Если бы старая Дебора не проглотила слово «белый», которое так опрометчиво произнесли Тау и Майя, сейчас бы они непременно воскликнули, зевнув и позабыв прикрыть ладошкой рот:
— Ничего себе, какой он белый!
Перед ними стоял почти прозрачный человек — он-то их и разбудил.
— Ух! Вы кто такие?
Голосок у него был тоненький и тоже прозрачный, как стёклышко. И был он белый-белый, как снятое молоко. А глаза — светло-голубые. Этими глазами, округлившимися от любопытства, он рассматривал незнакомых детей. Зрачки в них напоминали две тёмные пуговки. А волосы (разумеется, тоже белые) казались такими тонкими, что казалось, стоит ему попасть под дождь, и они растают.
— Добрый день, — продолжал он, не переставая удивляться. — Ничего себе! И вы до сих пор спите? За окном давно рассвело. Так поздно встаёт только мисс Дикинсон.
Что правда, то правда: мисс Дикинсон не любила просыпаться рано, особенно если всю ночь сочиняла стихи. Она утверждала, что поэт имеет право в одном и том же стихотворении соединять закат с рассветом. Подобный образ жизни трудно было назвать здоровым, и Дядюшка Дуб частенько ворчал на мисс Дикинсон, но та и бровью не вела.
— Роса уже высохла, — сказал мальчик. — Все давно проснулись: малиновки, мокрицы, сорока Аглана, вообще все. Вы последние.
Дети привстали и осмотрели комнату. И правда, кроме них — никого. Медвежонка, который спал в уголке, видно не было, вместе с ним исчез мячик из берёзовой коры. Кувшины с мёдом и молоком опустели. Только кувшин с водой стоял, как прежде, на своём месте. Его медвежонок не тронул.
— Кто ты такой? — спросил Тау.
Незнакомый мальчик выпрямился. Просто невероятно: белый с головы до ног! Он покосился на свои руки и смутился, на щеках вместо румянца выступили голубоватые пятна. Он был очень стеснительный.
— Я — Мальчик Йогурт… — сказал он таким тихеньким голоском, что пришлось повторить дважды: в первый раз дети его не услышали.
— Как-как? Мальчик Йогурт?
Однако самое время было позавтракать. Откуда ни возьмись появился маленький столик: на него мальчик поставил два стаканчика йогурта (один клубничный, другой лимонный), целую миску черники, смородины, изюма, чищеных грецких и кедровых орехов, вазочки с персиковым вареньем, а также абрикосовым и клубничным джемом, чашки с яблочным компотом и блюдечко со сливочным маслом. Была там и корзинка со свежими булочками. А на отдельном подносе лежали кусочки разноцветного шоколада, длинные и плоские, как кошачьи языки.
— Шоколадки! — воскликнул Тау.
Тут в комнату ввалился медвежонок. Он явно только что вернулся из леса: весь в сухих листьях и еловых иголках.
— Петибертус, — обратился к нему Мальчик Йогурт. — Разве ты не завтракал?
Медвежонок облизнулся, отрицательно покачал головой и жалобно взглянул на Тау и Майю.
— Петибертус — сын Умбертуса и Мамаберты, — пояснил Мальчик Йогурт. — Имейте в виду, это ужасный обжора!
И строго посмотрел на медвежонка.
Петибертус обнюхал Тау и Майю. Вроде бы запах знакомый: ещё бы, они же спали в одной комнате! В знак приветствия медвежонок потёрся мордочкой об их руки, затем подошёл к подносу и, не успели дети глазом моргнуть, одним махом слопал полдюжины шоколадок!
— Ням!
Позавтракал Мальчик Йогурт скромно: выпил всего-навсего три кружки молока, каждая по литру. Заметив удивлённые взгляды детей, ради приличия откусил булочку — правда, жевал её минуты три.
— Надо бы нам поближе познакомиться, — объявил он.
А дальше всё тем же тихим голоском принялся рассказывать свою историю.
Медвежонок посидел по очереди на коленях у Тау и Майи, поднял голову и — раз! — слизнул ещё полдюжины шоколадок.
— Когда-то давным-давно, — начал Мальчик Йогурт, — мои родители были молоды и очень любили друг друга…
Родители Мальчика Йогурта жили в доме, построенном их предками: это был старый за́мок, который со временем переделали в ферму. Там проживали и работали более сорока человек.
Одни обрабатывали землю, другие ухаживали за животными. Были там и пекари, и швеи, и плотники, и кузнецы… Молодые хозяева понемногу помогали им всем и брались за любую работу, но больше всего папа Мальчика Йогурта любил вместе с молочником готовить йогурт. Надо заметить, что ремесло это вовсе не простое. Каждое утро свежий йогурт разливали из больших чанов. Некоторое количество оставляли для закваски: разбавляли свежим молоком, а затем внимательно следили за брожением. Готовый йогурт помещали в стеклянные баночки и глиняные горшочки, где он отлично хранился… Иногда приходилось отправляться в дальние края, чтобы раздобыть новые виды заквасок, из которых можно готовить йогурты других сортов, ещё более вкусные и качественные.
Поскольку супруги жили счастливо, они много смеялись. Иной раз мужу достаточно было сказать: «Я люблю тебя больше, чем йогурт», — и жена принималась хохотать.
— Неужто твоя любовь ко мне тоже белая? — в шутку спрашивала она.
— Белее некуда! А что такого? Разве солнце не белое? А кости внутри нас?
