– Что, дядя Нариман?
– Он пошел в турагентство, специализировавшееся на продаже билетов в Индию. И купил билет с возвратом полной стоимости на рейс в Бомбей в день, когда закончатся ровно десять лет его эмигрантской жизни. Если до захода солнца ему удастся хотя бы раз, он билет сдаст.
Турагент спросил с сочувствием:
«Что, неприятности дома?»
Звали его Равана, и он тоже был из Бомбея.
«Нет, – ответил Сарош. – Неприятности в Торонто».
«Как жаль! – сказал мистер Равана. – Не хочу совать нос в чужие дела, но по работе я встречаюсь со многими, кто возвращается домой из-за здешних проблем. Иногда я забываю, что я турагент, что в моих интересах убедить их полететь домой. И вместо этого я говорю: “Не сдавайтесь. Бог велик. Оставайтесь и попробуйте еще раз”. Для моих доходов это плохо, но зато я получаю другое, духовное, удовлетворение, когда удается кого-то отговорить. А удается в половине случаев. Что означает, – добавил он, криво усмехнувшись, – что я мог бы удвоить свои доходы, если бы больше думал о бизнесе».
После долгих разговоров с миссис Маха-Лепате и доктором Невылечуном Сарош решил, что достаточно наслушался советов и утешений. Хотя ему неприятно было это делать, пришлось оскорбить чувства мистера Раваны и не обсуждать с ним свою ситуацию: «Извините, я тороплюсь. Вы сможете забронировать мне билет?»
«Да, конечно, – ответил мистер Равана, несколько приуныв. Туристический бизнес увлекал его гораздо меньше, чем раздача советов эмигрантам. – Надеюсь, вы решите свою проблему. Поверьте, я с радостью верну вам плату за билет».
Сарош поспешил домой. До отлета оставалось всего четыре недели, и каждая свободная минута, каждый возможный способ должны были использоваться при последней попытке адаптации.
Он стал принимать слабительные, с хрустом разжевывая таблетки и молясь, чтобы они помогли ему в сидячем положении. Смена их разновидностей не помогла, как не помогли и всевозможные свечи. Каждое утро он долго просиживал на унитазе. Начальник продолжал отчитывать его за опоздания. Что еще хуже – Сарош покидал рабочее место, как только чувствовал малейший позыв, надеясь: может, хоть сейчас получится?
Значительная часть рабочего времени, проведенная в туалете, отмечалась начальником с неослабевающей бдительностью. Последовали новые вразумляющие беседы. Но Сарош не хотел отказываться от последней надежды, и начальник педантично писал в журнале ежедневного учета: «Исправление не наблюдается». В конце концов Сароша уволили. В любом случае приближалось время уходить с работы, так что ему было уже все равно.
Теперь все дни он проводил, сидя на унитазе, упрямо отказываясь облегчаться привычным способом. На звонки в дверь не реагировал. На телефон не отвечал. Иногда вдруг просыпался среди ночи перед рассветом и как ненормальный мчался в туалет.
Совершенно неожиданно распахнулась дверь квартиры Рустом-джи, и он закричал:
– Что это за несусветная чушь! Два дня подряд тут собирается весь Фирозша-Баг! Это же не пляж Чаупатти, не общество любителей посидеть на корточках, это здание, где люди хотят жить тихо и спокойно!
Так же внезапно он убрался в свою квартиру, хлопнув дверью. Как по сигналу, прежде чем ребята успели что-то сказать, Нариман продолжил рассказ:
– Слезал Сарош с унитаза, только чтобы поесть. Даже в отчаянии он понимал, что без хорошего питания вся затея обречена на провал – давление пищи на кишечник необходимо, если есть хотя бы малейшая вероятность успеха.
Но неотвратимо наступил день отъезда с серым небом и запахом дождя, однако даже слабых намеков на успех так и не появилось. Сарош зарегистрировался в аэропорту и направился в скучный зал ожидания. Исключительно по привычке он завернул в туалет. Но понял безнадежность затеи и вернулся к холодному и влажному пластику кресел. Эти кресла одинаковы в любом аэропорту мира.
Пригласили на посадку, и Сарош первым взошел на борт самолета. Небо стало еще темнее. В окне он увидел, как среди туч вспыхнула зигзагообразная молния. Почему-то ему вспомнилось все, что он выучил в школе Святого Хавьера про зигзагообразные и сплошные молнии. Лучше бы она превратилась в сплошную. В зигзагообразных было что-то зловещее, не обещающее ничего хорошего.
Керси, увлекшись историей, начал непроизвольно хрустеть костяшками пальцев. У него до сих пор осталась эта детская привычка. Из-за неприятного звука Джахангир нахмурился, а Вираф толкнул Керси в бок, чтобы тот прекратил.
– Сарош пристегнул ремень и попробовал подумать о долгой дороге домой, о вопросах, на которые придется отвечать, о сочувствии и критике, которые свалятся на него. Но самым важным для него был настоящий момент – он сидит в самолете, тучи опускаются все ниже, на горизонте сверкает молния – и окончательный приговор: проиграл.
Но погодите. Вот что-то появилось. Какое-то бурчание. Внутри. Или ему показалось? Может, это на самом деле гром, который он в состоянии полной раздавленности вдруг почувствовал у себя внутри? Нет, вот опять. Надо идти в туалет.
