– Бехроз – тебя изменили!
– Опять мы начинаем спорить. Не стоит сейчас об этом говорить, – сказал отец. – Мы все слишком устали.
– Но я хочу сказать вам, что думаю, – ответил Джахангир. – Бхагван-Баба говорил о ловушке. Но он еще сказал, что с этим никто ничего не может поделать. Никто – значит ни вы, ни я, ни сам Бхагван-Баба. Тогда в чем смысл предостережения, если сделать все равно ничего нельзя?
– Видишь, что я имею в виду? – спросила мама, с отчаянным видом повернувшись к отцу. – Что я имею в виду, когда говорю, что он переменился? Он слушает все эти лекции по логике и философии, чтобы давать нам умные ответы. Мы с трудом наскребли ему денег на обучение – и вот результат. Не боится даже переиначивать слова Бхагван-Бабы. Не забудь: все твои способности и мечты уехать в Америку никак не реализуются. Эта девица тебя переделает и будет держать здесь. Ты закончишь свои дни, как мы с отцом, в бедности и грязи.
По громкоговорителю объявили электричку до Центрального вокзала Бомбея. Поезд уже подошел, когда мама обнаружила, что они оставили бумажный пакет с апельсинами, которые благословил Бхагван-Баба. Джахангир бросился в зал ожидания, а потом назад в купе, где нашлись свободные места.
– Ешь по одному апельсину следующие три дня, – сказала мама. – Это тебе поможет ясно увидеть свою проблему.
Джахангир не сказал Бехроз о Бхагван-Бабе. Она отвергнет старца как обманщика, причислив к сообществу жуликов и шарлатанов, в которых нет недостатка в Бомбее. К тем, кто продает амулеты и снадобья и чья деятельность процветает среди людей как образованных, так и невежественных. Это приведет к ссоре, а Джахангиру не хотелось оказаться в положении защитника Бхагван-Бабы.
Джахангир пропустил еженедельное занятие хора и пошел в Висячие сады. Он отправился короткой дорогой через холм, как часто ходил с ней. Он раздумывал над словами Бхагван-Бабы. Не то чтобы это имеет хоть какое-нибудь значение – все время уверял он себя. Так, значит, он сказал «ловушка». Подразумевая, что Бехроз меня в нее заманила? Это абсурд. Зачем ей это надо? Уж если на то пошло, это он заманил Бехроз, соблазнив ее своей меланхолической внешностью, грустным и нежным видом, который так ему идет, и своей робостью. Или же Бхагван-Баба имел в виду ловушку в более широком – почти космическом – смысле слова, и тогда он, его родители и Бехроз – все оказались в ловушке и должны научиться как-то жить в ее пределах? Такое толкование, по крайней мере, имело метафизическую притягательность.
Солнце почти село, когда он пришел в Сады. Существовала еще одна возможность: он не мог порвать с Бехроз, даже если бы захотел, потому что такие вещи человеку вообще неподвластны. Какая смехотворная мысль, будто их отношения возникли благодаря некоей высшей силе!
В будние дни в Садах не было никого, кроме айя со своими подопечными или пожилыми людьми, совершающими моцион. С наступлением темноты все уходили. И тогда появлялись парочки в поисках уединения в тени кустов и деревьев. Но вскоре после наступления сумерек по Садам начинали слоняться ватаги молодых ребят, выгоняя любовников из укрытий. Они вставали неподалеку, смеялись или выкрикивали непристойности, подбадривая своих жертв и сопровождая свои скабрезности развратными жестами, отчего парочки убегали в смущении и отчаянии.
Джахангир гулял, пока не зашло солнце. Айя с маленькими детьми ушли, забрав с собой коляски и игрушки, и стайки воробьев в темнеющих небесах с назойливым чириканьем проводили их к выходу. Он мог продолжать встречаться с Бехроз, как будто ничего не произошло. Но тогда всем снова будут отравлять жизнь перебранки, сцены на грани истерики и язвительные упреки. «В определенном смысле слова Бхагван-Бабы справедливы, – думал он, – жизнь действительно ловушка – и я не могу решить обе проблемы. Сколько еще продлится этот страшный раздор, не нанеся ущерба чему-то жизненно важному?» Он никак не мог понять, каким образом столь огромное несчастье свалилось на их еще совсем недавно такую счастливую и любящую семью. Все закончится чем-то ужасным, какой-то отвратительной неразберихой, если все пойдет в том же нервном, озлобленном духе.
Он вышел из Садов через ворота, противоположные тем, в которые вошел. Там, где сидел шик-кабабвала[175], обмахивая угли, а рядом стояла корзина, где лежали заготовленные шампуры с нанизанными кусками говядины и печени. Мужчина узнал Джахангира и кивнул. Теперь – через дорогу в парк имени Камалы Неру с живой изгородью, подстриженной в форме животных и птиц. При ярком солнце на эти фигуры, когда их только что подровняют, смотреть приятно. Но сейчас наступали последние минуты сумерек, и они уже были почти неразличимы. Их формы наплывали на вас, странные и неземные, не обладая ни природной стихийностью, ни ухоженной упорядоченностью, приданной человеком.
Джахангир быстро оттуда ушел. Там было что-то жутковатое. Назад в Висячие сады, а затем в сторону дома, вниз по склону.
