[86]. Совершенный муж стремится достигнуть пышности в обрядах [или] до конца использовать их самые скудные возможности; находясь же между тем и этим, он использует средний путь. В ходьбе ли, в беге ли, несясь галопом или стремительно мчась во весь опор, он не выходит за их пределы, вот почему натуре совершенного мужа присуща стойкость в поведении, [как это имеет место] в дворце государя. Человек, сохраняющий себя в нужных пределах [поведения], — это тот, кто служит совершенному мужу. Вне этих норм это простой народ.
Таким образом, тот, кто, исходя из существа [обрядов], способен распространить [свои благодеяния] на все колеблющееся, способен привести в должный порядок кривизну и прямоту, — это и есть совершенномудрый человек[87]. [Совершенномудрый человек] потому богат [добродетелями], что вобрал в себя [знания] обрядов; потому велик, что широко [распространяет] обряды; потому возвышен, что [умело использует] пышность обрядов; потому проницателен, что до конца исчерпывает [силу] обрядов и ритуала[88].
ГЛАВА 24ЮЭ ШУ— «ТРАКТАТ О МУЗЫКЕ»[89]
Я, тайшигун, Придворный историограф, скажу так.
Всякий раз, когда я читал «Книгу Юя»[90] и доходил до места, где говорилось, что когда правитель и чиновники сдерживают друг друга, то в стране достигается покой, а когда ноги и руки [государя] — его ближайшие помощники — не хороши, все дела приходят в упадок, я не мог сдержаться, чтобы не пролить слез. Чэн-ван составил оду, в которой предостерегал сам себя от ошибок и горевал о бедах, вызванных чужими[91]. Разве нельзя сказать, что [ван], встревоженный и напуганный опасностями[92], умело сохранил [власть] и прекрасно довел [начатое дело] до конца?
Совершенномудрый муж совершенствует свои добродетели, не будучи в этом ничем ограничен, самоудовлетворение же ведет к утрате норм поведения и обрядов. На досуге [совершенный муж] в состоянии раздумывать о началах [своего пути], в покое он в состоянии вернуться к истокам [своих свершений]. Он щедро одаривает [людей] милостями и благодеяниями, а с помощью песен и гимнов побуждает их ревностно трудиться. Кто же, как не человек с великой добродетелью, в состоянии быть таким?
В «Толкованиях» сказано: «Когда правление [государя] утвердилось и дела успешно завершены, обряды и музыка расцветают»[93]. Чем глубже истинный путь [поведения] проникает в народ, живущий среди морей, чем совершеннее становятся его добродетели, тем разнообразнее становится все то, что его радует. Когда что-то наполнено, а уменьшения [притока] нет, происходит переполнение; когда кто-то переполнен [чувствами] и ничем не сдерживается, происходит его падение. Всякий создающий музыку стремится вводить [людские] радости в определенные рамки.
Совершенный муж считает нормами поведения скромность и уступчивость, а музыкой — то, что служит уменьшению и сокращению [желаний]. Музыка именно такова. Поскольку области различаются и владения рознятся, а чувства и привычки [людей] неодинаковы, постольку [правители древности] отовсюду [71] собирали [песни] о нравах и обычаях, гармонично соединяли и сопоставляли их звуки и тоны, чтобы пополнить недостающее и изменить [людей] к лучшему и тем помочь в распространении [истинного] управления и учений [мудрецов].
Сын Неба лично прибывает в зал Минтан[94] и наблюдает [за службой], а вся масса народа стремится очиститься от скверны и пороков, соразмерить и взвесить [свои желания], чтобы [избежать] пресыщенности и самодовольства и тем облагородить свою натуру. Поэтому и говорят, что когда мелодии од и гимнов упорядочены, народ прямодушен; когда разносятся звуки призывов к духам о помощи[95], служилые воодушевлены; когда же раздаются песни княжеств Чжэн и Вэй, люди склоняются к разврату[96]. Если же звуки и напевы соразмерны и находятся в полной гармонии, то они даже птиц и животных трогают; что же говорить [о людях], движимых пятью основами поведения и таящих в себе чувства любви и ненависти! Это положение, [порожденное] природным естеством[97].
