Удар топора огров разбудил старого Гварнери!
Гварнери был знаменитым скрипичным мастером. Своим непростым ремеслом он овладел в совершенстве, но для этого ему потребовались долгие годы напряжённой работы. Его смычковым инструментам не было равных во всём мире. Никто так, как Гварнери, не разбирался в сортах дерева и ремонте старых скрипок. Однако был он, помимо всего прочего, чуточку рассеян. Мог заблудиться или вовсе забыть вернуться домой. Иногда Гварнери отправлялся в лес на поиски подходящего дерева, из которого можно было бы изготовить хорошую скрипку. Когда-то в лесу он познакомился с пастухами, а однажды завёл дружбу с семьёй волков и с тех пор мог гостить у них неделями. Заказчикам надоедало ждать, когда же он починит их скрипку, и они шли к другому мастеру. Однако это нисколько не огорчало старого Гварнери. Он был счастлив в окружении своих скрипок, деревянных заготовок, баночек с лаком и клеем. Он обожал лесные прогулки, шёпот ветра и мелодии, извлечённые из инструментов, которые совсем недавно были деревом.
Но как-то раз он отправился в лес не на прогулку, а чтобы спрятаться. Другие скрипичные мастера, завидовавшие искусству Гварнери, подослали к нему наёмных убийц. Они решили расправиться с гением, чтобы самим получать все заказы и изготавливать все скрипки. Дядюшка Дуб спрятал мастера в своих ветвях. Но рассеянный старичок, к тому же уставший от погони и треволнений, больше уже не спустился на землю. Первым делом он проверил, можно ли и тут заниматься своим ремеслом. Потом лёг и забылся долгим-предолгим сном. И так проспал более ста пятидесяти лет.
А разбудил его, как мы уже говорили, удар топора. В этот миг он услышал обрывок разговора Дядюшки Дуба и юных певцов.
— Кхе, кхе. — Старый мастер покашлял, прочищая горло. — Меня зовут Гварнери, — представился он сначала по-итальянски, а затем по-каталански. — Давайте сюда ваши инструменты, я их мигом настрою!
Винченца и Винченцо молчали.
— Если я говорю… тьфу… простите. — Он снова сбился на итальянский, но мигом поправился. — Если я говорю «инструменты», я имею в виду также и хриплый голос этого старика, моего друга. — Он говорил на затейливой смеси двух языков. — Моего друга дуба, который ещё упрямее, чем я. И добрее! Намного добрее! И щедрее!
— Дружище Гварнери, — воскликнул Дядюшка Дуб. — Прости меня! Я начисто забыл о тебе, а ведь прошло столько лет! Ты в самом деле считаешь, что мой голос можно исправить?
— Как это было бы славно, — воскликнули Винченцо и Винченца. — Если бы вы, дорогой Гварнери, настроили Дядюшке Дубу голос, мы бы непременно научили его петь!
— Мне это совсем не сложно. Сейчас, одну секундочку… Кхе, кхе, кхе, — снова закашлялся мастер.
И тогда по всему лесу, по всем окрестностям, по всему прекрасному городу Флоренции пронёсся крик — ликующий, оглушительный, раскатистый:
— Да-а-а-а-а-а! Ура-а-а-а!
Это радовался Дядюшка Дуб. От его крика осы́пались сухие листья, оставшиеся на некоторых деревьях с прошлой зимы, а заодно проснулись те, кто ещё спал.
Но старый Гварнери, Винченцо и Винченца не испугались: наоборот, они тоже радовались вместе с Дядюшкой Дубом.
III. Лосось Серапион, половинка кольца, сто песен и смех Рокалио, который окончился слезами
Гварнери работал не покладая рук, настраивая оперный голос для Дядюшки Дуба.
Винченцо и Винченца поселились в маленьком домике, прилепившемся между двумя ветками, и целыми днями только и делали, что отдыхали и наслаждались жизнью. В одной из комнаток, служившей им спальней, стояли две кровати с матрасами, набитыми чистейшей овечьей шерстью. В подвесных шкафчиках хранились их вещи, панцирь доисторической черепахи служил им столом, а через маленькое окошко они могли выглядывать наружу, оставаясь невидимыми. Живот у Винченцы постепенно округлялся, и вместе с Винченцо они иногда засиживались допоздна, придумывая имя будущему ребёнку. Иногда они спускались на землю и пели свои арии и дуэты. Смолкали птицы, сверчки и цикады. Лес слушал как зачарованный.
Случалось и так, что на мотив известных арий Винченцо и Винченца рассказывали свою историю:
Волшебное дерево стало нам домом,
а огры бежали с отчаянным рёвом.
И пусть кардинал, этот злобный убийца,
попробует только сквозь ветки пробиться!
Однажды лунной ночью Винченцо спросил Дядюшку Дуба, как случилось, что никто прежде не замечал рядом с Флоренцией такое исполинское дерево. Дуб же издалека видно, а голос его разносится по всей земле!
Дядюшка Дуб был прекрасным рассказчиком. Поэтому иногда он призывал старого Гварнери, который в своей мастерской внутри ствола целыми днями шлифовал и лакировал его голос, и требовал вернуть его на время обратно.