Он добрался до туалета, и почти в ту же секунду загорелась надпись: «Пожалуйста, вернитесь на свое место и пристегните ремни». Сарош подумал, что, может, лучше залезть на унитаз и быстро закончить свои дела на корточках, отказавшись от дежурной попытки сделать это сидя. Но самолет тронулся, и это решило вопрос: во время движения на корточках будет трудно удержать равновесие.
Он начал тужиться. Самолет двигался дальше. Сарош все тужился и тужился, трясясь от напряжения. Знак «пристегните ремни» мигал теперь чаще и ярче. А самолет ехал быстрее и быстрее. Сарош тужился изо всех сил, сильнее, чем раньше, сильнее, чем все эти десять лет в новой стране. Воспоминания о Бомбее, собеседование для эмиграции в Нью-Дели, прощальный вечер, замусоленный молитвенник матери – все это само по себе появилось из десятилетнего прошлого, чтобы тужиться вместе, придав ему новые силы.
Нариман остановился и прочистил горло. Сгустились сумерки, сократилась и частота, с которой автобусы BEST курсировали по главной улице рядом с Фирозша-Баг. Летучие мыши начали как сумасшедшие носиться от одного конца двора к другому, их бесшумные тени делали бесконечные круги над корпусами.
– Вторя громовому раскату, хлынул ливень. Сарош почувствовал, как под ним что-то плюхнулось. Неужели правда? Он посмотрел вниз, чтобы удостовериться. Да, именно так. У него получилось!
Но сейчас, наверное, слишком поздно? Самолет ждал взлета на отведенном ему месте взлетной полосы, двигатели работали на полную мощность. Дождь лил как из ведра, и взлет могли отложить. Возможно, ему все-таки разрешат отменить полет и выйти из самолета. Он вывалился из тесной кабинки.
К нему поспешила стюардесса.
«Извините, сэр, но вам нужно немедленно вернуться на свое место и пристегнуть ремень».
«Вы не понимаете! – взволнованно закричал Сарош. – Мне надо выйти из самолета! Теперь все в порядке, мне больше никуда не надо лететь…»
«Это невозможно, сэр! – с ужасом сказала стюардесса. – Сейчас никому нельзя выходить. Мы готовимся к взлету!»
Ее испугал дикий взгляд его бессонных глаз и темные круги под ними. Она жестом подозвала на помощь коллег.
Сарош не унимался. К ним бросились стюард и главная стюардесса: «Что у вас за проблема, сэр? Вы должны занять свое место. Мы имеем право, если необходимо, насильно усадить вас, сэр, и пристегнуть ремень».
Самолет снова начал движение, и Сарош вдруг почувствовал, что желание немедленно покинуть самолет пропало. Его взбудораженное сознание – результат кошмарных дней и мучительных ночей – снова обрело спокойствие, которого он лишился десять лет назад, и теперь он заговорил спокойно: «Этого… этого не потребуется… все нормально, я понимаю». И послушно вернулся на место.
Когда самолет, набирая скорость, помчался по взлетной полосе, первой реакцией Сароша была радость. Процесс адаптации закончился. Но позднее он не мог не задаться вопросом: удалось ему это до или после десятилетнего срока? Поскольку он уже прошел контроль и таможню, оставался ли он эмигрантом в полном смысле слова в момент достигнутого успеха?
Но такие вопросы были чисто умозрительными. Или нет? Он не мог решить. Если бы он вернулся, как бы все сложилось? Десять лет назад чиновник, проставивший штамп в его паспорте, сказал: «Добро пожаловать в Канаду». Это было одно из самых дорогих воспоминаний, и, предаваясь ему, Сарош уснул.
Самолет летел над дождевыми тучами. В кабину лился солнечный свет. Несколько капель дождя чудесным образом все-таки висели на иллюминаторах, напоминая о том, что творилось внизу. Когда их поймал солнечный луч, они засверкали.
Некоторые мальчики собрались уходить, решив, что история наконец закончена. Она явно показалась им не такой интересной, как другие истории Наримана. «Бестолочи, – подумал Джахангир, – слушают и не могут понять, что это шедевр». Нариман поднял руку, призывая к тишине.
– Но наша история пока не заканчивается. Через несколько дней после приезда в Бомбей Сарошу устроили торжественную встречу. Но в этот раз гости пришли не в Фирозша-Баг, потому что здесь один его родственник тяжело болел. Но меня все же пригласили. Родные и друзья отнеслись к Сарошу с вниманием и подождали, пока его организм перестроится на местное время. Им хотелось, чтобы Сарош тоже получил максимум удовольствия.
Выпивка в его честь снова лилась рекой: виски с содовой, ром с колой, бренди. Сарош заметил, что за время его отсутствия поменялись марки напитков – этикетки были другие, неизвестные. Даже при смешивании. Вместо колы добавляли «Тамс-Ап», и он вспомнил, что читал в газете, будто «Кока-Колу» правительство выгнало из Индии за то, что те отказались предоставить свою засекреченную формулу.
Сароша весь вечер снова и снова похлопывали по спине, с воодушевлением жали ему руку. «Сказать по правде, – говорили ему, – ты принял верное решение. Посмотри, как счастлива твоя мать, что дожила до этого дня». Или же спрашивали: «Ну, герой, что заставило тебя изменить свое решение?» Сарош улыбался и только кивал на все подобные разговоры, раздавал канадские денежные купюры по настойчивой просьбе интересующихся, которые, подначиваемые его матерью, требовали показать к тому же канадский паспорт и свидетельство о гражданс