Гопники носили трико со вшитыми лампасами, плевались, были агрессивны и дики.
«Откуда?» – я помню этот вопрос из детства. Ты идёшь вечером, тебя останавливают двое или трое, и спрашивают. Нет, они не интересовались, откуда и куда я шёл. Вопрос означал: из какой ты группировки, за кого «впрягаешься».
Я не впрягался ни за кого, в нашем классе никто ни за кого не впрягался, как-то так вышло. Гопники, судя по всему, были прямым свидетельством того, что с экологией в городе имелись проблемы. Лица у многих из них были дегенеративны, а поступки – аномальны. Раз в три месяца в городе обязательно кого-нибудь убивали. В школе шептались: «универсамовские» забили «петрищевского»; или наоборот.
В четырнадцать лет я связался с другими ребятами: это были дзержинские музыканты. Панки, хиппи и прочие рок-н-рольщики.
Их в Дзержинске – и здесь таится другой парадокс – было огромное количество.
Здесь вырос Чиж – Сергей Чиграков. Чижа я не застал, я был слишком юн, когда он уже стал звездой и уехал. Но Чиж сочинял песни с Димой Некрасовым – его я знал, – и с гитаристом Быней – которого я тоже знал.
У нас была своя компания: Ганс, Данила, Маугли, Абрамчик. Мы непрестанно музицировали и пили пиво. Местные Дворцы культуры благосклонно и бесплатно предоставляли нам свои студии для репетиций и записей.
Иногда кого-то из нашего круга ловили на улице гопники и били за длинные волосы, либо за серьгу в ухе. К пятнадцати годам у меня уже были длинные волосы и серьга в ухе. Я демонстративно ходил по городу в поисках проблем. Так сложилось, что проблем у меня никогда не было. Хотя – могли бы случиться; но не было.
В Дзержинске начали проходить рок-фестивали, в них участвовали десятки разнообразных команд, приходило великое множество публики.
Видимо, и здесь сказывалась экология – только аномалия имела эффект противоположный. Город не только дрался и грыз семечки – но и пел, играл на всех музыкальных инструментах, сочинял.
Хиппари и панки воображали, чтоб гопники однажды исчезли как вид.
Хэви-металлист Данила, стоически ходивший по городу с копной длиннейших волос, помню, мечтал, что настанет однажды страшный судный день, и гопники, поражённые некоей проказой, начнут лопаться как пузыри. Идёт гопник – раз! – и взорвался. Только брызги на асфальте. Идёт другой – бах! – и пропал: только лёгкая влажная радуга висит в воздухе.
В шестнадцать лет я начал качаться, и оставил круг музыкантов; у меня появились иные увлечения.
Когда, годы спустя, будучи двадцатилетним, состоящим из одних мышц младым человеком, я устроился в ОМОН, вдруг стало ясно, что Дзержинск перестал быть городом гопников – они доживали свои последние стыдные дни.
Гопники, казавшиеся мне пять лет назад непобедимым и ужасающим злом, стремительно превратились в вялые группы сутулых, никому не страшных подростков.
Помню, однажды во время рейда, в гаражах, я один задержал сразу пятнадцать этих малоумков, и выстроил их вдоль стены, предварительно надавав тумаков. Они стояли – жалкие, тонконогие, напуганные, и я думал удивлённо: неужели эти хилые существа могли наводить ужас на целый город?
Потом с улиц исчезли штаны с лампасами.
Следом, в одной из омоновских командировок в «горячие точки», у нас случился момент истины: один из бойцов проколол себе ухо и повесил серьгу. Командир был не очень доволен, но стерпел. Бойцы, выросшие в дзержинских дворах, и вроде ещё помнившие о том, что серьгу носить не по понятиям, что за это могли в детстве проломить голову, вдруг сошлись на том, что, пожалуй, в этом есть свой прикол. Что это неплохо. Бородатый боец с автоматом и серьгой – он выглядел отлично.
Этим бойцом был не я. Свою серьгу к тому времени я уже снял.
Всё менялось как в калейдоскопе.
Заводы останавливались один за другим. Их с бешеной скоростью разворовывали.
Наш омоновский отряд периодически ставили на охрану того или иного предприятия, откуда осатаневшие без зарплат рабочие, невзирая на риск, тащили всё, что могли.
Но потом и эта история закончилась.
К тому моменту, когда в российских и мировых СМИ начали спорадически, время от времени, целыми пачками выходить статьи о том, что страшней Дзержинска города в природе нет, – от прежнего Дзержинска осталось очень и очень мало.
Заводские трубы почти не дымили, и смог по утрам не разъедал лёгкие.
Я уволился из ОМОНа, и вдруг стал писать книги. В связи с этим меня начали приглашать за границу, в лучшие европейские города.
Там я с удивлением обнаружил, что у них случается смог куда тяжелее нашего. Что деструктивного элемента с дегенеративными лицами хватает и там. И что – это меня особенно поразило – реки, текущие через многие европейские города, чудовищно грязны. В этих реках давно никто не купается. Там никто не ловит рыбу; да её и нет, скорее всего.
Но в Дзержинске мы спокойно купались! И выходили из воды без радужных химических пятен! Местные рыбаки постоянно ловили рыбу – и мы ели её, она была вкусна.
Я не знаю, права или нет разнообразная статистика, – я просто помню, как всё было.
