«В». Все без исключения сочувствовали миссис Моди. Особенно ужасающим испытанием казалась двухдневная транспортировка тела покойного из Ахмадабада, о чем говорили бесконечно. Бальзамирование по парсийским обычаям не разрешалось, и тело в багажнике, хоть и обложенное льдом, начало издавать жуткий запах на жарком Деканском плоскогорье, которое пришлось пересекать. Некоторые намекали, что муки, ниспосланные земным останкам доктора Моди, были наказанием Всевышнего за то, что доктор не выполнял должным образом отцовские обязанности, тем самым делая миссис Моди такой несчастной. «Бедный доктор Моди! – говорили они. – Ведь он в своей жизни ни одного дня не мог обойтись без ванны и тальковой пудры. И надо же после смерти претерпеть такое!» Некоторые даже точно знали – из проверенных источников, – сколько флаконов с одеколоном за ту поездку извели миссис Моди и трое других пассажиров: они могли дышать только через платки, смоченные одеколоном. Еще добавляли, что с тех пор эти четверо не выносят запах одеколона – открыть флакон для них то же самое, что открыть багажник с разлагающимся телом доктора Моди.
Прошел год после похорон, а миссис Моди все еще жила в Фирозша-Баг. Время и горе смягчили ее черты, и она уже была не той злобной мегерой, которую увидел Джахангир во время своего первого воскресного визита к доктору. Она решила сделать эту квартиру своим постоянным жилищем, и члены правления квартала согласились на ее просьбу «ввиду трагических обстоятельств».
Некоторые жильцы протестовали, особенно те, чьи сыновья и дочери откладывали свадьбы в ожидании, когда какая-нибудь квартира освободится. Но большинство из уважения к памяти доктора Моди согласились с решением правления. Песи продолжал учиться в школе-интернате.
Однажды, вскоре после того как заявление миссис Моди было одобрено, она навестила миссис Бальсару. Они сидели и говорили о прошлых временах, когда только въехали в этот дом, о том, как после многих лет переездов доктор Моди был рад жить в парсийской общине, такой как Фирозша-Баг, и еще о ссорах, которые случались у нее с мужем из-за Песи и его будущего. Слезы навернулись на ее глаза, как и на глаза миссис Бальсары, которая потянулась за уголком своего матхубану, чтобы их утереть. Миссис Моди призналась, что ненавидела воскресные визиты Джахангира, хотя он был такой славный мальчик, поскольку переживала, что бедный Барзор-джи совсем не обращает внимания на Песи: «Но он ничего не мог с собой поделать. Такой уж он был. Иногда ему хотелось, чтобы Худаи послал ему дочку, а не сына. Песи разочаровал его во всем, не оправдал все его надежды, и…»
С этими словами миссис Моди расплакалась.
Наконец, когда ей удалось справиться со слезами, она спросила, дома ли Джахангир. Того дома не было. «Попросите его, пожалуйста, зайти ко мне в ближайшее воскресенье. Часов в десять. Скажите, что я его долго не задержу».
Джахангир слегка озадачился, когда мать передала ему приглашение. Он никак не мог понять, зачем миссис Моди понадобилось его видеть.
В воскресенье, собираясь идти к соседке, он вспомнил о воскресеньях, проведенных с доктором Моди, добрым человеком, который стал его другом, открыл для него целый мир, а потом оттолкнул его за то, чего он не совершал. Он вспомнил, как доктор чесал на локтях серо-красные бляшки псориаза. Перед ним до сих пор стояло его печальное лицо, когда он с крайним нежеланием решил прекратить их дружбу. Джахангир тогда не винил доктора Моди, как не винил и сейчас. Он понимал, насколько сильны были доказательства его вины и как многое значила для доктора Моди та марка.
Миссис Моди ввела его за руку в квартиру.
– Ты что-нибудь выпьешь?
– Нет, спасибо.
– Ты ведь не стесняешься, нет? Ты всегда был такой стеснительный.
Она спросила его о школе, о том, какие предметы им преподают в старших классах. Немного рассказала о Песи, который все еще был в школе-интернате и дважды оставался на второй год.
– Я попросила тебя сегодня прийти, – со вздохом сказала она, – потому что хочу кое-что тебе отдать. То, что принадлежало дяде Барзору. Я много дней думала об этом. Песи такими вещами не интересуется, я в них тоже мало разбираюсь. Возьмешь его коллекцию?
– Альбом из ящика стола?
– Нет, всю. Альбом, все коробки, все, что есть в шкафу. Я знаю, что ты правильно ею распорядишься. Барзор сделал бы то же самое.
Джахангир не знал, что сказать. Он уже не собирал марки, и они не волновали его так, как раньше. Тем не менее он знал размер коллекции, и объем того, что ему предлагалось, производил впечатление. Он помнил, с каким благоговением заглянул в шкаф, когда перед ним впервые открылись дверцы. Столько коробок из-под конфет и печенья, картонных коробок…
– Ты возьмешь ее? Сделаешь мне одолжение, правда? – спросила она во второй раз, и Джахангир кивнул. – Сегодня у тебя найдется время? Когда сможешь, просто приди и возьми.
Джахангир сказал, что спросит маму и вернется.