Получив голос, он делился с друзьями удивительными историями. Например, теми, которые мы с вами уже знаем. Подобно могучему колдуну, Дядюшка Дуб мог перемещаться с места на место. Он вытаскивал из земли корни, оставляя после себя глубокую яму, и шагал на них, как на громадных ногах. В путь он пускался, как правило, в новолуние. В такие ночи луна совсем уходит с неба, на землю опускается густая тьма. А вместе с ней — тишина. Дядюшка Дуб выбирал самые нехоженые горные тропы, иначе он бы до смерти напугал какого-нибудь случайного путника, если бы внезапно вырос перед ним из темноты. А потом, глядь — и объявлялся в какой-нибудь далёкой стране или крошечной деревушке. Проснувшись, жители, к своему великому удивлению, обнаруживали его растущим посреди площади или сквера. Вот почему в разных уголках земли издавна рассказывают сказки о деревьях, которые умеют ходить и разговаривать.
— А почему ты выбрал Флоренцию? — спросила Винченца.
Дядюшка Дуб признался, что на самом деле он направлялся в крошечную и никому не известную Серру д’Обак, чтобы там хорошенько выспаться и отдохнуть, как вдруг услышал дивное пение молодых супругов. И он остановился неподалёку от города, чтобы послушать.
— А от чего тебе так хотелось отдохнуть, Дядюшка?
И тогда Дядюшка Дуб рассказал историю о лососе Серапионе и половинке кольца.
— Древнее и мудрое Северное море давно уже ни на кого не сердилось, — начал старый дуб. — Точнее, почти ни на кого. Но как-то раз оно страшно разозлилось на рыбаков с острова Смолен.
На этом холодном норвежском острове мало жителей. Зато все они — хорошие люди. Одни работают в полях и лесах, другие ловят рыбу.
Но как-то утром рыбаки не рискнули спустить на воду свои судёнышки. Разъярённое море бешено хлестало о берег. Оно расколотило все лодки. Оно грозило людям густыми туманами, смертельными водоворотами, гигантскими волнами, которые того и гляди могли разрушить весь остров, не говоря уже о пристани. «Верните мне его!..» — завывали волны. «Верните!..» — слышали обитатели Смолена, попрятавшиеся по домам.
Виной всему был юный Сигурд, единственный сын Сигруна. Этот Сигурд поймал необычайную рыбу, при том что каждому рыбаку было известно: ни в коем случае нельзя её трогать. Старый Серапион был королём всех лососей. Здоровенный, как дельфин, покрытый золотой чешуёй, старый, как я, и такой же мудрый, — рассказывал Дядюшка Дуб. — Ему, как и мне, было не менее трёх тысяч лет… Как же могло прийти в голову его выловить?
А дело было так. Юный Сигурд влюбился в Катрину, дочь Кнута, старейшины острова. Она считалась богатой невестой. А Сигурд был простым рыбаком. И Кнут запретил дочери и думать о свадьбе.
Но однажды мир перевернулся — что на самом деле случается с ним ежедневно…
Умерла Петра, прабабушка Сигурда, самая старая женщина на острове. Она прожила на свете сто пятьдесят лет. Люди называли её «женщина-тюлень».
На северных островах таких женщин-тюленей считали оборотнями, сильнейшими ведьмами, которые превращаются в тюленей, когда пожелают.
Тело умершей так и не обнаружили. Зато нашли записку, нацарапанную углём, изношенное платье и кусок полотна, испещрённого шрамами, которое выглядело как человеческая кожа. Полотно лежало на галечном берегу, прямо на урезе моря. Записка была совсем короткой. А значение её — таинственным:
«Прощайте, дети, внуки и правнуки. Прощайте, жители Смолена. Прощайте, деревья и цветы, сливочное масло и шоколад. Я возвращаюсь в страну, откуда когда-то пришла в этот мир. Меня дожидаются в ней вот уже сто пятьдесят лет. Всем вам я оставляю на память немного счастья и удачи. Моему любимому внуку Сигурду я завещаю две половинки кольца. Сигурд, мальчик мой, если ты подаришь девушке одну из этих половинок, ничто уже не помешает вам пожениться. Главное, мой дорогой, выбери достойную невесту, будь храбрым и ничего не бойся. В твоих жилах течёт и моя кровь! Ни в коем случае не потеряй вторую половинку кольца, потому что оно обладает великой силой. Никто не может ей противостоять.
Я буду по всем вам очень скучать.
И ещё: если когда-нибудь к вашим берегам приплывёт тюлень, не троньте его. Ему же интересно посмотреть, как поживают жители Смолена… Мы, тюлени, такие любознательные!
Не успели слёзы скорби высохнуть на его щеках, как Сигурд схватил обе половинки кольца. Одну он привязал на шнурок и повесил на шею, а другую бегом понёс Катрине, которая от счастья расплакалась. Она любила Сигурда с детства, с той самой секунды, когда однажды ночью во время грозы под вспышками молний он её поцеловал.
Кнут был в бешенстве, от злости он отгрыз себе усы и прикусил язык. Он понимал, что обязан подчиниться воле женщины-тюленя. Ослушаться заколдованного кольца было очень опасно.
— Так и быть, женитесь, — проворчал он. — Но горе вам, если в день свадьбы у кого-то из вас не будет с собой половинки кольца!
Хитрый и трусливый Кнут задумал украсть половинку кольца у собственной дочери. Сделать это он решил ночью, пока девушка спит.