По одной версии, бездомность новых жильцов была следствием семейной распри. Якобы много лет назад Ардашир поклялся никогда не переступать порог собственного дома, пока там живет некий человек. Хотя, чтобы никогда не повышавший голос Ардашир дал такую клятву, казалось весьма сомнительным.
По другой версии, нечто довольно постыдное произошло между Хуршидбай и неизвестным мужчиной, родственником Ардашира, и после этой истории им ничего не оставалось делать, кроме как собрать свои вещи и уехать. Но и в этом случае невозможно было представить, чтобы чопорная, регулярно посещавшая агьяри Хуршидбай с неизменно покрытой головой завела интрижку на стороне.
Но была еще и третья версия, самая печальная. Пожилые люди, всю жизнь тяжело работая и экономя каждую копейку, смогли дать образование своему единственному сыну и отправить его в Канаду. Несколько лет спустя он оплатил их переезд, и тогда они продали квартиру и уехали к нему, однако выяснилось, что сын теперь совсем не такой, каким был раньше, и после разочарования и дурного обращения они вернулись в Бомбей, бездомные и безутешные.
Кашмира не придавала большого значения всем этим россказням. Но иногда, беря с веранды брошенную почтальоном почту, она находила письмо из Канады, адресованное Ардаширу и Хуршидбай. Жестокосердный сын? На обратном адресе стояла та же фамилия. Но, если он плохо обошелся с ними в Канаде, не имело никакого смысла возвращаться в Бомбей. Особенно потому, что здесь им уже негде было жить. Да, сыновья могут оказаться неблагодарными, но что поделаешь? Лучше оставаться там, где, по крайней мере, хорошие еда, вода и воздух.
Кашмира отдавала письмо, вскользь замечая, какая на нем красивая иностранная марка, и надеясь получить хоть какой-нибудь комментарий, возможно, ключ к разгадке авторства. Но кроме «спасибо» Хуршидбай ничего не говорила, брала ее за руку и вела к клетке, где снова рассказывала о жизни Пестон-джи.
Когда врач сказал, что, да, Кашмира беременна, Боман решил, что пора им получить назад всю квартиру целиком. С двумя детьми им понадобятся две комнаты.
Однажды, вскоре после радостной новости, он остановил во дворе мистера Карани. Больше по привычке, чем по другим причинам, он захотел обсудить с ним, как лучше сделать так, чтобы жильцы съехали.
– Боман, дикра[128], что я могу сказать? – ответил ему мистер Карани, грустно покачав головой. – Какой совет могу дать? Если бы у вас в голове сидел канкхаджуро и вгрызался вам в мозг, я бы сказал: подержите пахучий кусок баранины у уха, и этот соблазн заставит его выбежать наружу со всех его ста ножек. Но что мне сказать о жильцах? От такой проблемы избавить может только смерть.
Мистер Карани некоторое время разглагольствовал в том же духе, но, когда почувствовал, что Боман уже сполна получил свое, предложил ему обратиться в администрацию Фирозша-Баг.
Но и от них помощи ждать не стоило.
Боман нашел человека, которому он полтора года назад сунул конверт с кругленькой суммой, чтобы администрация закрыла глаза (чувствительный зрительный орган, сформированный, чтобы действовать, не поддаваясь милосердию и сочувствию) на появление жильцов, снимающих одну из комнат в квартире на первом этаже корпуса «В». «Невозможно», – сказал ему этот скользкий тип. Причем он говорил, не снимая маску суровой заинтересованности (привычно надевавшейся уже несколько лет), словно объявляя: я являюсь столпом местного сообщества и готов помогать бедным и нуждающимся в любое время дня и ночи. «Невозможно, – повторил он, – ни в одной из квартир Фирозша-Баг не может быть платных жильцов. Это противоречит политике администрации». Боман, вероятно, ошибся. Либо это так, либо Боман нарушил закон.
Боман ушел. Он обратился к своему шурину Рустом-джи из корпуса «А». Рустом-джи был юристом и, конечно, мог порекомендовать что-то дельное. Боман всегда считал брата Кашмиры толковым и серьезным человеком, и, безусловно, именно с ним надо было поговорить в сложившейся непростой ситуации.
– Сала гхела![129] – возмутился Рустом-джи. – Хуже не придумаешь – брать жильцов. Как тебя угораздило? О чем ты думал, когда совершал эту глупость? Надо было спросить меня, прежде чем решиться на такое, а теперь что поделаешь? Ты сначала устраиваешь пожар, а потом бежишь копать колодец.
Боман смиренно ждал, бормоча:
– Ты прав, ты прав.
Неудержимый взрыв эмоций надо терпеливо переждать, если хочешь бесплатно получить толковый и серьезный совет.
Потом Боман рассказал ему о встрече с администратором, что предоставило Рустом-джи удачную возможность излить свое раздражение.
– Аррэ! Эти негодяи не подадут жаждущему и стакана воды. В их кабинетах стульям не нужны подушки, потому что у них под задницами кучи наших денег.
Рустом-джи отвел руки назад и вверх. Боман, одобрительно рассмеявшись, сказал:
– Как верно ты говоришь, яр, как верно!