Но по дороге он решил слегка отклониться от маршрута и заглянуть на детскую площадку. Подходя к ней, он почувствовал, что его сердце забилось сильнее. Интересно, будут ли там те, кто обычно приходит тренироваться.
Он услышал тяжелое дыхание людей раньше, чем их увидел, поспешил завернуть за угол живой изгороди и встал на свое старое место. Незаметный для них, он смотрел на движения потных тел. К нему вернулось прежнее восхищение при виде этих перекатывающихся, выпирающих мускулов. В их ритмичности и симметрии, в уверенной пульсации, в послушных реакциях конечностей он вновь ощутил то, что всегда находил до странности притягательным, и вспомнил занятия в спортзале школы Святого Хавьера: запах пота, разлитый повсюду дух товарищества, похлопывание по оголенным плечам, выискивание самой волосатой груди, самых мохнатых подмышек, самых длинных лобковых волос, захваты и толчки, веселье, частью которого он никогда не был, вечно не принятый в компанию, вечно сам по себе.
И сейчас, когда он смотрел на этих парней, вечерами качающих свое тело, его охватило дикое желание. Выйти из укрытия, дотронуться до их мускулатуры, почувствовать ее крепость, присоединить свое тело к этим движущимся телам. Поучаствовать в дружеском соревновании – кто больше отожмется, кто победит в армрестлинге. Или вместе что-нибудь кряхтя поднимать.
Но длилось это лишь мгновение. У меня так никогда не получалось, буду выглядеть дураком. Посмеявшись над собой, он почувствовал себя лучше и двинулся дальше. Как будто напряженные, тугие мускулы этих тренирующихся людей размяли и отбросили его беспокойство и тревогу по поводу Бехроз, Бхагван-Бабы и родителей. Нет никакой ловушки, я сам могу управлять своей судьбой.
Чтобы узнать, где он был, мама начала задавать наводящие вопросы. Осторожно подходила поближе в надежде рассмотреть его лицо, нет ли там подозрительных отметин или пятнышек, а также рубашку и воротник на предмет сомнительных потертостей. Вместо того чтобы проигнорировать это обычное обследование, он сказал:
– Ты ничего не увидишь. Бероз никогда не красится, когда мы идем целоваться-обжиматься.
Мать схватилась за горло обеими руками.
– Когда сын говорит матери такие непристойные слова, это конец.
Папа одернул его в свойственной ему более мягкой манере:
– Тебе должно быть стыдно так разговаривать.
На следующий вечер его опять потянуло в Висячие сады. Отсутствие дождя явственно проявлялось в померкшей пышности лужаек, но радостно было видеть, что кое-где зелень еще сохранялась. Все фонтаны стояли без воды, цветные фонарики не горели, а маленький водопад превратился в серый, высушенный солнцем каменистый склон. После нескольких минут бесцельного блуждания он подошел к уступу, выходящему на море, самому уединенному месту в Садах. Со всех трех сторон он был окружен густым кустарником и деревьями, а с двух деревянных скамеек открывался прекрасный вид на пляж Чаупатти, от «Ожерелья королевы» и дальше по Марин-драйв до современных небоскребов, выросших, как грибы, в Нариман-Пойнт.
Однажды прохладным декабрьским вечером они с Бехроз уже приходили сюда. Тогда обе скамейки стояли свободные. Дул легкий ветерок. Они сели, он обнял ее, и они стали смотреть на небо, чтобы заметить первую звезду. Банд любителей подглядывать нигде поблизости не наблюдалось, и у Джахангира созрел план: когда стемнеет, повернуть к себе ее голову и поцеловать. Через несколько мгновений она протянула руки к его лицу – похоже, у нее тоже был свой план. Но тут раздались шаги. Он замер и, вырвавшись из ее рук, отпрянул.
Пришедшие мужчина и женщина заняли вторую скамейку и начали страстно целоваться. Казалось, руки мужчины сновали повсюду – скользили вниз по женской блузке, поднимались вверх по юбке. Джахангиру и Бехроз не надо было даже смотреть, они и без того чувствовали это лихорадочное хватание.
Когда наконец Джахангир украдкой бросил взгляд на тех двоих, мужчина уже лежал на спине на скамейке с расстегнутой ширинкой. Лицо женщины было спрятано у него в паху. Стоны наслаждения. И откуда-то издалека пришло смутное воспоминание, которое его страстному желанию смотреть противопоставило экстренную необходимость уйти, закрыть глаза, выкинуть все из головы. Это случилось вечером на веранде у них в квартире. Маленький мальчик стоял рядом с матерью у окна, дыша вечерним воздухом и заглядывая за стену дворовой площадки. Со стороны Тар Галли появилась какая-то развеселая компания, а по главной улице шли три молодые женщины. Когда расстояние между двумя группами сократилось, один из мужчин вдруг сложил обе руки у себя в паху и сказал что-то, чего не смог разобрать маленький мальчик, что-то про соску, рот и деньги. Со стороны девушек послышалось хихиканье. Мальчик старался разглядеть, что последует потом. Но мама оттащила его, сказав, что он не должен смотреть на непотребное поведение мерзких мавали[176] и дурных женщин, что ему следует забыть все, что он видел и слышал, иначе бог накажет и его, и весь их дом.