[369]. Мелкая буржуазия обладает сознанием наиболее поддающимся иллюзиям капиталистической демократической идеологии. Больше того, она сама творит эти иллюзии, тем самым активно помогая буржуазии в её демократическом обмане масс.
Социал-демократия также укрепляет в сознании масс иллюзии буржуазного демократизма, выполняя тем роль самых активных помощников буржуазии. «Благодаря ей (демократии), — говорит например Каутский‚ — становится возможной мирная форма этой (т. е. пролетарской) революции, без кровопролития, без насилий. В условиях демократии сама революция не проявляется столь неожиданно и не плодит много новых бойцов и новых программ, как это бывает при буржуазных революциях».
Практика фашистского государства в период загнивающего капитализма нашла также своё идеологическое отражение в новых политических и социологических взглядах буржуазии. Однако это не значит, что фашизм как идеология открытой диктатуры буржуазии, в отличие от надклассовых иллюзий буржуазной демократии, совершенно открыто провозглашает диктатуру буржуазии. Эта идеология погибающей буржуазии, как и всякая её идеология, наряду с открытым террором провозглашает новые политические лозунги, во имя которых якобы проводится диктатура и террор. «Заменить классовое сознание, — говорит фашист Ф. Морионо‚ — сознанием национальным, доказать рабочим, что в их интересах обратиться от группового эгоизма в пользу национальной солидарности, — вот задача фашистского синдикализма». Фашизм открыто провозглашает несостоятельность либерально-буржуазных методов действия и необходимость сильной государственной диктатуры и террора, но делает это якобы во имя наций, государства и даже «социализма».
Те же черты классового, буржуазного мировоззрения характеризуют и буржуазную нравственность. Классы в процессе своего развития выдвигают определённые нормы поведения, взаимоотношений людей и идеологическое выражение этих норм — «мораль» или «нравственность». В классовом обществе мораль выражает собою различные классовые интересы.
Свои взгляды, понятия господствующий класс пытается представить в виде всеобщих, обязательных. Эту общеобязательность он пытается приписать также и морали как идеологическому выражению поведения людей. Феодальная мораль открыто, в связи с сословным делением общества, закрепляла и утверждала неравные отношения и обязанности феодала и крестьянина. Абсолютный характер такой морали придавала религия: так должно быть этого хочет бог, создавший неравенство на земле и уничтожающий его на небе.
Мораль капиталистического общества глубоко связана с религией; буржуазия не отказывается от религиозного освящения своей морали, особенно в период упадка. Однако наряду с этим буржуазия вырабатывает и свои особенные, характерные для неё нравственные принципы и взгляды. Так же как и в политической идеологии и в морали, буржуазия провозглашает идеальные, вечные, обязательные для всех людей нормы нравственного поведения. Практически осуществляя классовую «мораль», т. е. преследуя свои интересы, буржуазия старается приписать морали всеобщий характер.
Наиболее ярко буржуазный характер морали проявляется в разрыве нравственного идеала и действительности: чем более беспощаден, откровенен, циничен классовый гнёт, эксплоатация, тем пышнее, красивее фразы о вечных нравственных истинах, долге и т. д., другими словами, классовая сущность буржуазной морали проявляется именно в том, что она насквозь лицемерна. Буржуазная мораль нашла своего гениального выразителя в лице Канта. С точки зрения кантовской морали, люди применяют те или другие совершенные моральные нормы поведения, придерживаются нравственных взглядов, производят нравственные оценки своего собственного поведения и поведения других лиц потому, что существует некое вечное, совершенное, находящееся по ту сторону опыта мерило этих несовершенных поступков и взглядов — категорический императив, вечный долг и идеал. В жизни люди могут и должны приближаться к вечному нравственному идеалу, но никогда его не достигнут: область идеала и действительности разорвана, хотя действительность подчинена идеалу. Человеческая совесть, её угрызения — его практическое проявление и выражение действующего и живущего в человеке вечного нравственного долга. Таким образом Кант в своей философии обосновывает лицемерный обман буржуазной морали: «всеобщность» и «общечеловечность» на словах, классовые действия на практике. «Чем дальше идёт вперёд цивилизация, — говорит Энгельс, — тем больше она вынуждается прикрывать плащом любви с необходимостью порождаемые ею ненормальные и отрицательные явления, прикрашивать их или лживо отрицать их, одним словом — вводить в практику условное лицемерие».
Изучая изменчивость классовых норм и их зависимость от классовой борьбы и классовых интересов, марксизм доказывает, что не существовало и не может существовать никаких вечных, незыблемых моральных норм и законов. Пролетариат обязан разоблачать их как буржуазный обман и лицемерие.