Рустом-джи любил комплименты.
– Четыре года назад, – продолжал он, – когда у меня в туалете была протечка, эти гнусные ворюги ремонтировали его пять недель. Моя бедная Мехру звонила им каждый день, и какой-нибудь мерзавец говорил, что починят сегодня или уж точно завтра. Пять недель мне приходилось каждое утро ходить в туалет к соседке Хирабай Хансотии. В конце концов я послал им такое грозное письмо, что их задницам, как ты догадываешься, мало не показалось. Отремонтировали ускоренными темпами.
Боман посмотрел на шурина, как делал не раз, – с благоговением и восхищением.
И это помогло. Рустом-джи перешел к тому, чего от него ждал Боман.
– Тебе следует идти юридическим путем. Пусть за тебя решает суд, – сказал он. – Будет нелегко, помяни мое слово, таково арендное право. Но, если тебе повезет, дело не зайдет слишком далеко. Письма от юриста будет достаточно, чтобы они испугались и съехали. Иногда оно оказывается самым лучшим слабительным.
И он написал имя юриста, чья специализация – арендное право.
Когда Кашмира узнала о процедуре, которую они должны пройти, ей категорически не понравилась вся идея. Она хотела пригласить жильцов на чай, объявить им радостную новость о ребенке, а потом перейти к вопросу о комнате. До рождения ребенка оставалось еще семь месяцев. Она могла бы просматривать колонки объявлений в «Джам-э-джамшед» и найти для них другое жилье. Как говорил сам Боман, их жильцам на двоих больше ста лет. В таком возрасте трудно снова переезжать. И Кашмира бы им помогла.
Когда-то она искренне мечтала заняться какой-нибудь общественной деятельностью. Много лет назад Рустом-джи тоже был способен следовать подобным желаниям, когда в колледже Святого Хавьера вступил в Лигу социальной помощи. Но со временем он исключил эти принципы из своей жизни. Теперь он изо всех сил старался создать себе репутацию человека жестокосердного и безразличного, что, как он не стеснялся говорить, необходимо для выживания. Когда Кашмире пришло время вступать в Лигу, ей не разрешили это сделать, потому что девушки и юноши ездили вместе в рабочие лагеря и много всякого рассказывали о том, что там происходит между полами. Ей приходилось постоянно слушать от родителей и брата что-нибудь вроде: благотворительность начинается дома или лучшая помощь – помощь самому себе. Впрочем, все это не имело для нее никакого смысла – ни тогда, ни теперь.
Боман сказал, что о приглашении жильцов на чай не может быть и речи. В наши дни человеческая природа такова, что вежливость будет расценена как слабость. Лучше все сделать твердо и официально, по соответствующим каналам, с письмом от юриста, предписывающим им покинуть помещение в течение двух месяцев.
Когда жильцы получили уведомление, Хуршидбай тут же громогласно заявила, что никто ее не заклюет и не растерзает. Потом она сказала Ардаширу, что для нее письмо не стало неожиданностью, она не сомневалась, что так и будет. Недавно ей приснился Пестон-джи, но клетки нигде не было видно. Бешено хлопая подрезанными крыльями и жалобно крича, он метался по веранде из угла в угол, и она долго не могла его успокоить.
Ардашир собирался сказать Боману, что нет никакой необходимости в юристах и уведомлениях. Им просто потребуется время. Но Хуршидбай запретила. Ей мерещились клювы, готовые ее заклевать, и она собиралась дать им бой. Вот и все. Стоя рядом с клеткой, она качнула пальцем качельки.
– Набожным людям, таким как мы, бояться нечего, – сказала она и вместе с качельками стала раскачиваться туда-сюда.
После этого начались полгода бесполезных и изматывающих действий. Юрист, которого рекомендовал Рустом-джи, был круглый человечек с садистскими замашками, который нагло ковырял в носу в присутствии клиентов. Ему доставляло удовольствие смотреть, как Боман корчится от волнения, когда слышит о законах, регулирующих аренду и субаренду, и о том, как трудно доказать создавшееся исключительно тяжелое положение и выселить человека.
– Есть законы, защищающие бедных, – с горечью сказал Боман, придя домой, – и законы, защищающие богатых. Но люди среднего класса, такие как мы, всегда получают по одному месту бамбуковой палкой.
– Фу! Не говори так! – ответила Кашмира, не выносившая неприличных выражений. Одежда и язык – вот две вещи, которые должны быть чистыми, – настаивала она. В других вопросах она предоставляла Боману поступать, как он хочет. В более счастливые времена она позволяла ему делать то, что ужаснуло бы ее, если бы было описано словами. Как мечтал Боман о таких ночах! Когда в темноте он протягивал руку, после того как маленький Адиль засыпал, она поворачивалась к нему своим мягким теплым телом и точно знала, что делать. Ей нужна была лишь темнота и молчание: никаких слов. Другие звуки – стоны и вскрики – ее не беспокоили, наоборот, даже возбуждали, в этом он был уверен.
Кашмира с горечью продолжала:
– Если бы ты дал мне возможность работать, ничего этого не произошло бы.