Переводчица либо не слушала меня, либо не обращала на мои шутки внимания.
Задумчиво и почти мечтательно глядя за окно, она вспомнила:
– Между прочим, он был полноват, но очень хорош собой в молодости…
Сама она, несмотря на возраст, сохранила редкое очарование и подкупающую живость жеста, речи, мысли.
Мы ехали в машине: я на переднем сиденье, а моя переводчица, моя издательница и профессор из числа итальянских русистов позади.
– Очень хорош был в молодости, – повторила моя переводчица.
– Ты просто не видела молодого Сталина, – сказал ей я.
В Италии все думают, что я сталинист; каждый итальянский журналист считает нужным спросить у меня, отчего так вышло, что такой милый парень – почитает тирана. При том, что у них в Италии сегодня во власти «правые» – не настолько «правые», чтоб вслух говорить о Муссолини, но откровенно покрывающие самых натуральных неонацистов, с их офисом в центре Рима. Крайне «правым» принадлежит огромное здание, возле которого располагался мой отель. Выходя гулять, я всякий раз подолгу разглядывал мрачный пятиэтажный штаб итальянских «правых»: задрапированные окна, мощные двери. Сведущие люди сообщили мне, что это здание неприступно для полиции и тем более для «антифа».
После слов о Сталине мои итальянские друзья, сидящие на задних сиденьях нашего авто, – люди живые и не ангажированные – начали хохотать.
Моя переводчица не засмеялась, но и не обиделась.
– Знаете, – сказала она, когда все перестали смеяться, – я читала книгу о Сталине. В молодости он был замечательно красив. Удивительно красив.
– И стихи писал хорошие, – сказал я.
– Да? – удивилась переводчица; кстати, знаток русской поэзии, более всех обожающая Мандельштама и Есенина. – Я не читала.
– Очень хорошие, – сказал я. – О природе.
Мы неспешно катили по ночному Гроссето. Нам было очень хорошо.
Легкомысленная прогулка по Мюнхену
Выходы и посадки в аэропорту города Мюнхен объявляют по-английски, но с ужасным немецким акцентом, слышным даже мне.
Мои немецкие друзья смеются: неужели во всём Мюнхене нет хотя бы одного британца, чтоб записать эти объявления? – спрашивают они риторически.
И тут же, не без уважения, отмечают: объявления в московских аэропортах делаются на безупречном английском.
Представьте, если бы всё было наоборот?
Всякий российский интеллигент сказал бы: о, какой стыд, всё так у нас. Иное дело, сказал бы он, в Германии.
Но в данном случае он ничего не скажет, так как не имеет повода для печали.
В пивном баре, находящемся вдали от туристических маршрутов, сидят милейшие немецкие бабушки: до синевы седые, ухоженные, короткие стрижки, голубые, очень живые и любопытные глаза, отлично одеты, удивительно обаятельны. У них ужин: съели по коржику, выпили кофейку, а то и пива немножко. Болтают, смеются.
Мы садимся к ним за стол – здесь все сидят за общими столами, никто никому не мешает. Все блюдут личное пространство друг друга, при этом вежливы какой-то врождённой, высочайшей пробы вежливостью.
Разговаривают в пивном баре негромко, спокойно, достойно: в отличие, скажем, от британцев, которые орут как сумасшедшие.
Рядом с этим мюнхенским баром – католический храм.
В Германии, как известно, в основном исповедуют католичество и протестантство.
В церковь ходит с каждым годом всё меньше людей.
Только за последнее время, как равнодушно сообщили мне немцы, из протестантской церкви вышло почти два миллиона человек. В католической церкви не такие потери, но тоже исчисляются сотнями тысяч.
Раньше это объяснялось материальной логикой: все прихожане платят налог – уходили из экономии. Теперь уходят, потому что церковь стала в общественном представлении признаком прошлого, рудиментом.
«Службы посещают только старики», – сказали мне немцы.
Наш российский просвещённый брат отреагировал бы на это соответствующим образом: сообщив нам, что в Германии совершенно нормальная ситуация, и вообще – долой попов.
Но здесь мы просвещённого российского брата чуть-чуть огорчим.
В немецких школах преподают на выбор – историю католической церкви, историю протестантства или этику. Причём если родители ребёнка являются прихожанами католического храма – они не имеют права отказаться от посещения их ребёнком соответствующих уроков в школе.
Ущемлением прав и цветущим мракобесием это никто не считает; ну, надо же.
Просвещённые люди Западной Германии твёрдо убеждены, что Россия – зло, Крым – Украина, Донбасс – Украина; но при этом немцы ведут себя по-европейски, и в дебри споров стараются не забираться. Основной массив информации, которым они оперируют по этой теме, – в целом антипутинского и русофобского (никогда не думал, что когда-нибудь буду эти два слова писать подряд) толка; однако при этом немцы более-менее в курсе, что есть и другая точка зрения.