Ясная, последовательная марксистско-ленинская постановка вопроса о морали, срывающая фетишистскую оболочку с буржуазной морали, неприемлема для «марксистов» II Интернационала. Ревизионизм и социал-фашизм провозгласили необходимость соединения марксизма с кантовской философией и с кантовской моралью. В настоящее время к кантовской морали примыкает большинство идеологов социал-фашизма: Макс Адлер, Каутский, Форлендер, — этим лишний раз доказывая своё не только политическое, но и идеологическое подчинение буржуазному мировоззрению.
Под сильным влиянием кантовского понимания морали находятся и такие теоретики, как Г. Плеханов и особенно его ученица Л. Аксельрод. Плеханов отождествляет с марксизмом биологическое учение Дарвина о происхождении чувства прекрасного и чувства нравственного. Плеханов по существу стоит на той точке зрения, что в психологической природе человека изначала заложена способность к эстетическим и этическим чувствам, причём в процессе общественного развития, под влиянием развития производительных сил и классового строения общества, эти взгляды меняются. По словам Плеханова, «заложенные в человеческой природе возможности эстетических и этических норм и чувств изменяются в действительности под влиянием условий окружающей его среды, и ими (т. е. условиями) объясняется то, что данный общественный человек (т. е. данное общество, данный народ, данный класс) имеет эти эстетические вкусы и понятия, а не другие». Приписывая человеческой природе прирождённую способность к этическим и эстетическим чувствам, Плеханов, с одной стороны, подаёт руку дарвиновскому биологизму в объяснении общественных явлений, с другой стороны — кантовскому нравственному «категорическому императиву».
Плехановскую точку зрения о происхождении нравственности, определённо смыкающуюся с кантовской, ещё более углубляет в кантовском направлении Л. Аксельрод в своей теории «общечеловеческих простых законов права и нравственности». Вслед за Плехановым Аксельрод считает, что наряду с классовой моралью, классовыми нормами, существуют ещё некоторые простые общечеловеческие нормы, относящиеся к области «простых правил» поведения и общежития людей. «Несмотря на классовую этику, — говорит Аксельрод, — и на относительный характер права и нравственности, человечество выработало за свою долгую общественно-историческую жизнь общие нормы взаимного существования… Без признания и подчинения этим простым законам права и нравственности немыслимо человеческое существование»[370]. Простые законы права и нравственности привели Плеханова и Аксельрод к классически буржуазной, лицемерной, ничего общего с марксизмом, ни с пролетариатом не имеющей шовинистической оценке фактов империалистической войны. «Своим вторжением в нейтральную Бельгию, — писала Аксельрод, — Германия нарушила общеобязательные законы права и нравственности, признаваемые не только всем цивилизованным человечеством но и некоторыми группами дикарей»[371].
Возможность такой постановки вопроса о некоторых общих чертах всей человеческой морали давно уже предвидел Энгельс, дав на неё ответ с точки зрения именно классового анализа этой морали. «С того момента, как развилась частная собственность, — говорил Энгельс, — на движимость, у всех обществ, построенных на началах этой частной собственности, должна была быть общей нравственная заповедь: не укради. Но разве заповедь делается благодаря этому вечной, моральной заповедью? Нисколько. Как бы высмеяли в обществе, где устранимы все поводы к краже, где красть могут только душевнобольные, как бы высмеяли там морального проповедника, который решился бы торжественно возвестить вечную истину — не укради»[372].
От ошибок в вопросах этики не свободны и меньшевиствующие идеалисты и особенно т. Деборин. В этих ошибках Деборин мало оригинален. Он повторяет Каутского и Плеханова, отводя слишком много места некоему «социально-нравственному инстинкту, чувству, побуждениям»[373]. A социальный инстинкт или социальное чувство Деборин так же, как Плеханов и Каутский, выводит от животных, ведущих стадную жизнь. «Совесть, долг, — определяет Деборин, — вообще нравственное сознание — это не что иное, как выражение развившейся на протяжении тысячелетий социальной связи между людьми данного племени, рода, класса, общества на основе коллективного труда»[374]. Этим положением т. Деборин не даёт до конца последовательного, классового объяснения морали, ибо социальная связь и солидарность — это не всеобщая, а классовая, т. е. различная: следовательно не может быть и речи о развитии «вообще» чувства долга и совести на протяжении тысячелетий. На примере деборинского разъяснения вопросов этики видно, как механистически биологическая точка зрения в вопросах морали не только не противоречит, но дружески подаёт руку и кантовскому категорическому императиву и гегелезирующему идеализму в этике.