— Уф-ф… Отвык я от человеческого питья. Вернусь-ка лучше домой.
И тут же упрыгал в море.
Свадьбу Катрины и Сигурда сыграли через три дня. Рассказы о ней ещё долго передавали от родителей к детям, от дедушек к внукам…
— И вот там я очень устал, — закончил Дядюшка Дуб. — Поэтому и отправился во Флоренцию восстановить силы.
Такую историю рассказало в ту лунную ночь старое дерево. Все, кроме Гварнери, слушали от начала до конца. А скрипичный мастер не мог надолго отрываться от работы: однажды взявшись за дело, он трудился без передышки. Все были так заняты рассказом Дядюшки Дуба, так внимательно слушали, как он подражает голосу Серапиона и шуму морских волн, что не заметили, как Гварнери ушёл к себе в мастерскую.
Утром всех разбудили звуки скрипки.
— Просыпайтесь! Вставайте, лежебоки! — взывал Гварнери.
Он попросил Винченцо и Винченцу спеть. Посовещавшись, те решили, что мастеру нужно хорошенько отдохнуть после стольких дней работы, и исполнили один из самых знаменитых дуэтов.
— А теперь, старый ворчливый дуб, спой и ты что-нибудь! — приказал Гварнери.
— Я?! Знаешь же, что не умею…
— Пой, старый упрямец!
И когда Винченца запела арию из оперы «Мадам Баттерфляй», Дядюшка Дуб необычайно глубоким, сильным и нежным голосом, разносившимся по всему лесу и за его пределами, стал ей подпевать.
Винченца удивлённо смолкла, и Дядюшка Дуб продолжал петь один. Гварнери прыгал от радости.
— Отлично! — воскликнул мастер. — Настроил так, что комар носа не подточит!
И добавил:
— А теперь, Дядюшка Дуб, попробуй петь и одновременно что-нибудь говорить.
И действительно, не переставая петь, каким-то другим голосом, чуть тоньше и мягче, Дядюшка Дуб спросил:
— Ну что сказать? Слов нет — одни чувства… Подумать только! Теперь у меня целых два голоса!
Оказывается, гениальный мастер не только настроил могучий голос Дядюшки Дуба так, чтобы тот мог петь, но и сделал ему ещё второй голос, потише и помягче, которым он мог просто говорить, никого не пугая и даже не прерывая своих арий.
В ту ночь при свете полной луны по всей Флоренции и далеко за её пределами разносилось самое чудесное пение, которое когда-либо слышали этот город, эти леса, реки и поля. Говорят, река Арно так заслушалась, что вышла из берегов и затопила улицы.
Но не все радовались сладкоголосому пению. Бледный человек с красными от ярости и бессонницы глазами зловеще улыбался.
— Смеётся тот, кто смеётся последним, — шептал он. — В эту ночь — моя очередь. Вот уж я посмеюсь над щепками и опилками этого проклятого дерева… Клянусь, мой смех услышит вся Флоренция!
И надо заметить, он оказался по-своему прав.
Тут на подоконник кардинала Рокалио села сорока. Птица слышала слова кардинала, открыла клюв и сказала:
— Крик! Рокалио, будь осторожнее со словами. Крак! Иногда слова превращаются в реальность.
— Что за редкостный урод? — воскликнул Рокалио и швырнул в сороку подвернувшуюся под руку мраморную статуэтку.
Сорока испуганно вспорхнула с подоконника. Она взвилась в небо, сделала круг и полетела вон из города к Дядюшке Дубу. Это была Аглана, единственная птица, в чьих крыльях помимо птичьих перьев росли дубовые листья. А всё потому, что однажды в лесу вспыхнул пожар, сорока в это время спала на ветке и правое крыло у неё обгорело. Спустившись на землю, она в отчаянии прыгала по лесу и искала пёрышки, упавшие с других птиц. Она думала собрать их и приклеить к крылу с помощью сосновой смолы. И случайно вышла к Дядюшке Дубу. А тот взял да и починил ей крыло, выбрав из своей кроны самые гибкие и прочные листья. К новому крылу пришлось привыкать, зато теперь Аглана летала выше и быстрее, чем прочие сороки. Осенью, когда с деревьев опадали листья, Аглана возвращалась к Дядюшке Дубу за новым крылом: её листья-пёрышки засыхали, и приходилось их менять. Дядюшка Дуб был единственным дубом на земле, чьи верхние ветки и зимой сохраняли зелёные листья.
Так вот, сорока прилетела к дубу.
— Крик-крак! Дядюшка Дуб! Несчастье, несчастье! Сюда идёт Рокалио, сюда идут огры! Они приведут подкрепление! Кардинал поклялся, что посмеётся над обломками Дядюшки Дуба… Крик-крак, крик-крак! Несчастье, несчастье!
— Успокойся, Аглана. Ступай отдохни в компании Гварнери, он как раз прилёг вздремнуть на пару лет. Винченца, Винченцо! Идите-ка сюда. Помогите мне.
Он попросил Винченцо, чтобы тот взобрался повыше и отыскал старую рану, с незапамятных времён красовавшуюся на дубовом стволе. Это был след от громадной ветки, в которую давным-давно угодило пушечное ядро. Когда войска Наполеона вошли в Каталонию, Дядюшка Дуб защищал от пушечных ядер городок Рипольет, где жили его друзья. «Впрочем, это отдельная история», — спохватился Дядюшка Дуб. В какой-то момент он зазевался, и ядро сбило ему ветку. Рана быстро затянулась, и с тех пор на её месте росли самые разные древесные грибы. Дядюшка Дуб попросил Винченцо нарвать грибов жёлтого цвета. Ещё одна их примета — забавные зелёные бровки, из-за которых кажется, что гриб смеётся. Эти нежные грибочки были наполнены паром, а в темноте светились как светляки.