Под кроватью у Джахангира лежал старый кованый сундук. В нескольких местах на нем были вмятины, и крышка закрывалась неплотно. Много лет его никто не трогал, и он спокойно ржавел под кроватью. Мать согласилась, что сложенные в него тряпки можно выбросить, а марки временно поместить туда, пока Джахангир не разложит их по альбомам. Он освободил сундук, вытер внутри пыль, выложил дно и стенки оберточной бумагой и пошел к соседке за марками.
После нескольких походов шкаф доктора Моди опустел. Джахангир оглядел комнату, в которой когда-то он провел столько счастливых часов. Письменный стол стоял на том же самом месте, рядом два стула. Он уже повернулся, чтобы уйти, но снова приблизился к столу, потому что чуть не забыл еще одну вещь. Да, там в ящике лежал первый альбом доктора Моди, который ему подарил дядя Нассерван-джи.
Джахангир начал листать тяжелые, заполненные марками страницы. Они зашуршали как-то по-особенному – что такого было в этом звуке? И он вспомнил: то первое воскресенье, голос доктора Моди, который он почти услышал вновь, его мягкую, вдохновенную интонацию, таившую обещания и надежды и совсем не похожую на его всегдашний зычный, веселый тон, и его, глядящие куда-то вдаль глаза, которые однажды сверкали от ярости, когда Песи попытался обидеть Джахангира…
В комнату вошла миссис Моди. Вздрогнув, он закрыл альбом.
– Это последний.
Он остановился, чтобы поблагодарить ее, но она перебила:
– Нет-нет, зачем меня благодарить? Ты делаешь мне одолжение, что берешь коллекцию, помогаешь мне сделать то, чего хотел Барзор. – Она взяла его за руку. – Еще хотела тебе сказать. Одной марки тут не хватает. С картинкой танцовщицы.
– Я знаю! – сказал Джахангир. – Дядя Барзор ее потерял и думал, что я…
Миссис Моди сжала его руку, которую все еще держала в своей, и он замолчал. Она сказала тихо, но без чувства вины:
– Он ее не терял. Это я ее уничтожила.
Когда она увидела недоумение на лице Джахангира, ее глаза повлажнели. Она хотела сказать что-то еще, но не смогла и все так же сжимала его руку. Наконец страдальческим дрожащим голосом произнесла:
– Прости старую женщину.
И погладила его по щеке. Джахангир молча ушел, неожиданно почувствовав, что ему очень стыдно.
Следующие несколько дней он пробовал внести хоть какой-то порядок в эту груду неразобранных марок. Надеялся, что рано или поздно его интерес к филателии снова проснется. Но этого не произошло. Задача продолжала оставаться бесполезной, скучной и тягомотной. Бессмысленные бумажные квадратики отказывались оживать, как они это делали для доктора Моди у него в комнате каждое воскресенье в десять часов. Джахангир захлопнул сундук и сунул его под кровать, где он и раньше преспокойно лежал много лет.
Время от времени мать напоминала ему про марки:
– Сделай что-нибудь, Джахангу, сделай с ними хоть что-нибудь.
Он говорил, что сделает, когда ему захочется и когда найдет время, а пока это ему неинтересно.
Через несколько месяцев он снова достал из-под кровати сундук. Довольная миссис Бальсара смотрела на сына, не подходя близко и не осмеливаясь прервать его действия советом или поощрением: она знала, что ее Джахангу сейчас в таком возрасте, когда мальчики обязательно сделают прямо противоположное тому, что говорят родители.
Но накануне ночью сон Джахангира нарушило слабое и необычное шуршание, которое, как ему показалось, доносится из сундука. И вскоре миссис Бальсара поняла причину, заставившую сына вытащить сундук на свет божий.
Крышка была откинута, и их глазам предстали целые полчища тараканов. Насекомые попытались скрыться, но Джахангир все же успел убить нескольких тапкой. Подбежала и мать, тоже пришлепнув парочку своим чаппалем. Тараканы рванули врассыпную – одни убежали под кровать и забились в самые труднодостижимые углы, другие старались поглубже закопаться в сундук.
Беглый осмотр показал, что, кроме тараканов, сундук кишит еще и белыми муравьями. Все альбомы были разорены. Почти все марки оказались если не полностью уничтоженными, то получившими различные повреждения. На них в самых разных местах появились дырочки и коричневые пятна – какие оставляют насекомые и другие домашние вредители.
Джахангир взял наугад один из альбомов и открыл его. Почти сразу же у него в руках стали рассыпаться страницы. Он вспомнил, как доктор Моди говорил: «Это мое пенсионное хобби. Вот выйду на пенсию и буду проводить все время со своими марками». Джахангир медленно опустил в сундук изодранные останки любимого детища дяди Барзора.
Он сидел рядом с помятым ржавым металлом и удивлялся, что не ощущает ни утраты, ни боли. «Почему так?» – думал он. Скорее наоборот, он испытывал нечто вроде облегчения. Его руки стали перебирать содержимое сундука – потерявшие ценность клочки бумаги, обрывки работы многочисленных воскресных утр. Иногда он останавливался, чтобы отстраненно разглядывать хитрые узоры, оставленные челюстями насекомых, которые, пока он спал, каждую ночь пировали у него под кроватью.