– Что творится в мире, не понимаю. Парси убивает парси… чашнивала и дастур…
Он тоже замолчал, медленно качая головой. Задумчиво посмотрел на стены и потолок, где краска и штукатурка готовы были отвалиться, готовы были упасть в их кастрюли и сковородки, в их тазы с водой, в их жизни. Завтра Гаджра придет и сметет с пола белые хлопья, вычистит кастрюли и сковородки, нальет свежую воду в тазы. Принесут «Таймс оф Индия», он почитает ее за чашкой чая и увидит, как Нариман Хансотия проедет мимо на своем «мерседес-бенце» 1932 года в Мемориальную библиотеку имени Кавасджи Фрамджи читать ежедневные мировые газеты. Мехру смоет с входной двери рисунок, сделанный цветными мелками, и снимет торан над дверями – к утру цветы засохнут и скукожатся.
Мехру посмотрела на Рустом-джи, сидящего в задумчивости в своем кресле, и где-то внутри почувствовала печаль от его встревоженного и отстраненного взгляда. Ее тронул редкий проблеск нежности, который вдруг пробился из-под грубой оболочки. Она тихонько скользнула в спальню переодеть сари.
Размотанные метры мятой материи, так и не впитавшие сандалового аромата, упали на кровать. Не было смысла складывать и вешать сари рядом с постелью, его следовало прямиком отправлять в мойку. Она посмотрела на сари почти с отчаянием и заметила на стене рядом с кроватью следы струек, оставшиеся после прошлогодних дождей.
В этом году сезон дождей должен скоро начаться, и тогда муссоны вымоют узкие улочки, по которым она проезжала сегодня утром по дороге в храм огня. А в квартире дождь проявится свежими бусинками влаги, заменив прошлогодние следы на новые.
Запах дхандар-патио, доносившийся из кухни, незаметно проник в ее мысли. Он напомнил, что Бехрам роз еще не кончился. Но она вернулась на кухню и выключила плиту – знала, что обедать рано. Однако все же налила две чашки чая. Между десятью и четырьмя часами Мехру никогда не пила чай, это было одно из ее строжайших правил. Сегодня ради Рустом-джи она сделает исключение.
Мехру вернулась к мужу, спросила, готов ли он обедать, и, получив, как и ожидала, отрицательный ответ, улыбнулась про себя с ласковым удовлетворением – как же хорошо она знает своего Рустом-джи! В это мгновение она чувствовала, что они очень близки.
Он медленно из стороны в сторону покачал головой, задумчиво глядя в пространство.
– В желудке все еще тяжесть. Наверное, запор.
– А что с туалетом?
– Все еще течет.
Мехру взяла на кухне две чашки и вновь вошла в комнату.
– Тогда еще чашечку?
Рустом-джи благодарно кивнул.
Однажды в воскресенье
Наджамай собиралась запереть свою квартиру в Фирозша-Баг и на один день уехать поездом к семейству сестры в Бандру.
Она суетливо перемещала свою тушу, поворачивая ключи в навесных замках всех семнадцати шкафчиков, а затем дергала каждый, чтобы удостовериться, что затворный механизм держит дужку как следует. Очень скоро от волнений и чрезмерных усилий у нее началась одышка.
Одышка напомнила ей, что три года назад она делала операцию по удалению жировой ткани из брюшной полости и груди. Врач сказал ей: «Глядя в зеркало, вы не заметите никакой особой разницы, но, когда вам будет за шестьдесят, вы оцените результат. Тело не обвиснет».
Сейчас ей пятьдесят пять, и вскоре она узнает, прав ли был врач, если милостивый бог подарит ей еще лет пять жизни. Наджамай не ставила под сомнение пути милостивого бога, хотя он забрал у нее ее Соли в тот же год, когда сначала Долли, а следом Вера отправились за границу учиться в университете.
Сегодня первое воскресенье, когда квартира будет целый день стоять пустая. «В каком-то смысле неплохо, – размышляла Наджамай, – что соседи, Техмина рядышком и Бойсы ниже этажом, так часто пользуются моим холодильником. Любой человек с нехорошими намерениями по поводу пустой квартиры крепко задумается, когда увидит, как они шныряют туда-сюда».
На время успокоенная мыслью о соседях, которых в остальное время считала надоедами, Наджамай отправилась в путь. Она кивнула ребятам, игравшим во дворе. На улице было не очень жарко, дул легкий ветерок, и мир казался вполне дружелюбным. Дорога занимала двадцать минут, а потом у нее оставалась масса времени до экспресса, отходящего в 10:15. Она приедет к сестре задолго до обеда.
В одиннадцать тридцать Техмина осторожно открыла дверь и выглянула наружу. Она удостоверилась, что коридор пуст и по дороге к холодильнику Наджамай она не рискует встретиться с кем-нибудь из Бойсов. «Как не стыдно этим людям пользоваться добротой бедной женщины, – думала Техмина. – Наджамай сказала всего лишь: „Пожалуйста, можете пользоваться холодильником“. Но это она только из вежливости. А Бойсы ведут себя так, будто им уже принадлежит полхолодильника».
В тапках и накидке она прошаркала вперед, зажав в руке пустую рюмку и ключи от квартиры Наджамай. От Техмины пахло гвоздикой, которая не вынималась изо рта по двум причинам: она препятствовала приступам тошноты и облегчала хроническую зубную боль.