Но нет ничего постоянного. За летом приходит осень, а потом зима. Реки сковывает лёд, а счастливые дни сменяются суровыми одинокими ночами.
Грянула война. Отныне она занимала сердца и мысли всех людей: военные, которые её затеяли, вскоре уже сами оплакивали своих близких. Раскрученное колесо почти невозможно остановить.
Уго — так звали молодого супруга — призвали в армию. Его записали в императорское войско, где он должен был пройти обучение вместе с двадцатью мужчинами с их фермы.
Узнав об этом, Аделе — именно так звали маму Мальчика Йогурта — совсем пала духом. Она перестала есть и исхудала как щепка. Утром просыпалась раньше мужа. Выходила во двор на рассвете и, рыдая, обнимала чан с йогуртом.
Уго тоже страдал, видя, как убивается его любимая супруга, как иссушают Аделе тревога и страх перед одиночеством.
Как-то утром в замок явилась незнакомая старуха. Она гнала перед собой чёрную козу, запряжённую в тележку. В тележке сидела белобрысая обезьяна с оранжевыми глазами. Вела себя обезьяна отвратительно: размазывала повсюду фекалии и воровала еду, особенно предпочитала овсяную кашу и липовый мёд.
Старуха отправилась на конюшню и отыскала там заплаканную Аделе. На следующее утро мужчины уходили на фронт, и обезумевшая от горя молодая женщина надумала упросить Самсона, коня своего мужа, чтобы тот заупрямился и отказался везти хозяина на войну. Взамен Аделе предлагала ему леденцы и сахарную морковку.
Тёмной, высохшей рукой старуха погладила бедную женщину по волосам.
Аделе вздрогнула, сердце у неё похолодело.
— Времена сейчас лихие, — проговорила ведьма скрипучим голосом, похожим на стрекотание цикады. — Слезами горю не поможешь. Могу только посочувствовать: Уго, твой муженёк, не вернётся. А если и вернётся, тело его будет сухим и холодным, как мои пальцы!
И, словно в доказательство, она провела рукой по щеке Аделе: палец её был жёлтым и твёрдым на ощупь, как ледышка или карамель. Аделе в ужасе отпрянула, спряталась за чан с йогуртом, оступилась и упала навзничь. В тот же миг в глазах у неё потемнело, и она потеряла сознание.
Когда женщина пришла в себя, старухи рядом не было. Но в ушах ещё звучали слова старой колдуньи — струились в крови, подобно яду:
— Не печалься… Если твоя любовь к мужу и правда столь велика, можешь его выкупить. Сегодня ночью ты зачнёшь сына. Поклянись, что через три дня после родов ты мне его отдашь. Помяни моё слово: к ночи твой муж вернётся с учений в замок.
Больше старуха не приставала к Аделе: она следила за ней издалека. И правда, ночью явился Уго. Аделе всё ему немедленно рассказала. Говорила она с трудом. А пока говорила, всё время тёрла руки одна о другую, как будто хотела сбросить с себя что-то липкое, грязное.
— Слышишь, любимый? У нас будет сын! И нам придётся отдать его в обмен на твою жизнь. Если мы сделаем это, ты вернёшься с войны живой и невредимый.
Уго побагровел от ярости. Он схватил первое, что под руку подвернулось, — серп для пшеницы — и бросился искать старуху. Он нашёл её на заднем дворе: ведьма ужинала, разложив в тележке какие-то мешочки и тряпки.
— Как ты смеешь нам угрожать, подлая шельма?
Но верная обезьяна бросилась на защиту хозяйки и прыгнула прямо ему на голову. Оранжевые глаза округлились, вспыхнули ненавистью. Как Уго ни отбивался, ему не удавалось сбросить с себя мерзкую тварь. Обезьяна пачкала его фекалиями, рвала на нём волосы, до крови оцарапала правую щёку, оставив на ней три красные отметины.
Старуха, шустрая, как и её коза, перемахнула через тележку, затем через стену, каркнула, как ворона, — и исчезла. Уго гнался за ней, пока не остановился в изнеможении. Через некоторое время он вернулся к жене.
Ту ночь они провели без сна. Это была их последняя ночь.
Лёжа в постели, они наблюдали в распахнутое окно, как в небе появляются и исчезают луна и звёзды. Холод им не мешал: они согревали друг друга. Они обнимались так нежно и прикасались друг к другу так бережно, что глаза их излучали странный перламутровый свет: он разливался в воздухе всю ночь и весь следующий день до самого вечера. Они ещё не знали, что скоро у них родится сын.
Утром Уго сказал:
— Как йогурт созревает благодаря закваске, так и я буду сражаться с врагом, черпая силы в твоей любви, зная, что ты меня ждёшь.
— А ты вернёшься? — спросила Аделе дрожащим голосом.
— Конечно. Так или иначе, но я обязательно вернусь. Взгляни, какого необыкновенного цвета у тебя кожа!
И правда: рассвет был таким робким и бледным, что кожа у Аделе стала похожа на бумагу, где ещё ничего не написано. Супруги засмеялись — в последний раз.
Больше всего им хотелось сидеть рядышком и вспоминать счастливые деньки. Им было страшно прощаться. Будущее казалось бесконечной снежной пустыней, где не видно ничьих следов.
Отныне ночами Аделе грустила, а днём занималась обычными делами, которые легли на её хрупкие плечи после отъезда супруга: ухаживала за лошадьми, общалась с покупателями, присматривала за работниками, считала деньги и, главное, делала йогурт. Она ни на день не позволяла прервать изготовление этого чудесного продукта. В первую очередь в память о муже.