Когда путь управления стал страдать серьезными изъянами, повсюду распространились мелодии княжества Чжэн. [В это время] владетели пожалованных земель и наследственные правители старались прославить свои имена среди соседних областей и каждый боролся за то, чтобы стать выше других. С тех пор как Чжун-ни (Конфуций) из-за певичек княжества Ци не смог больше служить в княжестве Лу, он хотя и отошел от дел, но [продолжал] выправлять музыку, чтобы научить мир. Он составил пять строф стихов, чтобы обличить свое время, но, похоже, никаких изменений к лучшему не было[98]. Этот постепенный упадок продолжался до периода шести княжеств[99], когда кругом все погрязло в распущенности, [князья] продолжали идти своими путями бесповоротно и в конце концов погибли сами, погубили свои роды, а все княжества оказались объединенными в Цинь.
Циньский Эр-ши, второй император, особенно любил увеселения. Первый советник Ли Сы выступил тогда с увещеванием, говоря: «Отбросить Ши цзин и Шу цзин и все помыслы сосредоточить на музыке и сладострастии — это то, чего опасался Цзу-и; легкомысленно накапливать мелкие прегрешения, давать волю [страстям] и [гулять] ночи напролет — это то, что погубило Чжоу[-синя]»[100]. [На это] сказал Чжао Гао: «У каждого из пяти императоров и трех ванов древности[101] музыка отличалась по наименованию, и это указывает на то, что они не заимствовали ее один у другого. От царского двора наверху и до простого народа внизу — все с помощью музыки обретали радость и веселье, сообща проявляли усердие и старание. Не будь этого, гармония и радость не стали бы всеобщими, милости и благодеяния не распространялись бы, подобно потоку[102]. Кроме того, если на протяжении целого поколения [72] происходят изменения в нравах, то есть и музыка, ограниченная своим временем. К чему же тогда нужен скакун Луэр с гор Хуашань и далекие поездки на нем?[103]». Эр-ши одобрил это суждение.
[Ханьский] Гао-цзу, проезжая через город Пэй, сложил стихотворение из трех строф[104] и заставил мальчиков петь его. Когда Гао-цзу скончался, было приказано в его родовом храме в Пэй должным образом исполнять эту песню под танцы четырежды в год, по сезонам. Императоры Сяо-хуэй, Сяо-вэнь и Сяо-цзин ничего не добавили и не изменили в музыке, а в Музыкальной палате — Юэфу — изучали привычное и упражнялись в старом и этим ограничивались[105].
Когда нынешний наш государь вступил на престол, было составлено девятнадцать гимнов и приказано шичжуну Ли Янь-няню установить порядок их исполнения и музыку к ним, за что ему был пожалован титул се люй дувэй — «советник, гармонизирующий тоны звукоряда»[106]. Мужи, проникшие в суть лишь одной канонической книги, были не в состоянии в одиночку понять слова этих гимнов, тогда собрали вместе знатоков всех пяти канонических книг[107], и они стали совместно, помогая друг другу, упражняться в чтении гимнов и только тогда смогли досконально уразуметь их смысл. Стиль большей части гимнов был превосходным.
В Хань обычно в первой луне в первый день под знаком синь приносили жертвы духу Великого единого во дворце Ганьцюань[108], а с наступлением сумерек проходило ночное жертвоприношение, которое завершалось к рассвету. При этом нередко падающие звезды проносились над жертвенником[109]. [Во время жертвоприношений] семьдесят юных мальчиков и девочек пели хором гимны. Весной они исполняли гимн Цин-ян, летом — гимн Чжу-мин, осенью — гимн Си-хао, зимой — гимн Сюань-мин[110]. Большое число этих гимнов еще существует в обществе, поэтому я о них не толкую[111].
Кроме того, некогда в водах Вовашуй[112] поймали чудесного коня и по этому случаю вновь составили «Гимн Великому единому». В гимне-песне говорилось:
Великое единое нас одарило,
Лошадь с небес [к людям] сошла;
Потом кровавым была покрыта,
Пена, как кровь, изо рта текла
Мчится легко, забот не зная,
Тысячи ли стремглав проносясь,
Где же найти ей пару в мире?
Только дракон ей [в силе] ровня[113].
Впоследствии, во время похода на царство Давань, добыли скакуна, проходившего в день тысячу ли. Его прозвали Пу-шао и потом сложили по этому случаю песню[114]. В стихах-песне говорилось: [73]
Ло