Проклиная плохую видимость в коридоре, Техмина осторожно проследовала дальше. Даже в самый солнечный день в коридоре неизменно было почти темно. Она начала возиться с замками. Хорошо бы ее катаракты поскорее созрели и их можно было бы удалить.
Наконец оказавшись в квартире, она распахнула дверцу холодильника, чтобы насладиться освежающим потоком холодного воздуха. Заметила странного вида пакет, завернутый в пластик, повертела его в руках, понюхала и решила не раскрывать. Морозилка была почти пустая. Бойсы еще не принесли свои еженедельные пакеты с говядиной.
Техмина бросила в принесенную рюмку два кубика льда – холодный лимонад в середине дня она любила не меньше, чем виски с содовой вечером, – и начала закрывать квартиру. Но ее борьба с замками и засовами Наджамай была внезапно прервана, когда сзади послышались шаги.
– Фрэнсис!
Фрэнсис выполнял разную несложную работу. Не только для Техмины и Наджамай в корпусе «С», но для всех жителей Фирозша-Баг, кому требовались его услуги. Это был единственный источник дохода парня с тех пор, как его не то сократили, не то уволили (точно никто не знал) из мебельного магазина на противоположной стороне улицы, в котором он раньше работал рассыльным. Магазинный навес все еще служил ему крышей, хотя никакой другой крыши он никогда и не знал. Как ни странно, владелец магазина не возражал, и место было удобное – Техмине, Наджамай или любому другому соседу нужно было только выглянуть с веранды, помахать рукой или похлопать в ладоши, и Фрэнсис являлся на зов.
Как всегда расплывшись в улыбке, Фрэнсис подошел к Техмине.
– Нечего на меня глазеть, идиот, – сказала Техмина. – Проверь лучше, хорошо ли заперта дверь.
– Да, бай[31]. А когда Наджамай вернется? Она говорила, что даст мне сегодня работу.
– Никогда. Про сегодня не может быть и речи. Она приедет очень поздно. Ты, наверное, ошибся. – Громко причмокнув, Техмина переложила гвоздику к другой щеке и продолжала: – Сколько раз я тебе говорила: вынь пробки из ушей и слушай внимательно, когда люди с тобой разговаривают. Но нет. Ты никогда не слушаешь.
Фрэнсис снова заулыбался, пожал плечами и, чтобы ублажить Техмину, ответил:
– Простите, бай, это моя ошибка!
Росточку в нем было чуть больше полутора метров, но силой он обладал, совершенно не соответствовавшей такому щуплому телосложению. Однажды на кухне у Техмины во время генеральной уборки он поднял каменную плиту для растирания специй. Она весила не меньше двадцати пяти килограммов, и Техмина поразилась, как Фрэнсис держал ее – одними лишь кончиками пальцев. Потом она рассказала об этом случае Наджамай. Обе женщины подивились его способностям и рассмеялись, когда Техмина заявила, что парень наверняка силен, как бык.
Голосом как можно более смиренным Фрэнсис спросил:
– А у вас для меня работы не найдется?
– Нет. И мне не нравится, что ты маячишь тут в коридоре. Когда есть работа, мы тебя зовем. Давай-ка уходи.
Фрэнсис ушел. Техмина, конечно, могла и обидеть, но ведь и ему нужно было раздобыть хоть несколько пайс, которые соседи по доброте душевной давали ему заработать, и, кроме того, оставшихся от ужина объедков, которые ему обычно разрешала забрать Наджамай. Фрэнсис вернулся под тень магазинного навеса.
Пока Техмина охлаждала лимонад кубиками льда Наджамай, внизу Силлу Бойс промывала и раскладывала говядину в семь одинаковых пакетов. Ей было неприятно чувствовать себя обязанной Наджамай из-за холодильника, хотя, спору нет, пользоваться им было очень удобно. «Вообще-то, – убеждала она себя, – мы в долгу не остаемся, она каждый день берет у нас почитать газету. И каждое утро я забираю ее молоко и хлеб, так что ей не приходится рано вставать. Мадам даже не удосуживается спуститься, мои сыновья должны все носить ей наверх». Так каждое воскресенье она размышляла и уговаривала себя, распределяя мясо по пластиковым пакетам, которые ее сын Керси позже засовывал в морозилку Наджамай.
Сейчас Керси был занят починкой своей крикетной биты. Шнур, намотанный вокруг ручки, разошелся и сбился черным пучком у самого ее конца, оголив почти половину. «Похоже на лобковые волосы», – думал Керси, распутывая шнур, а потом заново обматывая и приклеивая его вокруг ручки.
Бита была четвертого размера – слишком маленькая для него, хотя он почти уже не играл в крикет. Однако эта игра почему-то до сих пор занимала его мысли. Бита Керси все еще была довольно пружинистой и могла послать мяч к линии границы, чем разительно отличалась от биты его брата Перси. Та пребывала в плачевном состоянии. Древесина лопасти высохла и потрескалась, ручка, давно утратившая и резиновый грип, и шнур, раскололась, а место соединения лопасти с ручкой вообще еле держалось. Но Перси было все равно. Ему всегда было все равно, кроме разве что одного случая, когда приезжала команда из Австралии и он сидел как приклеенный у радио, слушая комментатора. Теперь Перси увлекся аэропланами, все время собирал модели, проводил над ними по многу часов и запоем читал книжки про летчика Бигглса.