— Будь осторожен, гриб не должен лопнуть у тебя в руках. Это Весёлые Грибочки — маленькие, но чрезвычайно опасные. Аккуратно доставь их вниз и разложи вокруг меня.
Стоило Винченцо с превеликой осторожностью разложить грибы на земле, как послышалось завывание огров. С факелами в руках брели они по дороге со стороны Флоренции, в сопровождении двухсот гвардейцев герцога. Возглавлял их на этот раз сам кардинал Рокалио.
— У-у-у-у… Жечь! Рубить! — кричали огры, имея в виду ненавистного Дядюшку Дуба. — Головотяпа! У-у-у-у-у… Огры круче всех! Оле, оле!
— Полезайте с Винченцей наверх, — приказал Дядюшка Дуб Винченцо. — Ночь лунная, сняться с корней немедленно мы не можем.
Новый голос Дядюшки Дуба звучал так оглушительно, что армия под предводительством кардинала Рокалио испуганно застыла на месте.
— Метеора, Метеора…
Буря Метеора, давняя приятельница Дядюшки Дуба, была самой мощной бурей, которая когда-либо обрушивалась на мир. Вскоре холодный резкий ветер коснулся лиц Винченцо и Винченцы и даже спящего мастера Гварнери. Густые, чёрные, как сажа, тучи затянули небо.
— Думаю, ты понимаешь, для чего я тебя позвал, дорогая Метеора, — провозгласил Дуб. — Мне необходимо уйти отсюда, иначе мне придётся убить много несчастных солдат. Луна сияет слишком ярко, а при ней я не трогаюсь с места.
С неба послышался голос, низкий и страшный, как удар грома:
— Да-а-а… зна-а-а-аю…
И тут на землю опустилась такая непроглядная тьма, что луна совершенно исчезла из виду и лес освещали только светляки, факелы огров да Весёлые Грибочки.
Дядюшка Дуб поднапрягся и выдернул из земли свои исполинские корни. В воздух полетели комья земли такой величины, что ни один из них не сдвинули бы с места и двое взрослых мужчин. Это сопровождалось грохотом и треском, но буря Метеора всё заглушила раскатами грома. Шагнув пару раз, Дядюшка Дуб вышел из леса.
В следующий миг огры и гвардейцы заполнили поляну.
— Сожгите его! Немедленно! — вопил кардинал Рокалио. — Ломайте каждую ветку! Рубите всё на своём пути! И этих двух недоносков тоже! Я поклялся, что сегодня же посмеюсь над дубовыми щепками!
И они бросились туда, где, по их мнению, находился дуб. Во тьме никто не разглядел, что никакого дуба там уже и в помине не было, а на его месте зияла глубокая яма. Когда они оказались уже совсем рядом, послышались загадочные звуки:
— Пых! Пух! Бамс! Бах!
Это лопались Весёлые Грибочки. Рокалио и огры наступали на их выпуклые шляпки и выдавливали из них пар. Как мы уже знаем, пар этот вызывает у людей приступ неудержимого смеха, довольно продолжительный. Рокалио и его войско раздавили меж тем больше полудюжины грибочков!
Буря Метеора утихла, тьма рассеялась. Рокалио пришёл в ярость, обнаружив, что дерева нет на месте. Мысленно он проклинал всех: дуб, огров, солдат. Но вместо этого начал хихикать. Хихиканье перешло в гомерический хохот. Кардинал хохотал так, что повалился на землю и принялся кататься по ней, давя вокруг себя всё больше и больше грибов.
Тут подоспел ветерок Филеоли. Он подхватил хохот Рокалио и разнёс его по всей Флоренции. Весь город проснулся. Вначале от испуга — никто не понял, что это за странные звуки. Но Филеоли летал по городу и нашёптывал жителям на ухо: «Спешите, бегите в лес! Только взгляните, как ползает несчастный Рокалио!» Люди переставали бояться. Заслышав хохот, разносимый Филеоли по городу, дети и взрослые тоже принимались хохотать. Казалось, даже птицы и звери смеются! Целая толпа вышла из города, добралась до леса и приблизилась к яме, зиявшей на том месте, где ещё недавно рос Дядюшка Дуб, а теперь корчились от смеха огры и их ненавистный кардинал. Вокруг ямы топтались растерянные гвардейцы: они не знали, что делать.
Увидев вокруг себя толпящихся горожан, Рокалио готов был сквозь землю провалиться от стыда. Но сделать ничего не мог и с каждой секундой смеялся всё громче.
— Хи-хи-хи… Ха-ха-ха… Хо-хо-хо… — покатывался кардинал, не в силах взять себя в руки.
Флорентийцы воспользовались тем, что их больше, и обезоружили задыхавшихся от смеха огров. Рокалио связали сбруей, снятой с его же собственной лошади. Гвардейцы герцога — сыновья, братья, друзья горожан — тоже стали вязать верёвками злобных чудищ.
— Не вздумайте возвращаться в наши края, — велели они ограм.
Рокалио и его войско, смеясь и плача одновременно, качали головой: нет-нет, они не вернутся.
Аглана, которая как раз собиралась устремиться вслед за Дядюшкой Дубом, крикнула на прощание:
— Крик-крак! Рокалио! Ты же хотел смеяться? Желание сбылось! Крик-крак!
А откуда-то издалека слышались звуки арии — чистые, громкие, ликующие.
То-ре-а-дор, сме-ле-е в бой…
Луна ослепительно сияла в небе, звёзды присматривали за детскими снами. Только они знали, куда отправился Дядюшка Дуб.