, вздыматься на волнах, купаться в славе и богатстве. Древние мудрецы прославились навеки только потому, что совершали обряды во имя прославления своих правителей. Вам, государь, следовало бы повелеть летописцам представить вам уложения, составленные этими мудрецами, и самому заглянуть в них.
Взволнованный сказанным, Сын Неба изменился в лице и воскликнул:
– Да будет так! Попробуем!
Поразмыслив тщательно, он обобщил предложения сановников, ознакомился с порядком совершения жертвоприношений, воспел обширность великого моря добродетели и обилие благовещих знамений.
Он написал оду, в которой говорилось:
В наших небесах хватает туч,
И росы вкус сладок[519] и тягуч,
Всей земле – досыта достает,
Где вода – живое все растет!
Коль с шестью пшеница колосками,
Житницы-то каковы же сами?!
Одного меня ль кропит дождь влагой?!
Всем несет он свежесть, радость, благо!
Жизнь цветет, живое не браня,
Мысль благодарную храня:
«Жертвы славно принести бы дань
На горе прекраснейшей Тайшань!
Господина выманить с небес:
Что ж, Владыка, не вершишь чудес?..»
В заповедниках моих живут всегда
Звери разные, найдешь их без труда!
Тигры белые[520], а их тавро черно:
Знаком Неба метит их оно!
Как изящна их повадка, стать —
Мир, гармония царят и благодать!
И во всем здесь чувствуют сердца —
Дар благой Великого Творца!
Имя праведника знал я хорошо,
Ныне вижу я, как он пришел!
Но след его ступней глазам незрим:
Знаменье Неба неразлучно с ним:
Его Шунь втайне видел и обрел,
Поэтому и юйский род расцвел!
И в храмах взор, податливый, как воск,
Цилиня тешит белый блеск и лоск[521].
Когда ветров родится зимний шум,
Я в пригороде жертвы приношу.
И вот бежит – послушен и знаком —
Цилинь чудесный пред моим возком.
И Господин, благословив мой род,
Мне счастье благоденствия дает!
Не ведали подобного цари
Былых эпох, которых счетом три!
Извившись желтой змейкою, дракон
Несет для мира благость и закон!
Вот в поднебесной выси он парит
И красками чудесными горит!
Разбужен Юга им простой народ!
И летопись, которая не врет,
Гласит: на сем драконе ездит Сам,
Кто служит верным сердцем небесам,
Их волю помещая в головах,
Что не всегда заключена в словах.
И мы приносим жертвенных телят,
Как это нам события велят!
Вот жертвенник – назначена гора,
Благую службу отслужить пора!
Нам каноны говорят, немы,
Что стоим сейчас на грани мы,
И отчетливее все мы сходство зрим
Меж божественно-небесным и земным.
С низшим высшего тугую видим связь,
С небожителями рядом становясь.
Мудрость царская добра, всегда она
Обаянья высшего полна.
И поэтому сейчас я говорю:
Подымаясь, восходя в зарю —
О паденье размышляй всегда,
А в покое помни – ждет беда!
Потому почет и гордый сан
Заслужил У-ван, снискал Чэн-Тан.
Шунь древнейший выправил обряд,
Чтоб ему теперь был каждый рад,
Устранил что устарело днесь —
Вот об этом сказано мной здесь![522]
В пятом году Юань-шоу[523], когда умер Сыма Сян-жу, Сын Неба впервые совершил жертвоприношение владычице Земле. В восьмом году он впервые совершил обряд на главной священной горе, потом принес жертвы на горе Тайшань, побывал на Лянфу. С этих пор он стал усердно соблюдать ритуал.
Все произведения Сыма Сян-жу вошли в книгу пинлинского хоу. Написаны они неразборчиво и вперемежку с произведениями пяти княжичей. Разобрать удалось лишь те, которые были известны сановникам.
Я, придворный историк Сыма Цянь, добавлю:
– «Чуньцю» вводит в самое задушевное; «Ицзин» придает ясность самому сокровенному. В «Да-я» говорится о том, каким образом добродетели великих людей во времена Вэнь-вана и Гун Лю доходили до простого народа; а из «Сяо-я» можно узнать, как простые люди через неудачи и успехи достигали вершин. Поэтому хотя слова в этих книгах различны, но в них равно звучит добродетель.
Сыма Сян-жу, правда, говорил слишком много пустого, но главное у него все же выражено скупо. Так чем же его стихи отличаются от сатирических аллегорий «Шицзина»?
Ян Сюн[524] считает, что стихи Сыма Сян-жу многословны, в них много риторики и мало сатиры.
Не так ли они легковесны, как напевы царств Чжэн и Вэй, которые прослушаешь и ничего не остается![525]
Я собрал его речи, достойные внимания, и включил их в книгу.