Когда я эту точку зрения настойчиво излагаю, они говорят: ну да, ну да, мы знаем, мы всё знаем, но это же так отстало – нации, этносы, подобные вещи уже не имеют значения, вот живут же каталонцы, ирландцы, зачем воевать из-за какой-то ерунды, когда можно есть хлеб и масло…
Это, говорю, вопрос личного выбора; кто-то родился каталонцем, кто-то русским.
У нас, отвечают мне немцы, молодые люди уже не помнят, что они немцы, они – люди мира, а вся эта национальная история и прочая география – мишура для них.
И у нас, говорю, большинство молодёжи – точно такие же; но в определённый момент выйдет малая часть молодёжи, пять или десять процентов, и навяжет всей остальной молодёжи свои правила игры.
У вас, говорю я немцам, есть свои «правые», и не говорите мне, что их нет. И этих «правых» будет у вас всё больше и больше. И этим «правым» будет глубоко плевать, кем себя считает вся остальная молодёжь.
Немцы вдруг соглашаются.
Более того, они вдруг говорят, что у них «левые» и «правые» в последние годы находят общий язык, и уже совместно проводят митинги и акции – особенно их позиции сильны в Восточной Германии.
Что ж, это не новость. Право-левые скоро будут рулить в Европе, говорю я своим приятелям немцам.
В ответ они признаются мне в другом забавном наблюдении.
У них, как и у нас, имелись в своё время неолибералы, – те самые, которых в России называли то «чикагскими мальчиками», то «младореформаторами».
Немецкий аналог наших либеральных партий традиционно, как и у нас в своё время, набирал свои 10 %. Но в последние годы немцы так устали от своих неолибералов, что опрокинули их: либерал-буржуа элементарно не прошли в парламент.
Наш просвещённый брат в России считает, что низкий рейтинг «младореформаторов» и всех их бодрых детей объясняется «крепостным сознанием» русского населения. Но неужели и в немцах неистребимо рабское сознание? О, ужас.
В качестве примера немцы рассказали мне, что у них передали канализацию в частные руки – вследствие этого канализация стала дороже и хуже.
Таких примеров у них – вагон и маленькая тележка.
Наш просвещённый брат в России неистово уверен, что всё частное – дешевле и лучше, а государство – это враг и дурак; однако опыт Германии порой доказывает, что это не государство, а наш просвещённый брат… ну, немного ошибается.
В Германии гораздо более высокое социальное расслоение, чем во Франции или в Британии, – хотя и не такое, как в России и США. Однако порядка 60 % всевозможного «имущества» держит в руках порядка 8 % населения.
В Мюнхене идут некоторые обычные неолиберальные процессы: центр города, к примеру, покидают местные жители – им уже не по карману жить там и платить за квартиры. Исторический Мюнхен заселяют иностранцы и сверхбогатые представители элит.
Бабушки в барах – это, конечно, хорошо, но, если смотреть на людей, просто гуляя по улицам, – улыбаются они мало, одеты и выглядят, пожалуй, хуже жителей главных российских мегаполисов.
Наш просвещённый брат в ответ на это обязательно скажет, что в нормальных странах не принято кичиться своим богатством. Ну-ну.
Однако я спрашиваю своего немецкого приятеля: отчего он ездит на работу в электричке, а не на своей машине? Он – представитель, по российским меркам, вполне элитарной профессии – отвечает мне: дорого. Въезд в город платный, бензин, стоянка. Ему – дорого.
Немецкая власть сейчас решает глобальные вопросы перераспределения доходов в пользу не самой богатой части населения.
Наш просвещённый брат в этих случаях нехорошим голосом спрашивает: «Вы собрались всё отнять и поделить?»
Очень, к примеру, волнует немецкую власть, что в ряде семей, скажем, контролирующих автомобильное производство, слишком весомые состояния передаются по наследству. Наверное, наследство теперь будет облагаться высоким налогом.
Мы в России тоже в своё время предлагали ввести налог на богатство, но нам, конечно же, в ответ, в качестве последнего довода, назвали фамилию одного героя Булгакова.
Забавно, но даже миграция местного населения внутри самой Германии тоже напоминает российские реалии. У нас едут в сторону Москвы и Питера из Владивостока, Омска и Челябинска, а в Германии молодёжь бежит с востока на запад.
Из бывшего ГДР в бывшее ФРГ только за последнее время переехало более двухсот тысяч молодых людей.
Западные немцы – здесь я тоже посмеялся – сетуют, что их восток испорчен социализмом.
На востоке, кстати, людей, которые в русско-украинском вопросе болеют не за Украину, а в сирийском вопросе – всерьёз на стороне России, гораздо больше, чем на западе.
Вы, говорю я немцам, считайте, как хотите, но вообще у вас социализм был немногим более сорока лет – а с тех пор ещё двадцать пять лет прошло: чего ж вы их не переучили, своих восточных лентяев, у вас времени было – предостаточно.
Немцы говорят: не успели.
Не успели, смеюсь я, а теперь времени у вас на это не будет. Упустили время.
По дороге в гостиницу – самый центр Мюнхена – переступаю через укладывающегося спать бомжа. Бомж разложил матрац, улёгся, сверху накрывается одеялом. На улице, между прочим, зима – не такая, как у нас, но вполне себе холодная.