В моём классе не было никого с врождёнными или приобретёнными болезнями. Ни у кого не было никаких аллергий.
Все мои одноклассники оказались пригодны к службе в армии.
Много позже в Дзержинске родился мой первый ребёнок, сын.
Он подрос и пошёл в школу – уже в другом городе, в Нижнем Новгороде.
И когда он учился, я в какой-то момент узнал, что в его классе у каждого третьего та или иная аллергия, и ещё несколько мальчишек – бесплодны: у них никогда не будет детей.
Можно ли делать из моего личного опыта какие-то выводы?
Нет, конечно: это просто мой личный опыт.
К тому же, я видел, как стремительно, за какие-то десять – пятнадцать лет, меняется всё: исчезают казавшиеся непобедимыми субкультуры, рушатся цивилизации и антицивилизации.
Хиппи перевелись. Гопники полопались. Заводы продали.
Но недавно я проезжал мимо Дзержинска – и вдруг увидел, как одна из труб, которая так раздражала меня в юности, вновь задымила.
И почувствовал такое счастье внутри, такую ностальгию: надо же, дымит.
Милая моя, дыми.
Трамвай на Свердле
Помню всё это в юношеской, чуть поправленной пивом, дымке. (Пиво было – из пластиковых бутылок, разливное, за ним нужно было отстоять огромную очередь; водки я тогда не пил и ничего не курил.)
Это конец восьмидесятых.
Это Горький (или уже Нижний Новгород?).
Сутолока, суета, но в любое время года – всего слишком много, как положено в ранней юности: летом совсем-совсем солнечно, зимой ужасно промозгло, осень грязная до неприличия, весна хохочет в лицо и распускается каждой веткой с неимоверной скоростью, на глазах, как в ускоренной съёмке. И всё это – под рок-н-ролл.
Помню, как мы идём на концерт Чижа. Концерт происходил в ДК Свердлова.
Знаете ли вы ДК Свердлова? Нет, вы не знаете ДК Свердлова.
Там, под громыхающие трамваи (они в те годы громыхали куда сильнее) и неподалёку от памятника Свердлову, на прошлой и будущей Покровке (тогда эту улицу мы называли Свердла) – проходили лучшие минуты нашей юности.
Чёрный бюст Свердлова воспринимался мной как рок-н-рольный бесстрастный божок. Одним он даровал удачу, другим – нет.
Выбор его не всегда поддавался разумному объяснению.
Чиж уже был в трёх шагах от славы.
Кажется, он выглядел почти так же, как и сейчас: маленькая собака до старости щенок. Наверное, на лице его вовсе не было морщин, и он был чуть похудей.
Зато на акустической гитаре он и тогда уже играл лучше всех, кого мы знали. Лёгкой левой рукой ловил незримую мошкару на грифе, правой цеплял золотых пескарей за хвосты.
Пел голосисто, раскатисто, с неподражаемой своей хрипотцой.
Самое смешное: им тогда исполнялись те же самые песни, что и сегодня.
То есть, прошло без малого тридцать лет, но, попав недавно на выступление Чижа, я вдруг понял, что первые пять песен он спел те же, что и на первом его концерте в моей жизни.
(На десятом, кстати, звучали они же.)
Все в зале считали Чижа своим, хоть он и уехал тогда уже из Горьковской области. Но вырос-то он всё равно в соседнем Дзержинске.
Мы тогда не были знакомы, но на концерт я всё равно прошёл бесплатно – в компании с моим другом-басистом Генкой, которого Чиж знал.
Чиж подошёл ко входу и запустил нас обоих.
Я сидел в зале и внутренне подрагивал от гордости, думая, кому я про это первому расскажу: «Ходил на концерт Чижа тут… Сам меня провёл на концерт… Да нет, не очень знакомы… Но земляки ж!»
В зале был Полковник – рок-бард Алексей Хрынов. В какой-то момент Чиж вызвал его на сцену. Тот спел две песни. Кажется, «Горькие люди горького города» и точно «Здравствуй, друг, прощай, трезвый день».
Полковник еле умел играть на гитаре. В четырнадцать лет я играл лучше.
Чиж чуть позже придумал шутку: «Полковник сходил на концерт Ал Ди Меолы и забросил гитару». Ал Ди Меола – это такой великий гитарист. Смысл шутки в том, что до концерта Ал Ди Меолы Полковник думал, что он тоже играет на гитаре, не подозревая, что бывает как-то иначе. Ну, вы поняли.
Однако песни время от времени у Полковника получались, и очень крутые; мы потом даже в Чечне их пели.
После концерта Чиж и Полковник пошли пьянствовать; нас не позвали. Сели на трамвай и поехали: всё тогда было просто.
Трамвай в итоге развёз Чижа и Полковника очень далеко.
Полковник потом умер; бывает.
Помню концерты группы «Новые ворота». Пел и сочинял музыку у них Александр Яковлев: неземной красоты парень, наполовину цыган. Песни его казались сколками волшебства: «Ольга», «Колокольное шоу», «Когда мы вдвоём»…
Стихи для «Новых ворот» писал Нос – Илья Куртилин: огромный, носатый человек, с большими зубами, с редкими прилизанными волосами, с уникальным чувством юмора, панк по жизни. Он ничем не походил на поэта.
На поэта походил Яковлев – даром, что был рукопашник и ездил на соревнования драться.